В нем не было чувства страха, оно не думало о бегстве.

Но оно находилось в замешательстве, потому что сигналы, идущие от его врага, казались необычными. Не было ускорения, не было агрессии. И главное, не было обычных звуков, указывающих, что враг производит эхолокацию, – никакого щелканья или писка.

То, что приближалось, вначале двигалось беспорядочно, а затем – без остановки – под углом вниз.

Что бы это ни было, оно прошло мимо и продолжало двигаться вглубь, оставляя след странных звуков. Скрипов и треска. Мертвых звуков.

Окраска твари изменилась опять, ее щупальца расслабились и раскрутились по воде.

Случайное течение подняло животное на расстояние ста футов от поверхности, и его глаза вобрали мерцающие блики серебра звезд. Так как свет мог означать добычу, тварь позволила себе подняться в направлении его источника. Когда животное было в двадцати футах от поверхности и на его движении начало отражаться волнение наверху, оно почувствовало что-то новое – нарушение, препятствие в свободном течении воды, перемещающееся вместе с водой, но не движущееся самостоятельно, плывущее по течению, держащееся на поверхности воды, но не являющееся частью ее.

Теперь существом управляли два импульса: импульс убить и импульс насытиться. Голод взял верх, голод, который становился все более и более острым по мере того, как животное тщетно искало добычу в глубинах моря. Когда-то голод был простым намеком, сигналом кормиться, и существо реагировало на него по заведенному порядку – кормилось, когда желало того. Но теперь пища была предметом охоты, потому что добыча стала редкостью.

Животное вновь было наготове: но не для защиты, а для нападения.

Гриффин запустил сигнальную ракету, и, держась за руки, они наблюдали за желтой дугой и яркой вспышкой оранжевого цвета на фоне черного неба.

Затем их взоры вновь обратились к тому месту, где недавно было судно. Несколько смытых с палубы предметов проплыли мимо них раньше – подушки с сиденья, резиновый кранец, – но теперь не было ничего, никакого признака того, что судно когда-либо вообще существовало.

Элизабет почувствовала напряжение, твердость в руке Гриффина, она прикрыла ее своими руками и проговорила:

– О чем ты думаешь?

– Я упражнялся в старой избитой игре «если бы только».

– Что?

– Ну, ты знаешь: если бы только мы вышли на день раньше или на день позже, если бы ветер повернул, если бы нам не пришлось включать двигатель... – Он замолчал, а потом его голос зазвучал с горечью: – Если бы только я не был таким проклятым лодырем и не поленился залезть под палубу, чтобы проверить эту трубу!

– Перестань, Говард.

– Хорошо.

– Никто в этом не виноват.

– Наверное, так.

Она была права. Даже если и нет, то, чем он занимался, было бессмысленно. Хуже, чем бессмысленно.

– Эй, – сказал он, заставляя себя быть бодрым. – Я тут подумал кое о чем. Помнишь, когда Роджер продал нам страховку? Помнишь, мы хотели самый дешевый страховой полис, какой только могли получить, а он сказал: нет, мы никогда не сможем вновь построить деревянное судно таких размеров в наши дни за такую сумму, и заставил нас подписаться на самую большую страховку. Помнишь?

– Кажется, да.

– Конечно, помнишь. Суть дела в том, что судно застраховано на четыреста пятьдесят тысяч долларов. Мы бы никогда не получили столько от продажи.

Элизабет понимала, что он делает. Она была рада и хотела что-нибудь сказать, но плот сорвался с верхушки волны и скользнул во впадину.

Они начали опрокидываться. Элизабет так и знала – им не под силу помешать стихии. Она взвизгнула. Затем плот выровнялся и мягко взлетел на следующую волну.

– Эй! – Гриффин придвинулся к жене и обнял ее за плечи. – Все нормально. У нас все хорошо.

– Нет, – выдохнула она ему в грудь. – У нас ничего не хорошо.

– О'кей, у нас не хорошо. Чего ты боишься?

– Чего я боюсь? – набросилась она на него. – Мы находимся посреди океана, посреди ночи на плоту размером с крышку от бутылки... и ты спрашиваешь меня, чего я боюсь? А как насчет смерти?

– Смерти от чего?

– Ради бога, Говард...

– Я серьезно. Давай обсудим.

– Я не хочу ничего обсуждать.

– У тебя есть более подходящее занятие? Ну давай. – Он поцеловал жену в голову. – Давай выведем страхи наружу и разделаемся с ними.

– Хорошо. – Элизабет сделала глубокий вдох. – Акулы. Можешь называть меня паникершей, но я в ужасе от мысли об акулах.

– Акулы. Хорошо. О'кей. Мы можем забыть о них.

– Скажешь тоже!

– Нет, послушай. Вода холодная. И во всяком случае, японцы и корейцы выловили большинство из них. И если даже какая-нибудь крупная акула все-таки приплывет сюда, то, пока мы находимся на плоту, мы не выглядим, не пахнем и не воспринимаемся ею как что-либо, чем она привыкла питаться. Что еще?

– Предположим, шторм...

– Хорошо. Погода. Никаких проблем. Прогноз хороший. Сейчас не сезон ураганов. Даже если придет шторм с северо-востока, то плот почти непотопляем. Самое плохое, что может случиться, – он перевернется. Если это произойдет, мы опять выправим его.

– И будем плавать без конца, пока не умрем от голода.

– Этого не произойдет. – Гриффин был доволен – он обнаружил, что чем больше говорил, тем больше ему удавалось разогнать свои собственные страхи. – Первое: ветер гонит нас обратно к Бермудам. Второе: суда ходят туда и обратно каждый день. Третье: худший случай – к вечеру понедельника дети и... как их там... ну, эти, из торгового агентства, заявят, что мы пропали, а радио гавани Бермуда знает о нас все. Но до этого не дойдет. Вот этот малыш выкладывает за нас свою душу, подавая сигналы. – Гриффин похлопал по ящику аварийного радиомаяка. – Первый же самолет, который пролетит над нами, вышлет кавалерию, которая, как известно, всегда приходит на выручку. Возможно, это уже сделано.

Элизабет помолчала немного, а потом проговорила:

– Ты веришь всему этому?

– Конечно, я верю всему этому.

– И ты не боишься?

Он прижал ее к себе и сказал:

– Конечно, боюсь.

– Хорошо.

– Но если ты ничего не предпринимаешь по поводу пришедшего страха, не рассеиваешь его разговором, не заменяешь его чем-нибудь другим, он пожирает тебя.

Элизабет опустила голову мужу на грудь и потянула носом. Она уловила запах соли, пота... и успокоения. Она услышала запах двадцати лет своей жизни.

– Так... – произнесла наконец она. – Значит, ты желаешь пофлиртовать?

– Правильно, – рассмеялся он. – Перевернуть плот в приступе страсти.

Они оставались в таком положении, прижавшись друг к другу, а плот медленно дрейфовал к югу, гонимый ветром. Звезды на небе, казалось, танцевали в сумасшедшем согласии с ними, кружась и опускаясь вместе с движением плота, но всегда неуклонно двигаясь на запад.

Через некоторое время Гриффин подумал, что Элизабет уснула. Но вскоре он ощутил у себя на груди слезы.

– Эй, – прошептал он. – Что это значит?

– Кэролайн, – ответила она. – Такая маленькая...

– Не надо, милая. Пожалуйста...

– Я ничего не могу поделать.

– Ты должна попытаться заснуть.

– Заснуть?!

– Хорошо, тогда давай играть в «Боттичелли».

Элизабет вздохнула.

– О'кей. Я думаю о... знаменитом М.

– М. Посмотрим. Он... знаменитый француз...

Элизабет внезапно вздрогнула. Она выпрямилась и повернулась к носу плота.

– Что это было?

– Что именно?

– Такой царапающий звук.

– Я ничего не слышал.

– Как будто когти.

– Где?

Она проползла вперед и потрогала резину на самой передней камере:

– Как раз здесь. Словно когти, скребущие по резине.

– Может, что-нибудь с яхты? Забудь об этом. Кусочек дерева. Здесь плавает всякая дрянь. Могла быть летающая рыба. Иногда они попадают прямо на палубу.

– Что это за запах?

– Какой запах? – Гриффин глубоко вдохнул воздух и теперь действительно почувствовал. – Аммиак?