Гарри отошел от огня. При других обстоятельствах он бы воспринял его с радостью, однако сейчас, когда на вершине башни огня не было, он чувствовал, что это было бы нечестно. Он ощущал, как замерз Драко наверху, и содрогнулся.

…Ты как? — потянулся он к нему мысленно.

Ответ пришел тут же; внутренний голос Драко был светлым, равнодушным, монотонным, словно он комментировал погоду во время пикника.

…Я в порядке. Мой отец ещё там?

…Нет. Я один в кабинете, — сообщил Гарри. — Что я могу сделать?

…Можешь что-нибудь стащить, — предложил Драко. — Там полно всякого ценного антиквариата. Обрати внимание на напольные часы.

Гарри поколебался, прежде чем ответить.

…У меня такое чувство, что твой папочка должен заметить, если я попробую выйти отсюда с часами в штанах.

Мысленный смех Драко донесся до него как слабый шорох листьев. Гарри был поражён, что он вообще может смеяться.

…По этому поводу существует столько шуточек — даже не знаю, какую выбрать.

…Ладно, не напрягайся. Ну, есть тут еще что-нибудь?

…Да так, пустяки. Взгляни на стол — он, возвращаясь домой, всегда вываливает всё на стол. Взгляни — там есть что-нибудь?

Гарри взглянул на стол. Если он надеялся, что увидит там следы злых умыслов Люциуса — ну, там, окровавленный нож или листовку «Смерть магглам», то его ждало разочарование.

…Тут что-то ничего нет — пара чистых листов бумаги, трубка, несколько монет, еще какая-то мелочь. Похоже, он путешествовал налегке.

…Хм… И что за монеты?

Гарри присмотрелся к лежащему на столе золоту — ему показалось, что это обычные галлеоны, однако — как бы он мог это выяснить? Он взял один и едва успел почувствовать в пальцах его тяжесть, как рука судорожно сжалась вокруг этого кругляшка — дверь открылась, и в кабинет вошли несколько человек в мантиях с опущенными капюшонами. Гарри развернулся и уронил монету в рукав своего плаща.

Самый высокий из Пожирателей откинул капюшон назад — это был Люциус.

— Гарри, как это мило, что ты согласился побеседовать со мной.

Гарри промолчал.

Люциус взмахом руки отпустил свой эскорт — они бесшумно выскользнули, оставив их наедине, потом снял плащ и поднял его в вытянутой руке: вешалка красного дерева, стоящая в углу, изогнулась и выхватила его из руки Люциуса.

Под плащом оказался серый костюм с тёмным галстуком — Гарри показалось, что это придало ему вид преуспевающего маггловского бизнесмена. Он с трудом подавил желание поинтересоваться у Люциуса, не от Армани ли его галстук.

Несмотря на огонь, Гарри почувствовал холод, следя, как Малфой-старший неторопливо пересекает комнату и аккуратно присаживается за стол. Гарри он сесть не предложил, и тот не двинулся с места. В тишине они молча смотрели друг на друга — высокий светловолосый мужчина и худощавый юноша в рваном плаще с закованной рукой.

— Не хочешь ли выпить? — наконец поинтересовался Люциус. Он поднял руку, графин поднялся в воздух и приплыл к нему из буфета. Гарри помотал головой. Люциус с совершенно равнодушным видом позволил графину налить ему стакан портвейна и сделал длинный и задумчивый глоток.

Гарри едва не кричал от нетерпения, впившись ногтями себе в ладони, но постарался говорить как можно спокойней.

— Если он действительно болен, Вы не должны оставлять его там. Там слишком холодно. Он может умереть куда быстрее, и что тогда с вами будет?

— Ты, несомненно, прав, — театрально вздохнул Люциус. — Очень недальновидно с моей стороны. Одна из моих многочисленных ошибок.

Гарри снова промолчал.

Одна из полезных вещей, которую он узнал от Драко, была в том, что тишина тоже может быть эффектным оружием. Если он подождет, то Люциус потеряет терпение и заговорит первый. Так и случилось.

— Удивительно, как ты изменился, Гарри Поттер. Сколько крови утекло с той поры, как появилась эта связь между тобой и моим сыном… — да-да, я все об этом знаю — сколько крови утекло… Ты сам-то сейчас знаешь, кто ты?

— Я прекрасно знаю, кто я, — холодно ответил Гарри. — Сожалею, что вы по этому поводу в замешательстве. Хотя, нет, подождите — я вовсе не сожалею. И знаете, почему? Потому что я вас ненавижу.

— Как печально, — ответил Люциус, вынимая тонкую курительную трубку из ящика и постукивая ей об стол. — А я так надеялся, что мы сможем сблизиться.

— Вы всегда пытаетесь сблизиться с людьми, которых намереваетесь убить?

Рассмеявшись, Люциус потянулся к небольшому позолоченному ящичку, который Гарри принял за пресс-папье, и взял оттуда щепоть табака.

— Я не собираюсь убивать тебя. Я тут размышлял о том, каким же путем привлечь сына к сотрудничеству со мной, и пришел к выводу, что твоё убийство было бы в этом плане совершенно безрезультатным.

— Я тронут.

— Ты не был бы первой вещью из тех, которые он полюбил, и которые я уничтожил. Это могло преподать ему урок. Конечно, — он пожал плечами, так же изящно и непринужденно, как и Драко, — сегодняшний урок был бы совершенно иным.

— Вы не можете убить меня, — возразил Гарри. — Министерство бы вам голову за это оторвало. Беспокоится ли обо мне Драко, нет ли — не в этом дело; в любом случае, вы не правы. Это ведь вы не научили его любить — не помните? А он не забыл, даже если вы об этом забыли. Он чувствует ответственность… преданность… он чувствует себя обязанным мне.

Люциус хихикнул.

— Возможно, он не может любить. Ну, или не мог. Но ты — ты можешь, а он становится таким, как ты, — я вижу, как это меняет его. Ты-то чувствуешь — а через тебя чувствует он. Через тебя он может узнать, что такое любовь и что такое горе, что такое мечта и что такое жертва. Ты можешь быть его предвкушением счастья и его разбитым сердцем. Подумай: потеряв тебя, он потеряет все свои чувства, весь мир.

— Однако вы не планируете убивать меня…

— Планирую? — эхом откликнулся Люциус. — Я вовсе не планирую его смерть. Это уже происходит. И, возможно, сейчас, когда я рассказал, чего лишился бы мой сын, потеряв тебя, пришло и тебе время подумать, что будет, случись все наоборот. Я взываю, — добавил он, беря со стола маленькую золотую палочку, — к твоему чувству самосохранения.

Подумай, что случится с тобой, если он умрет, — сказал Люциус. И Гарри попробовал. Он стоял и силился представить это — однако, это было бы равнозначно тому, что представлять, что его внезапно разбил паралич. Насколько он был уверен в том, что руки и ноги подчиняются его желаниям, насколько его легкие наполнялись воздухом, когда он дышал, — настолько же Драко был частью его. С таким же успехом Люциус мог сказать «Представь, что ты никогда не был волшебником» или «Представь, что ты слыхом не слыхивал о магии» или «Вообрази, что твои родители никогда не умирали».

— За что вы так его ненавидите? — наконец прошептал Гарри, собственный голос донёсся до него откуда-то издалека; он невнятно удивился, мог ли Драко слышать всё происходящее через него, и понадеялся, что нет. — Понимаю, за что вы ненавидите меня, но Драко — он же ваш сын. Он любит вас… ну, или любил, пока вы не выжгли всё это из него. Что же он вам сделал?

Люциус молчал. За решеткой хрустел дровами огонь, тени легли на пол. От волнения Гарри скрутила боль, словно тело сумело понять то, что не мог понять разум, словно оно сморщилось в ожидании ужасной физической потери.

— Однажды, давным-давно, я сказал Драко, — начал Люциус удивительно ровным голосом — Гарри никогда прежде не слышал, чтобы он так говорил. — Когда человек присягает Тёмному Лорду, когда на него ставится Знак, он должен, в благодарность за эту честь и в знак своей верности, пожертвовать Лорду одну вещь. Один… дар. Это должно быть что-то, имеющее для этого человека большое значение: я видел, как люди отказывались от музыкального таланта, прекрасных воспоминаний, страстной любви. Однажды Драко спросил меня, что отдал я, — и я ответил, что его. Это было не совсем правдой — люди могли отдать только то, что принадлежит именно им. А ведь даже мой собственный сын, по большому счету, принадлежит лишь самому себе. И я отдал Лорду свою способность любить его и заботиться о нём.