Скрип открывающейся двери вывел его из чёрного забытья. Симус поднял взгляд — немного виноватый, хотя он и не сделал ничего дурного. Это был Рон, в тёмно-красном плаще поверх одежды, оттенок которого соперничал с цветом его волос.

— О, прости! — извинился он, увидев Симуса. — Я не хотел…

— Ничего-ничего, — сказал Симус, спрыгивая с подоконника. — Это ведь и твоя комната тоже.

— Это верно.

Рон не шевелился, и несколько долгих минут юноши стояли, глядя друг на друга. Оба чувствовали себя неловко, хотя и по разным причинам.

Симус горько размышлял, будет ли хоть кто-нибудь хоть когда-нибудь обращаться с ним, как раньше. Наконец он открыл рот:

— Я всё равно собирался уходить. Может, сумею разыскать Джинни до ужина…

— Честно сказать, ты мне нужен, — Рон загородил Симусу дорогу. — Если не возражаешь, я хотел бы поговорить с тобой кое о чём. Важном…

Сириус вместе с Нарциссой стоял у закрытых дверей лазарета. Его глаза, как у них у всех, ввалились от усталости, но он всё же улыбнулся Гермионе. У Нарциссы не хватило сил даже на это — в результате напряжения последних недель она выглядела пугающе хрупкой: кожа напоминала пергамент, а на висках проступили вены.

…Как по-разному отразилось на них горе, — подумала Гермиона. — Сириус вспыльчив и непривычно растерян; Нарцисса увяла, как цветок; Ремус сосредоточен и сдержан; Джинни напряжена, как тугая пружина; а Гарри затаился, стал скрытен до неузнаваемости…

Подавив вздох, она помахала рукой в ответ и попыталась было обойти их, но Сириус остановил её:

— Подожди.

Вспышка страха отозвалась острой болью в сердце:

— Что-то случилось?

— Нет, ничего не случилось, — поспешно откликнулась Нарцисса. — Мы только хотели поговорить с тобой. Вернее, Сириус хотел. А я…

Она внезапно умолкла — очевидно, голос её не слушался. Гермиона хотела бы сказать ей что-нибудь хорошее, как-то ободрить, но её силы и терпение оказались не безграничны — девушка была уже по горло сыта этой печалью — своей и других; поэтому она просто спросила:

— В чём дело?

— В Гарри, — ответил Сириус. — Если бы ты могла…

— Могла бы что?

— Время подходит… Если бы ты могла вытащить его из лазарета под предлогом, что нужно что-то сделать в другом месте… Хотя бы убеди его, что ему нужно принять ванну… Да что угодно!..

— Ванна ему и в самом деле нужна, — холодно подтвердила Гермиона. — Вот только нужна она ему всю эту неделю, а он не двигается с места. Не знаю, что я могу сделать такого, чего не можешь ты.

— Ему нельзя находиться там во время кончины Драко, — решительно отрубил Сириус, а Нарцисса отвела глаза. — Они связаны, и я боюсь, что когда Драко всё-таки угаснет, его смерть затянет Гарри следом за ним.

Гермиона молча воззрилась на него. Живое воображение тут же услужливо подсунуло объемную и очень чёткую картину: громадный корабль погружается в бездонную глубину океана, немногие уцелевшие пассажиры, сорвавшись с ограждений, беспомощно барахтаются в кильватерном следе, а затем тонут, и стылая зелёная вода смыкается над их головами… Её взгляд, обращенный на Сириуса, отразил почти что ненависть, и она, не произнеся больше ни звука, решительно толкнула дверь в лазарет.

Гарри сидел в том же кресле у кровати — точно так же, как она его оставила. Он уронил голову на руку и выглядел настолько усталым… настолько усталым и настолько юным, что, пока она приближалась, бессильный гнев уступил место жалости, и она потянулась к нему — обнять и утешить. Но после Румынии Гарри избегал её объятий, — вообще избегал всякого близкого контакта: он уклонялся, когда Сириус протягивал к нему руки или когда Рон пытался неловко похлопать его по плечу, словно их прикосновения обжигали его. Так что Гермиона просто примостилась в соседнем кресле и тихонько позвала:

— Гарри?

Он повернулся к ней. Чёрные волосы, скрутившиеся колечками, обрамляли лицо, которое казалось слепленным из одних углов и голубоватых впадин; легко различимые тени на давно небритых щеках и подбородке должны были бы сделать его старше, но этого не произошло; губы потрескались, на нижней виднелась полоска крови там, где он её прикусил.

— Что?

Гермиона опустила протянутую было руку. Что-то в нём, в том, каким он стал — не то новое, что появилось, а то прежнее, что ушло, — удержало её.

— Сириус попросил меня проведать тебя, — соврала она, ненавидя эту ложь. — Если тебе что-нибудь нужно… поесть, может быть? Или если ты хочешь пойти… пойти искупаться… или что-нибудь ещё… я могу посидеть возле Драко.

— Нет, — очень вежливо и совершенно безжизненно. — Нет, благодарю, Гермиона.

…Всё равно, что карабкаться на стеклянную стену в скользящих туфлях, — подумалось ей.

В этих погасших бутылочно-зелёных глазах она не уловила ничего — там не было ни жизни, ни прежнего Гарри. Он смотрел мимо неё, на Драко. Багряные отсветы заката ушли из окон, и Драко лежал белый, как восковая статуя, со скрещёнными на груди руками, — как он спал всегда. И ей вспомнилось, как его рука выскользнула из её ладони там, в коридоре, как безвольно согнулись его пальцы…

«Есть люди, — сам собой всплыл в памяти голос Блейз, — которые будут сражаться за тебя, пока есть надежда. А есть и такие, которые сражаются и после того, как надежда умирает».

Слова вырвались прежде, чем она успела их удержать:

— Гарри, ты не пробовал?..

— Пробовал что? — озадаченно моргнул он в ответ.

— Говорить с ним, — пояснила Гермиона, переводя взгляд на юношу в кровати. — Разговаривать с Драко.

— По-моему, ты была здесь, — отозвался Гарри сухим, как зимний воздух, тоном, — когда мадам Помфри сообщила мне, что он уже ничего не слышит.

Гермиона вздрогнула. Разумеется, Гарри говорил с Драко. Там, в Румынии, он говорил и говорил без умолку, а потом просто тихо, сгорбившись, сидел подле Драко, пока не появились Сириус и Ремус и не оттеснили его. Затем она и Гарри, не проронив ни слова, смотрели, как Ремус склонился над Драко, приподнял его — и чуть ли не бросил снова на пол в коридоре. Вот тогда Гарри заорал в ярости, и Гермиона оттаскивала его, а Ремус с нечеловеческой силой массировал грудь Драко, бормоча заклинания, пока Драко не закашлялся, отхаркивая серебряно-чёрную кровь на одежду, и не начал дышать снова.

Но он не открывал больше глаз — ни тогда, ни потом, ни сейчас…

Замечание мадам Помфри о том, что Драко больше ничего не слышит, не было предназначено лично для Гарри, но он воспринял его именно так и замкнулся окончательно.

— Да, я знаю, что она сказала, — осторожно подтвердила Гермиона. — Но ты — другое дело. Ведь, чтобы говорить с Драко, тебе не нужно, чтобы он тебя слышал ушами. Ты можешь разговаривать мысленно.

— Он ушёл, — апатично возразил Гарри. — Там не осталось никого, с кем я мог бы говорить. Всё равно, что… говорить со стеной.

— Если ты и в самом деле так думаешь, — резко сказала Гермиона, — то почему ты здесь?

Уголок глаза Гарри дёрнулся, но больше юноша никак не прореагировал на её выпад. Он по-прежнему рассматривал свои руки. Тёмный извив шрама на правой ладони был виден так чётко, как будто его нарисовали чернилами.

— Ты можешь попытаться, — настойчиво предложила Гермиона.

Гарри прошептал что-то — так тихо, что ей пришлось нагнуться к нему, и даже после этого она не была уверена, что расслышала. Тем не менее, она поняла его:

— Что, если я попытаюсь, и это не сработает?

Она снова взглянула на Драко — неподвижного, как памятник на собственной могиле, на закрытые, но не спящие глаза, опушённые серебряными ресницами… Видит ли он сны, и если да, то какие? Или там одна лишь темнота?

«…Я вижу тебя — в белом платье, со снежинками в волосах…»

— Это сработает, — произнесла она, вложив всю убежденность, которой не было, в эти дваслова, выбирая любовь перед искренностью. — Я не сомневаюсь.

Какая теперь разница? Ещё одна ложь во спасение.