— Что ты мне все о доносчиках да о доносчиках! Лучше посоветуй, где добыть деньги на войну!

Ответа не дождался.

Решение, как поступить с доносчиками, с этим ядовитым семенем Траян принял еще в Германии – рубить под корень!

Сразу и напрочь!

Как – будем поглядеть. Трудность состояла не в том, чтобы рубить, а в том, чтобы никто не проведал. Стоит только распространиться слухам о близком воздаянии за злонравие, и преступники разбегутся. Выковыривай их потом из всех углов.

К тому же, Марк как человек, вполне сознающий меру своих возможностей, отдавал отчет в том, что может не хватить политической воли очистить Рим. Слишком много подлости, личных интересов, корыстных расчетов было завязано на доносах, чтобы он мог чувствовать себя свободным в выборе мер.

Тут же кто?нибудь затеет дискуссию в сенате. Отцы римского народа любят поговорить о добродетелях, о высокой миссии Рима, о благосклонности фатума, о необходимости строгого наказания за порочные нравы. Наговорившись, примут решение создать специальную комиссию, которой поручат расследовать состояние дел в столице. Если в состав комиссии попадут заинтересованные в затягивании решения люди, его никогда не дождаться. А они непременно попадут туда – это неизбежно. Трудность состояла в том, что необходимо обойтись без массовых публичных казней и решить все дело в один день, в один и тот же момент. Это было непросто. Задачка стратегическая, одна из тех, которые возбуждали интерес к жизни.

Это вовсе не означало обилия пролитой крови. Страшна неожиданность, ошеломляющее своеобразие кары, ее беспримерность…

Что касается замысла…

Как?то ночью, после очередного, тщательного разбора вариантов предстоящего наступления на Дакию, после доброй выпивки, он задержался на палубе и случайно услышал рассказ коротышки Нумерия Фосфора о том, как тот однажды угодил в бурю.

— Вот ужас так ужас! – признался декурион. – Когда волны до небес не то, что о богах вспомнишь, но и собственной матери поверишь. Она, например, уверяла, что родила меня от законного супруга.

— У тебя есть причины сомневаться в этом? – засмеялся Ларций Лонг.

Вышедший из?за кормовой надстройки император поддержал префекта.

— Неужели ты собственной матери не доверяешь?

Фосфор и Комозой вскочили. Ларций тоже нехотя поднялся.

— Сидите, – приказал Марк.

Ветераны опустились на бухту толстенного каната, которым во время стоянки в порту галеру привязывали к причалу.

Фосфор помялся.

— Верить?то я обязан по причине родства. Что же касается мужчин… Я их столько перевидал в нашем доме, что невольно задумаешься, а был ли у меня законный папаша? Мамочка рассказывала, что он служил в Двенадцатом Молниеносном легионе, звали его также – Нумерий Фосфор. С другой стороны, если я – римский гражданин, выходит, этот самый Нумерий после рождения все?таки взял меня на руки и объявил своим сыном. Только я его ни разу в жизни не видал. Он ушел в поход на Иерусалиму, и больше о нем ни слуху, ни духу.

Фосфор принялся поглаживать канат. Ниже задней палубы, на кринолинах,* (сноска: специальный балкон, на котором сидели гребцы и размещались весла. На римской галере кринолины располагались на разных уровнях, что позволяло автономно работать каждой группе весел) в ясной адриатической ночи отчетливо очерчивались головы и спины рабов, ворочавших огромные, установленные почти вертикально весла. По центральному проходу расхаживали надсмотрщики. Кнуты не употребляли, галера и так шла ходко, уверенно разрезала мелкие волны. Весла гулко и звонко шлепались о черную воду. Мелкие яркие звезды, отражавшиеся на море, мерно колыхались, разбегались змейками. Густо пахло водорослями. Ночь была безлунная, теплая, и Фосфор не удержался, в такт с гребками запел.

«Хвала Юпитеру, что создал локоть он

И что руке сгибаться так удобно.

Ведь будь она длинней,

То лили в уши б мы.

Короче – выпить было б невозможно».

Сидевшие поблизости матросы, полуголые гребцы на кринолинах по обоим бортам подхватили – «вы–ы-ыпить невозможно». Следом от борта донесся высокий юношеский голос, повел песню.

«Хвала Юпитеру, что создал шею он,

И голове сгибаться так удобно.

Ведь будь она длинней,

То кланялась бы всем.

Короче – топору работать невозможно».

Теперь подхватили все, кто был на палубе – легионеры, члены претория, члены команды. Император тоже подхватил – «то–о-опору работать невозможно». Допели эту, грустную, солдатскую, завели веселую, срамную, про Юлия Цезаря.

«Цезарь галлов покоряет, Никомед же Цезаря:

Ныне Цезарь торжествует, покоривший Галлию, –

Никомед же торжествует, покоривший Цезаря.

Прячьте жен: ведем мы в город лысого развратника:

Деньги, занятые в Риме, проблудил он в Галлии».

Когда песня закончилась и стихли голоса, Траян обратился к Фосфору.

— Говоришь, попал в шторм, сразу о богах вспомнил?

— Так и есть, цезарь. Такая буря случилась, что, кроме как на их милость, надежды уже не было.

— Полагаешь, ты остался жив по воле богов?

— Выходит, так, божественный.

Император сунул руки под мышки, задумчиво глянул на темное море. Постояв несколько минут, решительно повернулся и направился в надстройку. Уходя с палубы, поймал на себе вопрошающий, таивший так и невысказанный вопрос, взгляд Ларция – как насчет Регула? Император не ответил, засмеялся, ушел в свои покои. Уже на ложе погладил Плотину, помял ей грудь. Возбудившись, исполнил желаемое и, наконец, уже лежа на спине, засмеялся и вслух выговорил.

— Действительно, пусть боги рассудят. Это разумно и справедливо.

* * *

Траян прибыл в столицу осенью 99 года, то есть спустя почти двадцать месяцев после провозглашения его соправителем и императором. Приехал, когда не осталось сомнений в успехе подготовительных работ в Мезии, необходимых для обеспечения кампании.

Солдатам и пригнанным на Данувий рабам необходимо было перевернуть горы земли. Прежде всего, прорыть обводной канал, который позволил бы обойти Железные ворота – жуткую узость, врезанную в местные горы, в которой пробила себе путь великая река.

Ширина Данувия здесь, в ущелье Клиссура, сокращалась до полутора сотен шагов. Врываясь в теснину, поток набирал скорость, бился в прибрежные скалы, мчался через пороги. Стоило зарядить дождям, и Данувий в теснине становился несудоходным. Начиная кампанию, нельзя было рисковать снабжением армии, вот почему Траян по совету своего архитектора Аполлодора приказал прорыть канал длиной в две мили (3,2 км), шириной в сорок шагов. Теперь доставку грузов к месту переправы можно было осуществлять в любую погоду.

Кроме того, необходимо было проложить по правому берегу дорогу, которая соединила бы главную базу и пункт сбора римских войск возле Виминация в Мезии с Аквинком (Будапештом) в Паннонии, а это около двухсот пятидесяти миль пути. Вдобавок к этому, надо было построить дополнительно десятки миль дорог, прорубить просеки, обустроить пограничные укрепления.

Вся эта строительная кутерьма благотворно подействовала не только на соседей Децебала, но и на самого царя даков. Все они поспешили начать переговоры с новым цезарем. Правда, Децебал остался верным себе – подтверждения мира он не просил, а требовал. Его послы настаивали на сохранении тех же условий, на которых был заключен мир с Домицианом. Уступить они были готовы разве что в размерах субсидий, которые прежний император обязался выплачивать Децебалу. Один из послов в доверительной беседе с представителями Траяна намекнул, что субсидии можно сократить наполовину. Лициний Сура, услыхав это требование, сразу ухватился за эту промашку, допущенную стариком–даком, так и не снявшим во время переговоров высокую войлочную шапку. Дело в том, что римляне, начиная с воцарения Нервы, уже два года никаких расчетов с дерзким соседом не производили. Если бы Децебал был уверен в себе, он в первую очередь должен был потребовать выплаты долга и только потом ставить вопрос о сокращении субсидий. Выходит, Децебал всего лишь выясняет позицию Траяна. Мира он желает на прежних, неприемлемых для Рима условиях.