— Да, — шепнула она в ответ, — а вы когда уснули?

— Часа два-три назад, — подавляя зевок, откликнулся Гарри. — Я заснул, потом проснулся… Слушал дождь… Я рад, что ты вернулась, — он чуть недоверчиво улыбнулся. Ей была знакома эта улыбка: так Рон улыбался ей в начале шестого курса, уже после того, как они расстались. Скорее, это было унылое признание, что жизнь не всегда такова, как нам бы хотелось.

Она попыталась угадать, о чём Гарри думал, сидя здесь, — у него был такой ошарашенный вид, словно он потерял что-то удивительно важное, и сейчас пытался вспомнить, где же он видел это в последний раз.

— Я очень ценю то, что ты пыталась сделать. Даже если так ничего и не вышло…

— Не вышло? — Гермиона старалась удержать рвущееся наружу удивление. — Гарри… Пойдём в гостиную, если хочешь, мы можем там поговорить.

— Не могу, — ответил он, указав глазами на Драко. Гермиона взглянула и поняла, в чём дело: сначала, когда она вошла, ей показалось, что юноши склонились друг к другу, но теперь было видно, что это всего лишь игра света и тени. Драко отклонился прочь, уткнувшись в свою руку. Но его другая рука накрепко вцепилась в край плащаГарри, так что тот не мог ни встать, ни даже шелохнуться, чтобы не разбудить второго юношу.

— Я думала, ты сказал, что вы не помирились…

— Так и есть. Он сказал, что не желает со мной больше разговаривать, а потом сел и уснул. Я попытался встать, но он вцепился в мой плащ. Я думал, он проснулся… Но он спал — похоже, он жутко устал, если уснул в такой позе…

— Он почти не спал в последнее время, — тихо пояснила Гермиона.

— Ладно, — прошептал Гарри, — я посижу, ничего страшного…

Гермиона перевела взгляд с Гарри на Драко: даже спящий, тот выбрал изящную позу, волосы взъерошились именно так, как надо, а изгиб руки был совершенен. Гарри — тот всегда спал, разметавшись, словно его кто-то швырнул… Драко обладал обаянием и физической красотой, но Гарри — для неё — был всегда самым прекрасным. Драко изящен, а Гарри — обладал тем внутренним светом, с которым она познакомилась ещё в детстве: чистота и невинность, вызывающие сострадание, смелость, откликающаяся в душе жалостью. Она сказала ему правду: она никогда бы не смогла возненавидеть его.

— Я люблю тебя, — прошептала Гермиона.

Он улыбнулся — устало, но счастливо, она качнулась вперёд и коснулась поцелуем его губ. Она хотела просто прикоснуться к нему губами, но его рот приоткрылся, и она почувствовала, как искорки пробежали по всему телу. Его губы были такими же мягкими, как раньше, и слабо отдавали шоколадом. Не двигая правой рукой, Гарри прикоснулся левой к её лицу, и её обуяло странно чувство: словно бы она целовала разом их обоих. Странное, но отнюдь не неприятное чувство, и она вдруг испугалась, что они разбудят Драко. И зрелище, которое бы предстало у него перед глазами, было бы весьма занимательным.

— Мне нужно идти, — шепнула она.

— Ну, теперь-то я точно не усну, — в голосе Гарри не было обиды, только негромкая радость, — и, полагаю, ты не сообщишь мне, ради чего всё это было?

— Нет, — она поднялась. — Тебе будет, чему подивиться, — она вышла из комнаты, прикрыла за собой дверь и привалилась к ней спиной, закрыв глаза.

Сначала она просто услышала шум: шаги в прихожей. Распахнув глаза, она увидела их и задохнулась от ужаса: она была окружена и, не успела девушка вцепиться в ручку двери, как грубые руки дёрнули её вперёд, зажали ей рот… Она кусалась, пыталась закричать — но было уже поздно: что-то тяжёлое опустилось ей на голову, и мир взорвался разноцветным калейдоскопом.

И погас.

Дождь лил уже минут двадцать, когда Блез приземлилась перед домом Пенси. Она стояла на посыпанной гравием дорожке, ведущей к дому, и не могла заставить себя постучать.

Nouveau riche, — с омерзением называли Паркинсонов её родители. И их жилище только доказывало, что богатство было нажито, а не унаследовано: два здоровенных каменных грифона (стоящих на задних лапах), охраняющих двери, огромный помпезный дом с двумя современными пристроями, напоминающими растопыренные пальцы, огромные медные буквы П, выполняющие роль ручек. Одним словом…

— Уродливая дешёвка, — сморщив носик, буркнула Блез. Зато вокруг было очень красиво: спускающиеся к озеру газоны, тёмные перелески на косогорах. Тонкие берёзки, понурые лиственницы, изящно склонившиеся вдалеке под проливным дождём. В воздухе остро пахло землёй, сыростью, деревом, мокрой листвой…

Блез вздохнула. Всё дело было в том, что она не хотела идти туда, она не хотела ни встречаться с Пенси, ни делать ничего из того, о чём её попросила Джинни. И при этом она чувствовала, что должна — во-первых, это должно помочь Драко. А она любила его, хотя сейчас, стоя тут, среди теней и льющего дождя, с трудом могла представить его лицо. Во-вторых, потому что её попросила Джинни. И хотя Блез знала, что ничем не обязана, девушка, в то же время, испытывала удивительно порочное желание показать себя.

Это было невозможно объяснить: она хотела что-то доказать гриффиндорке, которая, вдобавок, была младше! И ещё: Гермиона сказала, что доверяет ей, тогда как на лице Джинни было написано сначала открытое неверие, потом — недоверие и, наконец, слабая надежда. Если Блез сейчас отступит, она только подтвердит подозрения Джинни.

Прислонив метлу к одному грифу, она поднялась по ступенькам. Жёлтый плащ разбух от воды и по весу напоминал мокрый ковёр. С трудом подняв дверной молоток в виде головы орла — тяжёлый, медный — пальцы скользили, ей удалось это только со второго раза, Блез постучала в дверь, и дом откликнулся гулким эхом.

Никто не ответил. Блез подождала минуту-другую, потом, задрав голову, взглянула вверх. И наверху, и внизу горели окна. Значит, кто-то был дома и, несомненно, они могли отправить домовика, чтобы отпереть дверь, пусть даже никого сегодня и не ждали. Рассердившись, слизеринка снова протянула руку к молотку, но не успела коснуться его, как дверь распахнулась. Девушка неуверенно отступила, и дождь полился с капюшона на голую шею; захлопав глазами, она присмотрелась…

Передняя была полна свеч — высокие и горячие, они лили странный золотой свет, и в круге этого света, придерживая рукой открытую дверь, стоял Симус Финниган. Блез почувствовала, как у неё открывается рот: какого чёрта он тут делает? Да ещё в такой старомодной одежде — наверное, пятидесятилетней давности: ботинки, плащ, белая рубашка, так неподходящая к его светлым волосам и веснушчатой коже… И где он ухитрился заляпать красными чернилами все манжеты? И почему он на неё так странно смотрит?

Ей самой и в голову не приходило, как её видит он. В темноте, худенькая и кутающаяся в знакомый ему жёлтый плащ (Симус знал это, как и многое другое, о той девушке, которую любил, а потому теперь это знал и Том), мокрые алые пряди, выбившиеся из-под капюшона и налипшие на плечи и шею, теряющееся в тени лицо…

Он схватил её так быстро, что она даже пикнуть не успела: обхватив правой рукой, он притянул Блез к себе, а левая, скользнув под капюшон, пробежала кончиками пальцев по её лицу и сырым волосам. Он поедал её взглядом, словно умирал от голода, словно едва держал себя в руках, она чувствовала, как напряжено прижавшееся к ней тело, как дико колотится его сердце.

— Я знал, я знал, — задыхаясь, зашептал он, — что ты не сможешь не прийти…

Вот чёрт, — захлёбываясь от ужаса и унижения, подумала Блез, — он принял меня за Джинни.

— Симус, — его тело дрогнуло, словно он удивился, услышав своё имя, — Симус, я не Джинни, я Блез, так что…

Его хватка ослабела, хотя он не выпустил её. Блез прикусила губу, почувствовав себя чрезвычайно неловко.

Может, он напился?

— Ладно, кто угодно бы ошибся, — уверила она, — где там Пенси?

Он ответил не сразу.

— Ты — не Вирджиния? — это всё, что он сказал, и Блез оторопело захлопала глазами: как-как он назвал Джинни? Хм, возможно, Симус называет её именно так… О вкусах не спорят…