После спешного отъезда Траяна Элий Адриан при встрече, по–дружески, как бы сочувствуя Ларцию, предупредил его, что император недоволен его жестокостью в отношении зависимых от него людей. Племянник императора, получивший в том месяце чин претора, пояснил, что дяде не по нраву строптивость префекта, его непонимание смысла внутренней политики принцепса, основанной на принципе «добродетельной силы», а также «благожелательного отношения власти ко всем подданным империи, как гражданам, так и не гражданам, что должно вызвать взаимное доверие и активную поддержку населения мероприятий, проводимых властью».

— Зачем упрямишься? – спросил Адриан, – Зачем ведешь себя вызывающе по отношению к властителю? Чего ты хочешь добиться?

Ларций растерялся, не сразу нашел что ответить, а когда сообразил, Элия рядом уже не было. Это было у него в привычках – смутить человека, вывести его из равновесия и поспешно сбежать.

Спустя неделю до Лонга дошло, что в компании своих сторонников Адриан позволил себе куда более откровенные и дерзкие высказывания. Он открыто заявил, что идея «добродетельной силы» и «всеобщего мира между подданными» недоступна пониманию этого «однорукого олуха», не понимающего, что нельзя подвергать порке философа, тем более ссылать его на кирпичный завод. К сожалению, с многозначительной усмешкой добавил императорский воспитанник, вблизи верховной власти всегда избыток подобных «тупых служак». Это должно внушать опасения.

Кому – не уточнил.

Свое недовольство пояснил следующим образом – тому, кто не способен понять смысл политики, проводимой властями, не место на Палатинском холме. Адриан утверждал, что эпоха железного кулака миновала, теперь надо действовать по–другому. О полководцах из ближайшего окружения Траяна императорский воспитанник отозвался как о «замшелых пнях», не способных ни на что иное, кроме применения «грубого, неразумного насилия». При этом Адриан похвалился, что это он посоветовал императору поручить командование вновь организуемой конной группой Квинту Марцию Турбону. Адриан утверждал, что он первый открыл Турбона, человека доблестного и понятливого, вполне способного верно отзываться на призывы власти.

На следующий день слова императорского воспитанника разлетелись по Риму и вызвали мгновенную и бурную отповедь со стороны полководцев Траяна. Особенно непримиримо повели себя консулы нынешнего года Лициний Сура и Урс Сервиан, женатый на сестре Адриана и являвшийся его давним врагом. Урс Сервиан выступил в сенате с яростной речью, в которой обвинил неких близких к императору юнцов в посягательстве на самые устои Римского государства. Права свободных граждан по отношению к рабам, заявил консул, не могут являться поводом для шуток, насмешек, тем более издевательств. Неуместными счел консул и оскорбительные нападки на тех, кто составлял славу Рима. Его выступление сенаторы встретил криками одобрения. После заседания Сура и Сервиан, в компании с другими высокопоставленными патрициями, близкими к императору, включая префекта города Нератия Приска и архитектора Аполлодора, а также некоторых сенаторов, посетили Ларция Лонга в его доме и объявили, что все, кто привержен традициям и обычаям отцов, на его стороне.

В частной беседе гости дотошно разобрали причины, по которым Адриан позволил себе неслыханную дерзость в отношении заслуженного префекта. Все согласились, получив преторство, племянник императора решил первым нанести удар в подковерной и смертельно опасной борьбе за власть. Нератий Приск заявил, что «щенок» неумеренно возгордился и уже мнит себя цезарем.* (сноска: Титул «цезарь» в эпоху принципата обычно давался наследникам престола).

Лонга во время этого разговора особенно интересовал вопрос, почему в качестве мишени был выбран именно он? Толстяк Лонгин, покровительствующий Ларцию, пояснил, – по–видимому, «молокосос» мыслил, что префект гвардейской конницы является самым слабым звеном среди тех, кто противостоял ему на пути к трону. С него он и решил начать, но это не главное.

Ларций почувствовал обиду, спросил – почему же не главное? Что же в таком случае главное? Помпей Лонгин улыбнулся, похлопал его по плечу. На вытянувшееся лицо хозяина дома никто не обратил внимания, так что Ларцию пришлось молча проглотить обиду. В конце концов собравшиеся единодушно решили дать отпор посягательствам «молокососа» и «щенка», а также немедленно известить императора о недостойном поведении племянника и необходимости срочно прибыть в столицу.

На следующий день в Риме в открытую заговорили о тайном заговоре, душой которого якобы являлись Сура, Сервиан и Приск, а главным исполнителем Ларций Лонг, намеревавшийся использовать своих сингуляриев во вред государю.

Вот когда Ларций в полной мере осознал, в какое дерьмо он вляпался с этим Эвтермом. Недоброжелатели Траяна радостно потирали руки – не зря, утверждали они, Ларций привез в столицу раба, который собирался убить императора. Многие полагали, что разговоры насчет кровососа, замыслившего погубить цезаря, это гнусный поклеп и напраслина. Что они теперь скажут?

Услыхав эту новость, ослепший, перепуганный насмерть и в то же время до обмороков мечтавший вернуть прежнее влияние, Марк Аквилий Регул испытал необыкновенный прилив энергии. Сенатор приказал Порфирию и Павлину активно распространять гнусную сплетню, в которой он увидал прекрасную возможность доказать верховной власти, что всегда был прав.

Нельзя доверять ротозеям.

Враги существуют, их множество, они только выбирают момент, чтобы наброситься на государя. Также огромную радость Регулу доставил шанс отомстить своему неожиданно высоко взлетевшему «родственнику», который, понятное дело, специально подсунул ему Лупу и хитроумно сгубил его, человека, непоколебимо стоявшего на страже величия государя. В этом рвении не было ничего удивительного, сенатор никогда не упускал возможность подставить ножку ближнему своему. Удивляло другое – отделавшийся слепотой, кое?как поправивший здоровье сенатор неожиданно приблизил к себе молоденького дака. Когда к Регулу вернулась способность говорить и водить пером по пергаменту, он дал Лупе вольную и, как бы возмещая ущерб, причиненный любимчику императора, сделал своим личным слугой.

Спросите, какой он теперь любимчик?

Не спешите.

Регул был опытным человеком и знал, что в таких тонких вещах, как любовная страсть и привязанность, уродство само по себе ничего не значит. Сам он любил полных, выше себя красавиц, но среди его знакомых было полным полно таких, кто изнывал по карлицам и карликам, был без ума от горбатых женщин – их ласки, мол, несравнимо горячи и возбуждают куда сильнее, чем возня с полноценными, но ленивыми особами. Так что Регул решил на всякий случай облагодетельствовать и придержать Лупу при себе.

Мало ли?..

Когда Ликорма доложил вернувшемуся Траяну о взбудораживших Рим слухах, император рассвирепел, проклял все на свете, принялся укорять Плотину в том, что она окончательно распустила Адриана. Императора всегда особенно возмущало желание племянника блеснуть словцом. Траян заявил супруге, что Адриан, пытаясь соригинальничать, окончательно потерял меру и подвел власть к ненужному, а главное к совершенно пустому противостоянию. Он, император, вполне разделяет точку зрения своих полководцев, и, если угодно, Лонга на то, как поступать с провинившимся рабом. Конечно, лишней жестокости он не одобряет, однако Ларций храбрый офицер. За что его наказывать?

— Кто говорит о том, чтобы наказывать Лонга? – скупо улыбнулась Помпея Плотина. – Ты лучше обрати внимание, какое преувеличенное значение твоим словам о «жестокости не по уму» придали те, кто готовит заговор за твоей спиной.

Траян откинулся к краю ложа, удивленно глянул на супругу.

— О каком заговоре ты ведешь речь? Кто в преддверии похода и после всего, что я сделал для Рима, посмеет поднять на меня руку?

— Охотники всегда найдутся, – ответила Плотина. – Например, твои самые верные друзья. По какому праву эти вояки суют носы во внутреннюю политику? Кто просил Сервиана выступить в сенате и подогревать страсти? Им мало кровопролитий, бряцанья оружия, мало добычи, они желают навязывать тебе свое мнение. Сделать тебя заложником своего видения государственной политики. В чем вина Адриана, который лишь озвучил естественный вывод, который следовал из объявленной тобою политики «добродетельной и благожелательной силы»? Почему его слова вызвали такое преувеличенное возбуждение? Они метят в тебя, Марк! При этом борцы за обычаи предков сознательно умалчивают, что Домицианов закон о никто не отменял. Давай вообразим, что случится если ты отменишь этот закон?