С тех пор как его друга забрали из камеры, Честер с каждым днем, проведенным в вечной ночи тюрьмы, все глубже погружался в отчаяние.

— Один. Два. Т-т…

Мальчик попытался выпрямить руки, чтобы отжаться от пола, — он ежедневно заставлял себя делать упражнения.

— Т-три… — выдохнул он и беспомощно опустился на каменный пол, упав лицом в невидимую грязь. Честер медленно перевернулся, сел, поглядел на окошко в двери, чтобы убедиться, что никто за ним не наблюдает, и сложил руки. «Господи…»

Молитва у него неизменно ассоциировалась с неловкой тишиной на школьных собраниях, перемежавшейся покашливанием… сразу после нестройно спетых гимнов, в которые, к радости хихикающих одноклассников, кое-кто из мальчишек вставлял непристойности.

Нет, искренне молятся только придурки.

«Пожалуйста, пошли кого-нибудь…»

Он еще сильнее сжал ладони, уже не стыдясь этого. Что еще ему оставалось? Честер вспомнил, как у них жил двоюродный дедушка. Его поселили в гостевой комнате, и мама отвела Честера в сторону и объяснила, что этот странный тощий человечек лечится облучением в лондонской больнице, что он «семья», хоть Честер никогда его до этого не видел, и что к нему надо относиться с уважением.

Он живо представил себе дедушку: как тот шуршит газетами, сердито отодвигает тарелку с отличными спагетти болоньезе («Не стану я есть всякую иностранную пакость!»), хрипло кашляет из-за того, что, к неудовольствию матери Честера, постоянно курит самокрутки.

После первой недели поездок в больницу дедушка ослаб и стал более замкнутым; он напоминал засохший лист, еще держащийся на ветке. Старик больше не говорил о том, как живут «у них на севере», дышал с жутким присвистом и даже не пытался пить чай. Честер слышал через стену, как в последние дни перед смертью он взывает к Богу. Только теперь мальчик понял его.

«Пожалуйста, помоги, пожалуйста…»

Честер чувствовал себя одиноким и заброшенным. Ну почему, почему он согласился помогать Уиллу в этом нелепом предприятии? Почему он не остался дома? Мог бы сейчас сидеть в тепле, в безопасности… но он не остался дома, он пошел с Уиллом, и теперь ему оставалось только следить за ходом времени по гнетуще одинаковым мискам с едой, которые приносили дважды в день, и промежуткам беспокойного сна. Честер привык к постоянному гулу в камере — Второй Офицер объяснил, что это работают машины на «Вентиляторных станциях». Теперь этот звук порой казался мальчику даже приятным.

В последнее время Второй Офицер стал обращаться с ним мягче, даже иногда удостаивал его ответов на вопросы; как будто уже не имело значения, насколько официально держится полицейский с заключенным. Из-за этого Честер начинал с ужасом думать, что его оставят здесь навсегда или, напротив, что скоро что-то изменится — но, подозревал он, не к лучшему.

Эти подозрения только укрепились, когда Второй Офицер отворил дверь и велел Честеру искупаться, предоставив в его распоряжение губку и ведро с темной водой. Несмотря на дурное предчувствие, мальчик с радостью воспользовался возможностью вымыться, хоть это и было ужасно больно — его экзема вспыхнула с небывалой силой. Раньше у него шелушилась кожа только на руках, изредка затрагивая лицо, но теперь болезнь распространилась по всему телу, и у Честера чесался каждый сантиметр кожи. Второй Офицер заодно выдал ему кое-какую одежду; от широченных брюк из мешковины кожа зудела еще сильнее, если только такое было возможно.

Не считая этого события, никаких изменений в жизни Честера не произошло. Мальчик потерял счет дням, проведенным в камере в одиночестве; может быть, он сидел там уже месяц, но точно сказать он не мог.

Как-то раз у него появился повод для радости: Честер обнаружил на одной из стен нацарапанные буквы. Медленно водя пальцами по камням, он нащупывал имена, инициалы и цифры — вероятно, даты. В самом низу кто-то выдолбил крупными буквами: «Я ЗДЕСЬ УМЕР МЕДЛЕННОЙ СМЕРТЬЮ». После этого Честеру расхотелось читать надписи на стене.

А еще оказалось, что если забраться на свинцовый уступ и встать на цыпочки, можно дотянуться до решетки на узком окошке в стене. Ухватившись за решетку, Честер подтягивался и смотрел на заброшенный тюремный огород. За ним виднелась дорога с несколькими шарами-фонарями, уходящая в туннель. Честер неустанно смотрел на нее в слабой, безумной надежде увидеть друга, увидеть Уилла, который вернется, чтобы спасти его, будто рыцарь, мчащийся на помощь боевому товарищу. Но Уилл все не появлялся, и Честер висел на окне, не прекращая надеяться и молиться, пока побелевшие от напряжения пальцы не разжимались. Тогда он падал обратно в камеру, где его ждали тьма и отчаяние.

— Просыпайся, просыпайся! — кричал Кэл и грубо тряс Уилла.

Тот очнулся от глубокого сна без сновидений и сел в узкой кровати. Его мучила тупая боль в голове и слабость.

— Вставай, Уилл, пора на работу.

Он не знал, сколько сейчас времени, но чувствовал, что еще очень рано. Уилл рыгнул и, ощутив во рту кислый привкус пива, застонал и снова опрокинулся на кровать.

— Вставай, я сказал!

— Зачем? — вяло спросил Уилл.

— Мистер Тонипэнди ждет. А он ждать не любит.

«Как я здесь оказался?»

Уилл неподвижно лежал с закрытыми глазами, надеясь снова уснуть. Он чувствовал себя как в первый день занятий в школе. Ему было очень страшно. Он не представлял, что его ждет, и не горел желанием узнать.

— Уилл! — заорал Кэл.

— Ладно, ладно…

Он покорно вылез из кровати, оделся и вслед за братом спустился вниз. На пороге стоял невысокий мускулистый мужчина с суровым лицом. Он с презрением поглядел на Уилла и повернулся к нему спиной.

— Надень вот это, и побыстрее, — сказал Кэл, сунув в руки Уиллу тяжелый черный сверток. Уилл развернул его и с трудом влез в нечто вроде непромокаемого комбинезона. Швы больно впились в подмышки и промежность. Он посмотрел на себя, а потом на Кэла, одетого в такой же костюм.

— Мы глупо выглядим! — сказал он.

— Так надо, — отрезал Кэл.

Уилл представился мистеру Тонипэнди. Тот ничего не сказал в ответ, равнодушно окинул его взглядом и кивнул головой, показывая, что мальчик должен следовать за ним.

На улице Кэл направился в другую сторону. Он тоже был в наряде, но работал в другом квадрате Южной Пещеры, и Уилл из-за этого встревожился. Как ни раздражал его порой младший брат, Кэл все-таки был для него опорой и защитником в этом непонятном мире с примитивными обычаями. Без него Уилл чувствовал себя ужасно уязвимым.

Мальчик без особого энтузиазма шагал следом за мистером Тонипэнди, время от времени поглядывая на него. Тот шел медленно — он заметно прихрамывал и неловко выворачивал левую ногу, при каждом шаге шлепая внутренней частью стопы по брусчатке. Он был настолько широк в плечах, что его фигура выглядела квадратной. На голове у мистера Тонипэнди красовался нелепый головной убор в черную полоску, натянутый по самые брови. На первый взгляд он казался шерстяным, но, присмотревшись, Уилл понял, что странная шапка сделана из чего-то вроде кокосового волокна. Короткая шея мистера Тонипэнди была одной ширины с головой, и Уилл вдруг подумал, что со спины он похож на огромный большой палец, укутанный в плащ.

Пока они шли по улицам, к ним присоединилось еще около дюжины колонистов. В основном это были мальчики от десяти до пятнадцати лет. У многих ребят были лопаты, а некоторые несли загадочные инструменты с длинными ручками, напоминавшие кирки: с одной стороны был заостренный конец, а с другой что-то вроде длинного выгнутого совка. Судя по состоянию металлической части и кожаной обмотки на рукоятях, инструментами пользовались часто.

Уиллом овладело любопытство, и он наклонился к одному из мальчиков, шагавших следом.

— Извини, а что это за штука? — негромко спросил он.

Мальчик с опаской поглядел на него и пробормотал:

— Глубокол, конечно.

— Глубокол, — повторил Уилл. — Э-э, спасибо, — добавил он, когда собеседник демонстративно замедлил шаги, чтобы не идти рядом с ним.