Джинни вся затрепетала, взглянув на лежащую между ними на столе книгу.

— Я поверить не могу, — холодным тихим голосом произнесла она. — Если бы не я, то Драко и Гарри все еще торчали бы на макушке этой чертовой башни. Я спасла их жизни… Хоть бы капелька благодарности…

— Мы тебе благодарны…

Джинни произнесла в ответ такое нехорошее слово, что Гермиона от удивления осеклась и вытаращила глаза.

— Да ничего подобного. Ты меня опекаешь — вот и все, что ты делаешь, а что касается Драко с Гарри… — да они не заметили бы, рухни я замертво на пол! Я не представляю, как вынести все это. Тебя что — это не волнует?

— Что именно? — не поняла Гермиона.

— Драко и Гарри.

Гермиона нахмурилась.

— Не понимаю, о чем ты. Что с Гарри и Драко?

Джинни резко и неприятно рассмеялась.

— Что — разве тебя не беспокоит то, как они общаются друг с другом? Словно больше ничего вокруг не существует. Они так глубоко проникли друг в друга, что я уже с трудом понимаю, кто из них кто. Задай вопрос Гарри — ответ получишь от Драко. Когда Гарри не в лазарете, он такой нервный, что снесет тебе голову за любое неправильное слово. Он ходит кругами по кабинету зельеделия, с несчастным видом роняя флаконы и рассыпая порошки.

— Он несчастен — это естественно, — кивнула Гермиона, — у него есть на это причины.

— Он бесконечно повторяет, что Драко не умирает, — произнесла Джинни, все отчаяннее и отчаяннее теребя золотую цепочку, заклинания на её браслете негромко позвякивали.

— И большая часть его верит в это, однако в глубине души он просто в ужасе, — сказала Гермиона. — Он боится, и мы все тоже боимся. Если ты спросишь меня, сожалею ли я о том, что они друзья, — я отвечу «нет». Я рада, что Гарри беспокоится о Драко и Драко беспокоится о Гарри, — ведь ни тот, ни другой раньше не имели семьи. Я не понимаю, почему меня должна пугать такая дружба?

— На твоем месте, — Джинни говорила ровно, отчетливо и жестко, — я бы побоялась того, что, если Драко умрет, он заберет Гарри с собой.

Гермиона очень осторожно опустила на стол свою книгу.

— Не возьму в толк: о чём это ты?

— Да ты просто не хочешь ничего видеть! — Джинни уронила руки на стол. — Ты говоришь, что они «друзья», словно речь идет о простой, самой обычной дружбе; у меня есть друзья, Гермиона, однако это совершенно другое дело. Они друг от друга зависят, словно… словно являются друг для друга каким-то наркотиком, словно могут жить, только если употребляют его. Думаешь, для них такое положение вещей — хорошо? Словно ни один из них не является полноценной личностью — только половинкой? Мне ужасно больно, когда я вижу это, — просто невыносимо!

— Больно? — где-то под недоумением, которое ощутила Гермиона от слов Джинни, начал расти гнев. — Невыносимо? Я ничего такого невыносимого не вижу. Конечно, их дружба необычна: но они ведь и не являются обычными людьми. Обычные люди не смотрят в глаза смерти каждый день. Собираясь стать Гарри другом, ты должен знать, что можешь умереть, ты должен знать, что ради него, возможно, придется взглянуть смерти в лицо. Как Драко. Он умирает ради него. Ради него он готов промчаться тысячу миль. Если он не сможет бежать, он придет. Если у него будут сломаны ноги — приползет. Все хотят спасения мира и ждут этого от Гарри. А Драко… — нет, спасение мира его не беспокоит, единственное, что его волнует, — это Гарри. Ведь должен же кто-то считать его важнее всего, — сам он никого к себе не подпускает…

Джинни вцепилась в край стола так, что у нее побелели пальцы.

— То есть, Драко предполагает… он хочет пожертвовать собой ради Гарри?.. Умереть вместо него? Он боготворит Гарри… — это нечестно.

— Он хочет для Гарри самого хорошего, — тихо произнесла Гермиона. — Он любит Гарри так, как ты сама любишь всё то лучшее, что в тебе есть…

— Гарри небезупречен, — произнесла Джинни. — Мы все небезупречны, у нас у всех есть недостатки.

— Знаю, но Драко их не видит, что в этом плохого?

— Потому что это заставит его возненавидеть себя! — Джинни сорвалась на крик. — А любовь должна делать человека сильнее, а не забирать у него силы, она должна помогать жить, а не убивать! Но тебе все равно — ты заботишься о нём не больше, чем все вы заботитесь обо мне! Но ты еще увидишь… Ты еще поймешь, что это такое, когда они отгородятся от тебя — как вы с Гарри и Роном, вы все эти годы закрывались от меня. Всё, что сделал со мной Том… да ты никогда не хотела обращать на это внимание — ты видела только то, что хотела видеть. Так Гарри сейчас смотрит на Драко… да я могу умереть у тебя на глазах, как сейчас перед Гарри умирает Драко, — и ты даже глазом не моргнешь…

— Джинни! — вскрикнула Гермиона, вскакивая на ноги и едва не роняя свой стул. — Это не так!

— Черта-с два, не так! — в глазах Джинни сверкнули злые слезы. Она сгребла со стола свою сумку, кинула туда Liber-Damnatis и, закинув сумку на плечо, поднялась на ноги. — И не нужны мне эти дурацкие заколки — я вообще не хочу ничего принадлежащего Блез — этой… этой проститутке! Меня вообще от всех вас тошнит!

Гермиона отшатнулась назад, когда Джинни швырнула ей в ноги заколку, и та звякнула об пол. Присев на корточки, Гермиона взяла ее в руки, испытывая стойкое нежелание снова выпрямляться.

— Origio, — наконец произнесла она, уставясь на лежащую у нее на ладони заколку. — Origio — это то заклинание, которое ты искала.

Джинни не ответила. Поднявшись, Гермиона увидела, что та уже ушла.

Перси потребовалось два дня, чтобы привести свой временный кабинет в более-менее рабочее состояние. Там появились его перья и чернила, стопка пергаментов в папке Исходящих и куда более тонкая — во Входящих. Стол с аккуратно подписанными папочками, пергаментник на каждый день с четко расписанными указаниями. Единственное, чем кабинет был нехорош — у него было только две стены.

— Так-так… Умоляю, поведайте мне, что все это значит? Что делает ваш стол посреди холла?

Подняв глаза, Перси увидел стоящего над ним со скрещенными на груди руками Люциуса Малфоя, от выражения лица которого молоко бы вмиг свернулось.

— Это не просто стол, — с готовностью ответил Перси. — Это так же и мои шкафы и реестры. И мои перья. Я тут все устроил на скорую руку.

— А вы, собственно, кто? — удивленно приподнял брови Люциус Малфой.

— Я — Перси Уизли, помощник главы…

— А, Уизли… — Люциус выплюнул это слово, словно комок грязи. — Я должен был узнать… Итак, мистер Уизли, почему вы не в своём кабинете? Разве вы не знаете, что по правилам Министерства запрещено размещение мебели в холлах, предназначенных для официального использования?

— Но я же должен где-то работать, правда? — обиженно спросил Перси.

— А ваш кабинет?

— Это чулан для щеток, — пожаловался Перси. — Я попробовал работать там, но мне на голову постоянно сыплются швабры.

— Возможно, они пытаются вам на что-то намекнуть, — заметил Люциус, блеснув глазами. — Насколько я помню, весь персонал, оставленный без кабинетов, был распущен по домам — до тех пор, пока проблема не будет устранена.

На лице Перси отразился такой ужас, словно Люциус сообщил ему, что поджег приют.

— Отправиться домой? Сейчас, когда мне нужно подготовить отчет по поводу ковров-самолетов и представить его марокканскому министру в пятницу? Я был бы рад попасть домой хотя бы в Рождество!

Выражение лица Люциуса стало совершенно непроницаемым:

— Идите домой, мистер Уизли.

— Ни в коем случае, — заупрямился Перси.

— Идите домой, — предупреждающим тоном повторил Малфой, — пока ваш кабинет снова не превратился во что-то, а вместо стола вы не обнаружили черепаху или какое-либо малоприятное насекомое…

Перси побурел, веснушки вспыхнули на его лице.

— Мой стол? Только не мой стол! Он принадлежал мистеру Краучу! Это настоящее красное дерево!

С утомленным видом Люциус поднял свою палочку:

— Tortugas!

Даже представители министерства, трудящиеся в отдаленных закоулках Департамента Регулирования Сахарных Перьев и Других Письменных Принадлежностей слышали эхо мученического вопля Перси: