— Тадеуш, ты не рад меня видеть?

— К-как… вам удалось проникнуть в мой дом? Если вы взломали систему защиты…

— Защита не может устоять перед своим создателем, — ответил юноша.

— Она создана Тёмным Лордом Вольдемортом, — рявкнул Нотт, — и я нахожусь под его покровительством.

— Вольдеморт, — размышляя о чём-то, повторил юноша, — помнится, мне не очень нравилось это имя. Кажется, это Люциус уговорил меня взять его. Он всегда тяготел к барокко, как ни прискорбно.

— Я не понимаю, — дрогнув, пробормотал Нотт. Это было не так — он уже догадывался, хотя сама мысль казалась ему настолько невероятной и чудовищной, что разум отказывался её принимать. Нотт влетел в комнату, и дверь с грохотом захлопнулась за ним. Он мог бы поклясться, что юноша указал на неё левой рукой. — Заткнись! — взревел Нотт. — И не смей соваться в то, в чём не смыслишь, негодяй! Хочешь рискнуть и навлечь на себя гнев Тёмного Лорда?

— Тёмного Лорда, которого ты предал? Которого отверг и кинул черни? Ты бы скорее принял жалкую подачку из рук врага, нежели сложил свою голову, как положено верному слуге…

— А ты кто такой, чтобы попрекать меня? — заорал Нотт, забыв, что повысил голос на ребёнка, которого видел первый раз в жизни. Сейчас перед его глазами стояло лицо Волдеморта — того, кому он клялся в верности и покорности и кого предал. — Это дело моего хозяина! И он меня простил!

— Да ну? — откликнулся юноша. В его голубых глазах отразился золотой свет, заливающий комнату, на лице появилось выражение ленивого задора, и левая рука вскинулась навстречу Нотту, описав в воздухе полукруг, в тот же миг обратившийся вращающимся серебристым диском. Острый, как бритва, он в мгновение ока пересёк комнату и вонзился Нотту в горло, отделив голову от шеи чисто и быстро, словно они были из пергамента. Смерть наступила мгновенно.

Том, приподняв светлую бровь, с любопытством смотрел, как обезглавленное тело рухнуло на абиссинский ковёр. Окровавленная голова перекатилась через комнату и замерла у его ног.

С кошачьей грацией присев на корточки, Том изучающе взглянул в мёртвое лицо Тадеуша Нотта.

— Что ж, хозяин, возможно, тебя и простил. Но я — нет.

Он протянул руку и кончиками пальцев закрыл взирающие на него мёртвые чёрные глаза. Удовлетворённая улыбка коснулась губ юноши. Поднявшись, он обвёл глазами пустую библиотеку и констатировал:

— Первый.

Рисенн закончила своё повествование. Рон резко поднялся и, оттолкнув от себя её руки и плащ, отошёл к кромке крыши.

Ему показалось, что он стоит на краю земли. Небо не было тёмным — нет, оно было холодным, прозрачно-синим, как вода на океанском дне, на пятимильной глубине. Угольно-чёрные лохмотья облаков касались горных вершин, откуда-то снизу доносился шум разбивающегося о камни потока: река? Водопад?

Сзади послышался шорох: Рисенн встала и подошла к нему. Рон развернулся и взглянул на неё: она оказалась куда ниже, чем он думал; ветер швырнул волосы ей в лицо, скрыв его. Они напоминали волосы Гарри — такие чёрные, что казались ненастоящими, словно каждую прядь обмакнули в чернила. Создавалось ощущение, что, коснись их пальцами, непременно испачкаешься.

Гарри, — подумал Рон, и боль от этой мысли была чистой и острой, как битое стекло.

— Моя сказочка расстроила тебя? — спросила Рисенн, откидывая волосы со своего бледного узкого лица. — Прости, если так. Это не было моей целью.

— Нет, — возразил Рон. — Нет. Дело не в тебе.

Ненависть, родившаяся из любви, является самой крепкой и прочной, — подумал он, тут же осознав, насколько близко подошёл к тому, чтобы возненавидеть и Гарри, и Гермиону, проклясть их за все совершённые ими ошибки и вообще — за все их недостатки.

— Я просто подумал, что я — Прорицатель. Змея сказала, я могу увидеть конец света, если захочу. Почему же тогда я не вижу того, как должен поступить? Не знаю, что мне делать. Я бы хотел походить на Малфоя: куда проще, если в твоей жизни имеет значение только какая-нибудь одна вещь.

— Никто не является настолько простым, чтобы для него имело значение только что-то одно. Но тебе, в общем-то, выбирать особо не приходится: в конце концов, ты всего лишь пленник.

— Выбор есть всегда, — возразил Рон, — я мог бы сию секунду прыгнуть с крыши, и тебе не удалось бы меня остановить. Разбился бы в лепёшку о камни. Боюсь, тогда я вряд ли был бы полезен Вольдеморту.

— И что — это именно то, что тебе хочется сделать? — Рисенн смотрела на него сияющими серыми глазами. — Наложить на себя руки?

Рон вздрогнул и потуже завернулся в мантию.

— Нет. Я хочу жить. Вот такой вот я плохой.

— Не думаю, что ты плохой, — покачала головой Рисенн. — Но я не очень-то разбираюсь в людях: я имела дело только с Малфоями.

— Если только у тебя язык повернётся назвать их людьми, — фыркнул Рон, по прежнему сжимая воротник. Булавка, подаренная Гермионой-которая-Гермионой-не-являлась, с замысловатым рисунком и поблёскивающим драгоценным камешком, впечаталась в руку. Рон отстегнул её и положил на ладонь.

Ты дважды отмечен мной, — заявил Вольдеморт, — моим знаком.

Ведь на самом деле она никогда его не любила. Рон размахнулся и со всей силы швырнул украшение в расстилавшуюся под ним темноту. Оно полетело вниз, разбрасывая серебряные искры. Рон проводил его взглядом. Ветер подхватил его плащ и, сдёрнув с плеч, унёс в бездну.

— Ну вот, ты и лишился последней защиты, — заметила Рисенн. Не знай он её лучше, то решил бы, что в голосе демона прозвучала грусть.

— Нет, — решительно расправил плечи Рон. — Не последней.

Мы прерываем передачу «Доброе утро!» для экстренного сообщения от Ежедневного пророка. Магическое сообщество повергнуто в шок неожиданным нападением на волшебный дом в Девоне, произошедшим накануне вечером. К настоящему моменту подтверждена информация о гибели одного человека. Причиной смерти, как говорят, стало отнюдь не Убийственное проклятье, однако, по утверждению компетентных источников, на стене было обнаружено послание, написанное кровью.

Гермиона вяло потянулась и нащупала регулятор громкости на волшебном радио-будильнике рядом с кроватью и уронила его на пол. Тот хрюкнул, лязгнул антенной и затих. Свесившись с кровати, она взглянула вниз.

— Ну, вот, — буркнула Гермиона себе под нос, — ей-Богу, что за способ просыпаться… Словно у нас мало было…

Она осеклась и вытаращила глаза.

Мы. Ну, конечно: она же спала на кровати не одна. Прикусив губу, Гермиона вспомнила минувшую ночь: как провалилась в сон, чувствуя сомкнувшиеся вокруг неё руки Драко, обхватив его руками и ногами. Кажется, ночью они всё-таки расцепились — она не помнила. Спала, как убитая.

Откинувшись на подушку, Гермиона кашлянула:

— Драко, а ты… — девушка повернулась, и слова застыли на её губах: похоже, она ошиблась. Гермиона лежала в кровати одна, ровные простыни и смятая в изголовье подушка — вот и всё, указывающее на то, что Драко спал рядом.

Её захлестнуло странное чувство, но она тут же прогнала его, попробовав убедить себя, что он просто ушёл в душ. В конце концов, в последнее время он мучался от бессонницы. Спрыгнув с кровати, Гермиона босиком прошла в гостиную.

Пусто. Битое стекло поблёскивало в камине, вмятина на стене — там, куда вчера попал брошенный ею подсвечник. Куртка Драко валялась на полу, но ботинок не было. Почувствовав, как кровь ударила ей в лицо, Гермиона поспешила к ванной, задержавшись лишь на миг — для того, чтобы подхватить с пола фляжку с противоядием, с прошлого вечера валяющуюся под диваном. Она прижала её к груди, как любимую игрушку, потом сунула в карман халата и метнулась к ванной.

Она тоже пустовала, хотя переброшенное через перекладину сырое полотенце указывало на то, что он и, правда, принимал душ — утром или же ночью. Вторая спальня, кухня — его не было нигде.

Гермиона подбежала к балконной двери, распахнула её — сердце отчаянно забилось в груди.