Траян поддержал племянника.

— Действительно. Может, пустим Лонга в одиночку. Подвигаешь железными пальцами, они и побегут

— Всегда, готов, государь. Только вряд ли Децебала железной лапой испугаешь. Он – волк.

— Опять перечишь! – покачал головой Траян. – Ох, отрежут тебе когда?нибудь язык.

— Если ты, государь не отрежешь, никто не отрежет.

Стоявший рядом Адриан с недоумением вздыбил брови.

— Ты так считаешь?

— А не считаю. Я верю.

— Ну, если веришь, – развел руками племянник императора.

После полудня, в самую жару легионы двинулись вперед. В промежутках между боевыми порядками когорт, под охраной велитов и отрядов конницы двигались тяжелые метательные орудия – карробаллисты и онагры. В каждом легионе их было более пяти десятков.

Высыпавшие на валы даки, глядя на жующих жвачку быков, тащивших уродливые угловатые сооружения, покатывались со смеху. Смеялись недолго, до первого залпа, когда тяжелые камни, обрушившиеся на укрепления, начали сокрушать бревна и разрушать валы. Недостатка в метательных снарядов не было. Как только частокол был по большей части сметен, когорты, построившись «черепахами» двинулись вперед.

Треск, лязг, уханье метательных орудий, шлепки тяжелых камней, падающих на землю, вопли раненых подвисли над полем боем.

Даки осыпали стрелами подползавшие центурионные колонны, прикрывшиеся щитами с фронта, с боков, сверху, однако эти булавочные укусы не смогли помешать первой линии преодолеть полузасыпанные рвы. Здесь по команде «черепахи» раскрылись и не успели даки моргнуть, как перед ними образовался плотный непробиваемый строй тяжеловооруженных воинов, выстроившихся в короткие, от оврага до оврага фаланги. Следом за четырехрядной фалангой двигались центурионные каре, которые сразу ударили в мечи по тем дакским отрядам, которым в первые минуты боя удалось прорваться в тыл фаланги. Еще через несколько минут, опять же по знаку трубы, фаланги уплотнились.

Теперь легионеры двигались большими сплоченными массами, устоять перед которыми не могло ни одно войско в мире. До рукопашной ни легаты, ни трибуны, ни центурионы дела не доводили – встречали наскоки варваров плотными рядами сдвинутых щитов. Лучники, метатели дротиков и пращники, двигавшиеся сразу за сражавшимися тяжеловооруженными легионерами, осыпали врага стрелами и камнями, пущенными из пращей. Там, где враг сплачивался в толпу, его обстреливали из онагров и карробаллист. Таких машин у даков не было, и Децебалу скоро стало ясно – как только легионы прорвут последнюю линию укреплений, разгром его боевой линии будет вопросом времени. В тот решающий момент он с упавшим сердцем вспомнил о клятве бастарнов, их двуличии и трусости.

Решили отсидеться в Карпатских горах?

Пусть их накажут боги. В следующее мгновение перед его умственным взором явилась картина атаки тяжелой конницы – как они вырываются через долину Бистры, обрушиваются на легионные тылы… Еще неизвестно, на чью сторону тогда склонилась бы победная чаша весов. Он попытался отыскать взглядом на противоположном берегу реки ставку императора. На зрение Децебал никогда не жаловался, и на этот раз, правда, с трудом различил в синеватой дымке яркое красноватое пятно, по–видимому, походный шатер Траяна. Он издалека упрекнул его – явился ты на мою голову, связал руки, теперь безжалостно и последовательно душишь.

Затем перевел взгляд в зенит – небо в тот день отличала необычайная, редкой пронзительности голубизна. Где же ты, дед Залмоксис? Отчего помалкиваешь? Чем мы, твои дети, провинились перед тобой? Зачем попустил этому хищнику явиться с огромной армией в твои родные пределы? Отчего ты, вседержавный, не помутил разум врага, не наградил его самоуверенностью Фуска, подозрительностью Домициана, казнившего своего лучшего полководца? Испугался длинного посоха римского Юпитера? Почему не нагнал на них бурю, не сразил молниями, не оглушил громом?..

Со стороны откосов за рекой донеслось победное улюлюканье приведенных из Испании дикарей, и Децебала насквозь прошибло острое, отдавшееся болью, как от удара ножом в сердце, предощущение беды. Тут же на кромке повыше позиций дакских стрелков, появились полуголые, в звериных шкурах воины, запестрели римские штандарты и значки. Дикари сразу начали обстреливать притаившихся на высоте даков. Скоро со стрелками на откосах было покончено. Теперь жди прорыва вражеской конницы. Почему у Траяна в его окружении нет предателей, а его союзники, услыхав рев римской тубы, сразу попрятались в кусты? Это был вопрос, но времени искать на него ответ, не было. Главное продержаться до сумерек…

Дальнейшие события подтвердили обреченные ожиданья царя. Скоро Траян бросил в бой тяжелую конницу. Что мог противопоставить ей Децебал? Несколько тысяч своих всадников? Римляне смяли бы их через несколько минут. Дорогу конной лаве преградили завалами из бревен и камней, на защиту завалов пришлось бросить большую часть резерва. В любом случае позиция позволила дакам продержаться еще пару часов, до самого заката.

Сражение прекратилось, как только солнце скрылось за хребтом. Ночью Децебал оставил лагерь и ушел в сторону своей столицы. Он унес собой все трупы, однако по обилию крови было ясно, что его потери превосходили всякие разумные пределы.

Ночью в римском лагере никто не спал. Все поздравляли императора, супругу, его племянницу с победой, а особенно дальновидные молодые трибуны не забыли и Адриана. Войскам дали отдых и тут же предупредили, что через три дня последует приказ двинуться вперед. Войско с ликованием встретило этот приказ, однако начавшиеся в конце августа дожди нарушили планы императора. С началом осени дожди не прекратились, скоро заметно похолодало. После недолгого обсуждения на претории Траян решил закончить кампанию.

Он сказал так.

— Мы следовали заветам Цезаря. Мы не спешили, но и не опоздали. Не поддались увлекающим фантазиям, не ринулись сломя голову на противника.

Полдела сделано.

Враг побежден.

На следующий год нас ждет Сармизегетуза.

Ларций Лонг добрался до столицы только в середине осени, намного позже других офицеров, получивших разрешение на зиму вернуться домой. Сингулярии под его командой сопровождали императорскую семью на всем пути от Дакии до Рима. Никогда служба не казалась первому префекту такой невыносимо тягостной и обременительной. Он стремился домой к Волусии, а кортеж двигался без спешки, с долгими остановками в каждом большом городе.

Траян знакомился с положением дел в провинции, выслушивал панегирики, принимал петиции, раздавал награды и подарки. Торжества устраивать запретил, тем не менее, в порту Равенны, где находилась главная база Адриатического флота, цезаря встретила многочисленная делегация сената, возглавляемая Регулом.

Восторгам отцов–сенаторов по случаю одержанной победы не было предела. С этими Траян обошелся круто и после первых же приветствий, попыток поднести лавровый венок, решительно заявил, что до победы еще далеко и нечего раньше времени устраивать помпу.* (сноска: Торжественное шествие жрецов и государственных чиновников–устроителей зрелищ по цирку перед началом заездов колесниц.) Затем, глядя на Регула, попенял сенаторам, что те пренебрегают его мнением, выраженном в письме, отправленном из Тибискума, в котором было ясно сказано, что «окончание первой кампании еще не повод для устроения триумфа». Еще хуже, заявил цезарь, что «вы пренебрегли государственными делами ради сомнительной чести поздравить гражданина с несуществующей победой».

В заключение Марк посоветовал членам делегации поскорее вернуться в курию и заняться насущными делами. На этот раз ни назойливое восхищение в голосе Регула, ни его бестрепетная настырность – «Позволь сказать, о, божественный!..» – несколько раз пытавшегося прервать императора, не возымели действия. Регулу персонально было предложено «заткнуться» и прислушаться к тому, что «ему советуют», иначе «верховная власть будет вынуждена сделать определенные выводы». Доброжелательный тон Траяна произвел неизгладимое действие на делегацию. В тот же день энтузиасты из сената, подхватив подолы тог, сломя головы помчались в Рим.