— Малыш умен и сообразителен, ты за ним приглядывай.

— Он вел себя дерзко?

— Нет. Он признался, что собирается убить меня.

Ларций и стоявший рядом Ликорма открыли рты от изумления.

— Ничего серьезного, – успокоил его император. – По этому вопросу мы нашли с Люпусом общий язык. О другом, более приятном, не смогли договориться, а жаль. У мальчишки редкий дар располагать к себе. Он отказался от своего намерения, но ты все?таки присматривай за парнишкой, иначе мы никогда до Индии не доберемся.

Вконец запутавшийся Ларций не понял.

— Кто мы?

— Римляне, Лонг, римляне. Не все же грекам кичиться! Мол, Александр из Македонии до Индии добрался, а вы, римские псы, после Красса за Евфрат боитесь перейти.

Вечером того же дня император в узком кругу обмолвился, что нашел ключ к следующей кампании. Ни в коем случае нельзя повторять план прошлого года. Изюминка общего замысла будет сохранена, но бить Децебала, прорываться к Сармизегетузе придется с востока, со стороны реки Алтус (Олт).

— Но от Тибискума дорога в несколько раз короче! – возразил Сура.

Его поддержал Лаберий Максим, Лонгин.

— Нет, друзья, так не пойдет. Во–первых, в этом случае мы просто выдавим Децебала в горы со всей его армией. Потом только и жди, когда он вновь прорвется к Данувию. Если же мы запрем его в Сармизегетузе, у него не будет выхода как сдаться или погибнуть. Кое?кто из знающих людей уверил меня, что он никогда не сдастся, даже если решит сдаться.

Военачальники, собравшиеся на совет переглянулись – мудрено начал выражаться император. Только Нератий Приск и всегда веселый Лонгин прищурились – видно, до них дошел смысл сказанного.

— Во–вторых, – продолжил Траян. – Децебал ждет меня со стороны Тибискума. Я уверен, что он придумал что?то такое, с чем нам придется разбираться все лето, а у меня больше нет времени – в этом году мы должны покончить с Дакией. Нас ждет восток, Парфия.

— Интересно, – подал голос Лаберий Максим, – кто надоумил тебя, Марк?

— Некий раб, мальчишка. Помните проводников, которые должны были завести Ларция в засаду. Старшему Комозой отрезал голову, а младшего спас Лонг. Знаете, как его зовут?

Все вопросительно глянули на императора.

— Лупа.

В зале раздался хохот.

— Он имеет намерение убить меня, – спокойно добавил император.

Смех сразу стих.

Лициний Сура осторожно поинтересовался.

— Намерение или задание?

— Полагаю, намерение, но это пустяки. Скоро дурь выветрится.

На следующий день по городу поползли поразившие римлян слухи. Недоброжелатели Траяна утверждали, что армия, недовольная медлительностью императора, решила взбунтоваться.

С этой целью Ларций Лонг тайком привез в столицу злоумышленника, который готов убить императора. Те же, кто восхищался принцепсом, доказывали, что это полная ерунда и Лонг не имеет к предполагаемому заговору никакого отношения. Они настаивали – никто не смеет пачкать грязью имя славного офицера.

Да, у него есть мальчишка–раб, он привез его из Дакии, но мальчишка глуп, и императору не составило труда убедить его не делать гадости. Это не просто (знатоки при этом цокали языками), ведь этот звереныш выпил кровь из декуриона Фосфора, попавшего в плен к дакам, но Траян уже не раз доказывал свое родство с богами, так что узнать, что у человека на уме для него не слишком трудная задача.

Волусия, услышав о выпитой крови, едва в обморок не упала. Она потребовала от мужа объяснений и, получив их, проплакала весь день. Вечером госпожа вызвала Люпуса и начала упрекать его в кровожадности. С его стороны нечестно было таиться от своей покровительницы, ведь она поручилась за него, не зная всех обстоятельств дела. Ты же утверждал, что являешься римлянином, а римлянин должен быть всегда честен.

Лупа перепугался, попытался рассказать при каких обстоятельствах это случилось, потом принялся горячо доказывать, что он не считает себя римлянином, потом запутался, замолчал и сунул руки под мышки. Что ни скажи, все равно выходило, что даки бесчестны и звероваты. Пьют кровь из пленных. Кстати, доблестные и честные римские солдаты отрезают пленным головы. Собравшись с мыслями, он объяснил, что таков обычай, что это случилось давно – он сосчитал на пальцах – полных четыре месяца назад. С тех пор очень многое переменилось.

Он осознал.

Непонятно, то ли Залмоксис, то ли Юнона постарались, однако и на этот раз ему удалось убедить госпожу, что его не надо бояться, что он и не помнит, каков вкус человеческой крови. Присутствовавший при этом разговоре Ларций еще раз поразился дару, которым обладал мальчишка. Он тогда так и подумал – из молодых да ранний. Ославил его на весь Рим, теперь в кусты.

Еще более Лонг, Волусия, родители Лонга, домашние рабы, поразились, когда в дом на Целийском холме неожиданно валом повалили посетители. Рим забыл о скачках и гладиаторских боях. Казалось, жители сошли с ума, все жаждали взглянуть на злоумышленника, который вознамерился убить императора таким странным образом. Он собирается выпить кровь из императора! Не может быть? Клянусь богами!!

Одни деликатничали и заводили разговор о погоде, о предстоящей войне, о знамениях, доходах и дороговизне, при этом то и дело зыркали по сторонам в надежде увидать прославившегося в одночасье злодея, другие действовали бесцеремонно – обращались к хозяину «уважаемый», к его родителю «Тит», к хозяйке «Постумия» и требовали показать им кровососа. Потом начинали давать советы, какую пытку следует применить к негоднику. Рим раскололся на два неравных лагеря. Меньшая часть доказывала, что молоденький дак раскаялся. Бoльшая настаивала – попади наш Траян к нему в руки, этот не поленится. Всю кровь высосет. До последней капли. Это просто изверг какой?то, знаток магии и тайный террорист. Таких у царя даков не счесть. Эта версия особенно нравилась публике – глупость и ужасы всегда наотмашь поражают воображение.

Добавил жару интерес, проявленный к рабу известным оппозиционером и вольнодумцем Гаем Кальпурнием Крассом, который за несколько дней до праздника Доброй богини (3 декабря) предложил префекту сингуляриев продать ему Люпуса за неслыханную для подобного молокососа цену. Красс предложил пятьдесят тысяч сестерциев, словно за умелого хлебопека. Более того, предложение было сделано в вызывающей по отношению к цезарю форме, сенатор не скупился на похвалы в адрес молоденького раба, он публично одобрил его дерзость как «смелый вызов тирании». Красса восхитила решимость дака, который «даже в таких трудных условиях пытался отстоять свободу своего народа».

Эту историю один из сподвижников Кальпурния Красса рассказал в курии, на заседании, на котором Регул собирался зачитать свой панегирик. Стоило только упомянуть имя Люпуса, как все забыли о Регуле и о его панегирике и принялись горячо обсуждать так неожиданно открывшееся намерение раба. В большинстве своем патриции восхищались благородством Траяна, простившего злоумышленника. Регул, позабытый, брошенный, счел себя оскорбленным и удалился незамеченным. Дома он молча глотал невидимые миру слезы. На следующий день в курии Марк Аквилий с необыкновенной страстностью обрушился на Кальпурния Красса и его «свору», открыто противопоставивших себя нынешней власти. Регул был необыкновенно убедителен, особенно когда принялся изображать в лицах злоумышленников–республиканцев Марка Брута, Гая Кассия, Арулена Рустика и Геренния Сенециона. Ответом ему был хохот подавляющей части присутствовавших в курии сенаторов.

Что еще хуже, верховная власть промолчала и на этот раз. Это был скверный знак. Сенатор расценил его как последнее предупреждение. Сбывались самые дурные предположения. Еще месяц, другой, и кто?нибудь из высокопоставленных обидчиков крикнет – ату его! – и жаждущая мести свора набросится на него. Еще вопрос, сохранит ли верховная власть в подобных условиях невозмутимость? Встанет ли на его защиту? Допустит ли разгул несправедливости?