— Откуда у тебя такие сведения?

— От рабов Регула.

— Но зачем ему покалеченный раб? Ему нужен здоровый работник? – удивился Ларций.

— Не знаю.

Ларций рассердился, однако и на этот раз воли гневу не дал. На войне не спешил, сумел и дома взять себя в руки.

— Послушай, Эвтерм, я ценю твою верность нашему дому. Ценю твою устремленность к философии, но всему есть предел. Я сказал, дело с Люпусом закончено. Какое мне дело, как Регул собирается поступить со своим рабом. Всем известно, он безжалостно калечит их, и что? Если молчит государство, почему я должен высовываться? Мне нужны деньги и спокойствие в семье. Больше не беспокой, иначе прикажу наказать тебя.

— Накажи, но выслушай. Поступи по справедливости.

— Ты опять за свое? Лавры Эпиктета не дают покоя? Не надейся, я не стану ломать тебе ногу, отошлю на кирпичный завод.

— Но я сбегу оттуда и обращусь к императору. Может, он поможет, ведь Лупа ему понравился.

Ларций вскочил.

— С ума сошел! Только посмей отрывать императора от дел. Я не знаю, что с тобой сделаю. Одной сломанной ногой не отделаешься.

Эвтерм поклонился и вышел.

Заперся в своей каморке, задумался о том, каким же нелепым образом соотносятся идеи, о которых рассуждал Платон, со своими жалкими отражениями в реальном мире? Как непредсказуемо совмещаются сияющие на небесах идеи блага, справедливости и милосердия со своими тусклыми соответствиями, прозябающими на земле. Их доля – постыдная нищета и ежечасные гонения, которым смертные с такой охотой подвергают справедливость и милосердие. С каким удовольствием издеваются и гонят взашей добродетель! И не являются ли эти жалкие тени отражениями беззакония, вызывающей несправедливости и всепобеждающей жестокости?

В таком случае, нужны ли они, идеи, если даже достойные граждане в удобный момент, поддавшись страсти, не задумываясь, готовы пнуть их ногами? Вспомнился завет Зенона, Клеанфа и Эпиктета – изучение философии полезно только в том случае, если у тебя достанет мужества жить по природе, если ты готов применить знание к жизни. Хрисипп считал, что добродетель может быть потеряна. Клеанф – что не может. Если может, то из?за пьянства или по причине ненависти к другим, если не может, то только из?за устойчивости убеждений. Эпиктет учит – трудностей себе не создаю, однако и трусости не подвластен.

Долго уговаривал себя.

Было страшно.

Чем придавить страх? Знанием?..

Попробовал одолеть ужас определениями. Страх есть ожидание зла. Робость, она же трусость – страх совершить действие. Испуг – страх, от которого отнимается язык. Действительно, Ларций последователен и обязателен в обещаниях. Попусту слов не тратит. Поэтому он, Эвтерм, испытывает мучение. Что такое мучение? Это всего лишь страх перед неясным.

Знание было полным, перспективы ясны, опыт насмешливо подсказывал – из?за чего разлад? Что есть Лупа? Кто он есть тебе? Сын, сват, брат? Дикий и дерзкий мальчишка, поделом ему. Оставь варвара в покое, держись от него подальше, втянет он тебя в какую?нибудь историю, только беду наживешь. У мальчишки темная душа. Опыт был настойчив, убедителен – разве плохо тебе живется в доме Лонгов? Здесь ты сыт, у тебя всегда в запасе есть стаканчик вина, философствуй на здоровье! Зачем отказываться от уюта? Это же «истинное блаженство, а не рабская жизнь», как выражался глупый и примитивный садовник–сириец Евпатий, уверовавший в спасение после смерти.

Беда была в том, что Эвтерм знал себя, свою беспокойную натуру. Стоило только проклюнуться в душе глупейшей мыслишке, и поток не остановить. Размышления сгложут, стыд заест, житья от этой добродетели не будет. Так оно, к ужасу Эвтерма, и случилось. Добродетель, являвшаяся ему во снах, воплощенная почему?то в укоризненном взгляде старца, по приметам похожего на хромого Эпиктета, не давала покоя, теребила, настойчиво призывала спасти Лупу. Добродетель не спрашивала, кем ему приходится мальчишка, зачем его спасать, просто молила о помощи. Душа молила, требовала отчета. Твердила – если не сейчас, то когда?

Вспомнился дурак–садовник. Этот всегда готов помочь соседу. Если садовник, уверовавший в суеверие, мечтающий о заоблачном блаженстве, о спасении, всегда не раздумывая приходит на выручку, почему же ему, обладающему знанием, верноподданному стоику, это в обузу? Конечно, трудности себе создавать ни к чему, но когда ведущее требует, а разум подсказывает, пора спасать человека – действуй, парень. Это разумно, нельзя отсиживаться. Надо собраться с силами и встать. И пойти.

Он встал и пошел.

Направился прямиком в императорский дворец.

Сопровождая хозяина, Эвтерм часто посещал Палатин. Там успел свести дружбу с императорским спальником Зосимой, с некоторыми отпущенниками цезаря. Для них он был свой, грек, пусть даже из Фригии. Он объяснял слугам основы философии. Те тоже были ушлые ребята, им тоже хотелось знать, как устроен мир, вселенная, человеческая душа. Выгода была самая практическая – не зная, о чем рассуждают и спорят хозяева, трудно сохранить место возле господина, ведь в ту пору философия в Риме как раз была в моде. Отправляясь в дорогу, Траян сажал в свою коляску Диона Хризостома и выслушивал, что намудрили знающие люди по тому или иному вопросу. Понятно, что теперь каждый патриций, отправлявшийся в дорогу, сажал в коляску нанятого ритора, чтобы в пути поболтать о добродетели, о мировой душе, первоедином логосе, но лучше о пороках, объединяемых понятиями «желание» и «наслаждение». Это были самые сладкие, самые захватывающие темы. Если же на месте ритора оказывался раб, тот как сыр в масле катался.

Эвтерма спрашивали, он отвечал. Теперь пришел его черед просить.

Императорский спальник Зосима, услышав просьбу Эвтерма, замахал на него руками.

— С ума сошел! Даже не мечтай! И ты, и я можем лишиться головы, если я проведу тебя к господину. Он сегодня решил устроить себе отдых. Все эти дни до ночи сидел сначала с Аполлодором, потом с Ликормой – Зосима замолчал, воровато огляделся по сторонам и доверительно сообщил. – Насчет Дакии беспокоится.

Он помолчал, потом поинтересовался.

— Что, очень надо?

— Очень, – признался Эвтерм. – Если не поговорю, жизни мне не будет.

— Вот что, приятель. Я посоветуюсь с Ликормой. Ты знаком с Ликормой?

Эвтерм кивнул

— Ликорма, – добавил Зосима, – хитер, как змей. Если он не поможет, тогда прости.

Спальник развел руками.

С час Эвтерм ждал встречи с личным секретарем Траяна, заведовавшим его канцелярией. Увиделись в дворцовом саду, куда громадный гвардеец в полном парадном вооружении провел Эвтерма.

С первого взгляда было видно, что в виночерпии Ликорма не годился, однако он пришелся по душе Траяну своей сметкой и способностью работать, как вол.

Императорский вольноотпущенник был коряв и низкорук. Среднего роста, худощавый, голову имел шишковатую, но умную. Эвтерм еще при первой встрече догадался, что Ликорма нарочно бреет ее, чтобы каждый мог, сосчитав шишки, изумиться уму и проницательности верного пса императора. В детском возрасте он достался императору от своего дальнего родственника Меттия Модеста, тогда его разлучили с братом и родителями. Считай, повезло, потому что при Домициане Модеста вместе со всеми домочадцами, вольноотпущенниками и домашними рабами предали казни. Ликорма, правда, так не считал, но об этом ни с кем не заговаривал.

Траян некоторое время приглядывался к юному Ликорме. В ту пору о хорошеньких виночерпиях он еще не задумывался. Надеялся, что у них с Плотиной будет ребенок, однако годы шли, а ее чрево не наполнялось. Когда Марк привык к голове фракийца, поинтересовался, чего бы ты, Ликорма, хотел более всего.

Тот ответил – учиться!

Грамотой я овладел, хочу еще. Он самостоятельно овладел несколькими искусными видами письма и тайнописи, которых в ту пору существовало около десятка, лучшей из которых считался шифр, придуманный Ксенофонтом. Скоро Траян отпустил его на волю. С той поры он тенью следовал за патроном и, проявив неординарные способности и похвальное усердие, взял на себя всю канцелярскую работу, которая навалилась на императора. Именно Ликорму Траян выбрал в руководители службы фрументариев – агентов, отвечавших за поставки хлеба в столицу и в Италию, где уже давно не хватало собственного зерна. В их обязанности также входил тайный надзор над тем, что творилось в провинциях.