В последней клетке на большой охапке соломы валялся Лупа. Лежал на спине, руки его были растянуты и прикованы цепями к прутьям решетки. Он тяжело и громко, совсем по–детски, стонал.

Сопровождавший хозяина и гостя мускулистый, обнаженный – срам прикрывал маленький кожаный фартук – надсмотрщик отворил дверцу. Вольноотпущенник вошел внутрь, склонился над несчастным. Некоторое время он внимательно рассматривал мальчишку. Вид его страшен. На месте носа краснела и сочилась гноем кровавая рана, на лбу красовалось большое клеймо, в котором с трудом угадывалась буква «А».* (сноска: От слова «abiectus», что значит «презренный»; «maleficus» – злодей, преступник, нечестивец) Одно ухо отрезано.

Ликорма выпрямился и поинтересовался.

— Почему только одно ухо?

Регул объяснил.

— Звереныш потерял сознание. Кстати, он из буйных. Полагаю, цезарь оценит своевременность принятых мною мер? Если прежний хозяин этого чудовища проявил преступное легкомыслие в отношении злодея, я со своей стороны сразу проявил разумную предусмотрительность. Помеченный клеймом, с перечнем примет он уже не представляет опасности. Когда он очнется, я заставлю его назвать сообщников, ведь у него непременно должны быть сообщники, не правда ли, Ликорма?

Вольноотпущенник не ответил. Он повернулся и вышел из клетки. В проходе посланец императора задумчиво почесал висок.

— М–да, дело обстоит много хуже, чем я предполагал.

Регул вопросительно глянул на него.

— В каком смысле? – спросил он.

— Сейчас поймешь, уважаемый. Прошу.

Ликорма по–хозяйски обнял сенатора за талию, затем кивком указал надсмотрщику на несчастного паренька.

— Ты, – приказал он, – останься и окажи ему помощь.

Он решительно поволок сенатора к выходу из узилища. Недопустимая фамильярность, допущенная императорским вольноотпущенником вызвала у Марка Аквилия откровенное возмущение, затем в его взгляде прорезалось недоумение смешанное со страхом. В парке, у подножия ближайшей статуи, в трехметровом варианте воплотившей торжествующего Регула со свитком в левой руке, они остановились. Правая рука изваяния была вытянута. Указующий перст воткнут в пространство, в котором, по–видимому, копились тьмы и тьмы злоумышленников, посягающих на жизнь государя и достоинство римского народа.

При виде растерянности, в которой пребывал сенатор, Ликорма не смог сдержать удовлетворенной улыбки.

— Помнишь Меттия, сенатор?

— Что? – всполошился Регул. – Какого Меттия?

— Меттия Модеста, претора! Тебе известно, как презренный Домициан поступил с его рабами и вольноотпущенниками, не сообщившими вовремя о преступном умысле, который якобы таил их хозяин? Их распяли! Всех!.. Не посмотрели на гражданские права, которыми наградило их отечество. Их убили по твоему навету, негодяй! Убили хозяина, ему сожгли срамные органы, убили моего брата, он был среди распятых. Ему выжгли на лбу букву «M», что означает «злодей». Помнишь, голову убиенного по твоему заказу Красса? Помнишь его оторванное ухо? Я вырос в его доме.

— Но, Ликорма… – попытался возразить сенатор.

— Час пробил, мерзавец! Теперь я не дам за твою голову и медного аса.

— Ты не посмеешь! Я всегда стоял на страже государства…

— И государство с лихвой отплатит тебе, – подхватил Ликорма. – Моими руками.

Он был все также невозмутим. Угрожал спокойно, заученно, без запинки. От этой невозмутимости у Регула круги поплыли перед глазами.

— Ты проиграл, Регул, – продолжил вольноотпущенник. – Наконец?то проиграл! Как долго я ждал! Глупец, какую угрозу представлял для государства этот молокосос? Знаешь ли ты, что при личной встрече император назвал Люпуса красавчиком, негодяй! Он хотел купить его у Лонга и сделать своим виночерпием, как Зевс сделал своим виночерпием Ганимеда. Он как раз подыскивал себе нового эроменоса* (сноска: Возлюбленный юноша) взамен Мифрадата. Как ты поступил с красавчиком, Регул? Какой из него теперь виночерпий? По уму ли ты проявил усердие, злодей? Я добьюсь, чтобы тебе на лбу это слово выжгли полностью, от «М» до «S».

После недолгой паузы, давая время сенатору прийти в себя, Ликорма закончил.

— Оставайся дома. Не смей отлучаться. Я лично объявлю тебе приговор императора.

О своем визите Ликорма доложил цезарю во время обеда. Рассказал вкратце, перечислил уродства, которыми пометил юного дака сенатор. Помпея Плотина, обедавшая вместе с супругом, поджала губы.

— Регула следует примерно наказать. Его усердие превосходит все мыслимые пределы. К нему вполне уместно применить кару за нарушение Домицианова закона²².

Траян пожал плечами.

— Из?за какого?то паршивого раба подвергать наказанию влиятельного сенатора? Ты смеешься?

— Нисколько, – возразила Плотина. – Безнаказанность – есть форма поощрения. Регула необходимо поставить на место, этим ты подтвердишь, что в государстве правит закон, и у нас нет места произволу. Подумай о том, что ты являешься цезарем всех жителей Рима, включая рабов.

— Боги, вы слышали?! – воскликнул Траян. – Римского императора принуждают защитить раба!

Затем он деловито поинтересовался.

— Вопрос, как наказать?

Супруга улыбнулась.

— Если принять во внимание, что Регул лишил тебя виночерпия, полагаю, к нему следует применить самые суровые меры. Его надо оштрафовать. Скажем, на пять тысяч сестерциев.

— Что значит такая ничтожная сумма для такого богача, как Регул?!

— Регул способен удавиться и за один ас, так что это наказание будет исключительно жестоким. Ему придется удавиться двенадцать с половиной тысяч раз.

Траян захохотал.

— Ликорма, оформи указ.

Вольноотпущенник поклонился.

— Будет исполнено государь.

Он сделал паузу. Траян бросил в его сторону вопросительный взгляд.

— Что еще?

— Полагаю, следует осадить и Ларция Лонга.

— В каком смысле?

— В отношении Эвтерма.

— Я подумаю.

В тот же день по Риму пробежал слух о том, что известного оратора и правоведа, бывшего доносчика и негодяя, сенатора Марка Аквилия Регула хватил удар. Кое?кто утверждал, что сенатор более не способен двигаться, другие возражали – члены ему, мол, подчиняются, но он ослеп. Услышав новость, многие в городе с ехидством посочувствовали сенатору – подобное божье наказание будет пострашнее смерти. Как теперь он будет охранять свои богатства, любоваться на статуи, калечить рабов? Что за удовольствие лишать человека членов, если распорядитель действа лишен возможности наблюдать за этой волнующей процедурой?

Ларций, взбешенный самовольством Эвтерма, приказал подвергнуть раба бичеванию, после чего отослать на кирпичный завод, расположенный в Тарквиниях. На плечи приказал надеть «вилы» или фурку – особого рода обременяющую, доставляющую боль колодку в виде буквы «А», в которой шея несчастного помещалась в вершину угла, а кисти рук привязывались к ее концам. Именовать дерзкого теперь следовало исключительно Фрикс, то есть «родом из Фригии».

Около недели Фрикс–Эвтерм провел на сборном пункте за Фламиниевыми воротами, куда римские граждане отправляли рабов, наказанных ссылкой на сельскохозяйственные работы, на мельницы, мастерские или в каменоломни. Здесь были собраны тысячи и тысячи несчастных, выброшенных из прежней теплой и в какой?то мере сытой жизни. Все они в большинстве своем сидели на корточках, лежали в пыли, знакомств не заводили, если и разговаривали, только сосед с соседом, причем коротко и шепотом. Никаких криков, воплей, песен.

Когда Эвтерма доставили на сборный пункт, прибившаяся к лагерю здоровенная, ждавшая разрешения от бремени, рыжая сука злобно облаяла его и тут же заткнулась и отбежала.

Эта неожиданная, немыслимая при таком количестве собранных в одном месте людей, тишина буквально сразила Фрикса–Эвтерма. В этом молчании было что?то завораживающе–жуткое, заставлявшее втянуть голову в плечи, затаиться, замереть. Шумели только на плацу, у западных ворот, где с раннего утра посредники, вооруженные бичами, сортировали ссыльных, составляли из них многочисленные транспорты и толпами разводили по Италии. Такая пересылка обходилась куда дешевле, чем отправка каждого раба за собственный счет. В том случае, когда колонна превышала определенное количество голов, городской префект приставлял охрану.