— Ты сама не знаешь этого наверняка… — пристально глядя на нее, произнес Рон.

— Да, не знаю… — согласилась Эрмиона. — Но нужно использовать эту возможность.

— А как ты собираешься вернуться? Это вообще фигурирует в твоем плане?

— Я найду дорогу назад, — упрямо сказала она, усилив свои слова жестом, — я…

Рон крепко схватил ее за запястье:

— Найду дорогу назад? О, это звучит, как прекрасно продуманный план. Тебя что — совсем не заботит то, что с тобой может произойти? Ты что — хочешь улететь куда-то и остаться там навсегда, без всякого шанса вернуться назад?

— Если это даст мне возможность вернуться к Гарри — я сумею найти дорогу назад! — закричала она. — Ты не можешь этого понять, ты не знаешь, каково это — чувствовать, что… — взглянув на его лицо, она осеклась: на нем смешались боль и гнев.

— Ты думаешь, что это только у тебя одной так? — закричал он в ответ. — Думаешь, ты одна страдаешь от того, что Гарри пропал? Ты считаешь, что твоя собственная боль — это все, и это дает тебе право пытаться сделать все самой? А ведь, с чем бы мы ни сталкивались, мы делали все вместе! И сейчас ты хочешь все изменить только потому, что теперь вы с Гарри сблизились? Думаю, что мы вместе могли бы все сделать лучше.

Он резко повернулся, словно бы собрался выйти и бушевать в одиночестве, но, внезапно испугавшись, она схватила его за рукав.

— Нет, это не так, — быстро запротестовала она, — это все он… — она коснулась Ликанта на шее, его глаза проследили за движением ее руки. — Он дает мне силу, Рон, силу Магида… Если он не…

— А, так теперь все дело в том, что я не Магид! — резко бросил он. — Если бы я был Малфоем, ты бы меня здесь не оставила.

— Рон, в тебе нет ничего от Драко.

— Клянусь, ты бы хотела, чтобы было, — произнес он с ядовитой горечью, вспышка застарелой ненависти полыхнула в его глазах. — Ты думаешь, что хорошо меня знаешь, да?

— Вопрос не в том, оставлю ли я тебя здесь, — голос ее дрогнул, и она замолчала, глядя на него.

Интересно, а что бы Драко делал на его месте? Наверное, рассмешил бы ее или придумал какую-нибудь штуку, чтобы заставить взять его с собой… Но Рон был не таков. Он ненавидел хитрости, и все чувства всегда были написаны у него на лице. Даже Гарри подчас мог скрывать свои мысли куда лучше Рона. Они оба — и Гарри, и Драко — выросли и теперь прятали свои чувства от взрослых, казавшихся им хоть чуточку опасными или безучастными, тогда как Рон, напротив, вырос, окруженный любовью, и не научился ничего скрывать.

Взглянув в его глаза, она вдруг увидела в них несовершенство своего плана и поняла, насколько эгоистичной она была.

— Конечно же, я тебя знаю, — сказала она. — Ты мой лучший друг.

Повисла тишина. Рон все стоял, засунув руки в карманы и уставившись в пол.

Наконец он поднял взгляд:

— Да?

— Ты знаешь. Ты мой лучший друг, а я твой — правда?

— Да, — согласился он. — Но и Гарри тоже. Думаешь, я не чувствую себя виноватым? Я постоянно думаю, что я мог бы… должен был… что-то сделать. Я должен был раньше понять, что Чарли — на самом деле не Чарли. Я что — не знаю собственного брата? Очевидно, не знаю… Мысли о том, как я ненавижу Малфоя отвлекли все мое внимание…

— Почему ты до сих пор так его ненавидишь?

— Не знаю — так или не так… — с некоторым колебанием ответил Рон. На его лице появилось выражение, словно он собрался сорвать бинт и знал, что будет больно. — Но почему — я знаю: я ревновал.

— К Гарри?

Рон кивнул.

Эрмиона обняла его за плечи, вернее, попыталась это сделать: он был так высок, что она сумела обнять его чуть выше локтей.

— Рон… — медленно произнесла она. — Никто и никогда… никогда не заменит тебя. Ни для меня. Ни для Гарри. Ты первый друг, который появился у Гарри. Он бы вообще не узнал, что это такое — иметь друга, если бы не ты. Без тебя он, да и я тоже, никогда бы не стали такими, как сейчас. Именно поэтому я и не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, — честно призналась Эрмиона, надеясь, что он поверит. — Иначе я почувствую себя совершенно беспомощной, — торопливо добавила она. — Здесь я ничего не могу сделать, никуда не могу пойти, но самое худшее — у меня нет никаких идей о том, что на самом деле происходит, однако я чувствую — все мы катимся в сторону каких-то совершенно ужасных бедствий. И остановить это движение невозможно. И я… я словно пешка в какой-то грандиозной игре, смысла которой я не понимаю.

Подняв глаза, она удивилась выражению его лица:

— Почему ты улыбаешься?

— Я тут подумал о шахматах… — пояснил Рон. — Ты знаешь, пешка, пройдя всю доску, становится самой мощной фигурой…

Эрмиона шмыгнула носом:

— Ты же знаешь, я в шахматах совершеннейший профан.

Она взяла его за руку:

— Я была не права. Я хочу, чтобы ты пошел со мной — только не думай, что это из-за того, что я чувствую себя виноватой, — быстро добавила она, увидев его сузившиеся глаза, — просто ты действительно можешь быть полезен.

Его плечи чуть заметно дрогнули и расслабились:

— Все в порядке.

Эрмиона протянула руку и, чуть помедлив, он вложил в нее Хроноворот. Надев цепочку себе на шею, она набросила ее и на него, неожиданно отчетливо вспомнив, как они делали это с Гарри три года назад. Она подняла взгляд на Рона. Цепь висела у него за шеей.

— Готов?

Он, чуть нервничая, кивнул.

Взяв Хроноворот большим и указательным пальцами, Эрмиона перевернула его.

Ничего не произошло.

**************

Первое, что он осознал, — тишину. Он так долго томился в темноте и этом нескончаемом шуме, его чуткие волчьи уши ловили каждое колебание этого бесконечного металлического рева Призыва, что тишина потрясла его куда больше, чем грохот взрыва. Последнее, что он помнил из своей человеческой жизни, — он в одной клетке с Сириусом, говорит, чтобы тот уходил, уходил, пока еще есть время…

Лупин открыл глаза. Он лежал на спине на каменной скамье, и над ним был сырой каменный потолок. Темница. Все тело болело, словно его избили камнями. Но он был цел. Он это знал.

Стараясь не обращать внимание на боль в шее, он медленно повернул голову. И увидел Сириуса, куда более усталого, чем в тот день, когда, чтобы успеть на Кинг-Кросс к отправке Хогвартс-Экспресса, ему пришлось перелететь Атлантику на своем мотоцикле. Сириус сидел на полу у его скамьи, вытянув ноги и привалившись спиной к каменной стене. Глаза его зажглись:

— Лунатик?

Лупин повернулся на бок, морщась от боли в сведенных мышцах.

— Сириус… — попытался откликнуться он и не узнал собственного голоса, настолько хриплым и сорванным он был. Он кашлянул. Тоже больно… впрочем, неважно.

Сев, он осмотрел себя: та же самая одежда, что и… вчера? Как долго он был в волчьем обличье?

— Сириус, — чуть громче позвал он. — Что случилось?

Но тот был уже на ногах, он протянул Лупину руку, помогая подняться, и обнял его — так же, как в Визжащей хижине три года назад, словно брата, хотя ни тот, ни другой не имели братьев. Но они были братьями — Сириус и Рем. И Джеймс.

— С тобой все хорошо, — Сириус хлопал его по спине, — все хорошо.

Лупин, чуть поморщившись, отстранился.

— Я… да, со мной все в порядке. Только болит все, словно меня топтал бешеный гиппогриф, но я в порядке. Сириус, как долго я?..

— Два дня, — черные глаза Сириуса потемнели еще больше. — Почти два дня.

— Я ни на кого не напал? — Лупин почувствовал что его рука непроизвольно сжала край одеяла. — Я ничего не сделал?

— Я вызвал доктора, чтобы он тебя осмотрел, — с мрачным видом ответил Сириус. — Но ты его съел.

Глаза Лупина расширились, и он захохотал. Грудь заломило от боли, но смех того стоил.

— Думаю, что ты врешь… Большелапый… Как же ты… Что же ты сделал, чтобы вернуть меня назад?

Поколебавшись, Сириус вытащил из кармана небольшой прозрачный флакон, окованный медью:

— Это не я. Это Снэйп — он дал мне для тебя Волеукрепляющее Зелье.