Фернандо сел на краешек стола.

– Они исчезали на несколько дней. Следовательно, он где–то держал их. Думаешь насиловал?

– Скорее всего, да. Бета–блокаторы погружают человека в состояние близкое к коме, замедляет сердцебиение, сильно понижает артериальное давление, но жертва скорей всего чувствовала, что с ней делают, только не могла дать отпор, не могла даже кричать. Вот почему мы не нашли следов сопротивления. Но все они имели сексуальный контакт за сутки или двое перед смертью.

– Твою ж мать! То есть этот маньяк уже полгода убивает девчонок, а мы ни слухом, ни духом!

Алекс резко повернул голову к Ферни.

– Вот именно, и он будет убивать еще. Ублюдок всех обвел вокруг пальца, не проводилось вскрытие, причины смерти были ясны, ни у кого не возникло сомнений. Мне нужен психологический портрет преступника. Я должен понимать, какого хера он хочет нам сказать, а эта тварь таки хочет. Заново допросить родителей, друзей, учителей. Всех, с кем дружили, трахались, держались за ручку, ненавидели, ругались.

– Мы приступим завтра с утра. Разрешение подписано?

– Да! Главное, чтоб не просочилось в прессу!

– Просочится! И ты прекрасно об этом знаешь.

– У нас есть фора в несколько часов, а в лучшем случае и дней. За это время мы можем что–то нарыть.

Алекс подошел к снимкам и снова пристально осмотрел каждый из них. Потом вдруг сорвал два снимка и поднес к лицу.

– Твою мать. Ферни, посмотри.

Фернандо подошел к напарнику и посмотрел на снимки.

– Что?

– Смотри внимательно. У них в паху тату или рисунок...скорее всего, тату. Видишь? Немедленно отдай снимки на увеличение, я хочу знать, что там!

– Будет сделано!

Алекс задумчиво сел в кресло и откинулся на спинку, положил снимки на стол. Потом вдруг сунул руку в карман и поднес к фотографиям маленькую черную визитку.

– Будь я проклят, если это не восьмерка! Посмотри! Видишь закругление?

– Вижу.

Заславский провел острием шариковой ручки по закруглениям на визитке, а потом снова взял снимок Анны в руки.

– Это не обязательно восьмерка, Ферни, – тихо сказал он, – это может быть знак бесконечности, как на визитке. Когда будете допрашивать знакомых и родственников остальных четырех девушек, заострите внимание на тату. Я уверен, что оно было и у них.

Алекс нажал кнопку на коммутаторе:

– Стеф! По Волин что–то есть?

– Нет, сэр, чисто. Никакой связи ни с одной из девушек.

– Уверена? Проблемы с несовершеннолетними? Завления в полицию?

– Нет, ничего из того, что ты перечислил. Связи нет. Он не безупречен, но он по другой части, в любом случае адвокаты в два счета вытаскивали Волин из дерьма.

– Ищи. Серова пыталась проникнуть к нему в дом и была задержана всего два месяца назад! Пусть с ним поговорят об этом. Что по списками учеников?

– Мы еще не всех допросили, но у многих алиби и притом железное.

Алекс несколько секунд постукивал зажигалкой по столешнице.

– Он был близок к ним. Они ему доверяли! Они его знали. Он не ловил их на улице.

Алекс достал сотовый из кармана и набрал до боли знакомый номер. Он уже знал, что она не ответит, и поэтому оставил сообщение.

«Кэт, позвони мне. Это были убийства. Слышишь? Убийства. Мне нужна твоя помощь!»

Эрик Хэндли смотрел, как по спирали обогревателя медленно ползёт ночная бабочка. Свет неоновой лампы освещал светло-коричневые крылышки в разводах. Нежная и мерзкая одновременно, вызывает чувство гадливости и в то же время завораживает. Откуда она взялась непонятно, окна его спальни открывали очень редко, он не разрешал. Ему нравился царящий в ней мрак, без единого луча солнечного света, раздражали даже яркие фонари под окнами, так он говорил тетке Луизе и отцу. Зачем им знать о тайнике между оконными рамами и том, что там лежит.

Чернокожая Нэнси, которая помогала матери по дому, с тех пор, как та заболела, знала неписаные правила этого дома – Эрика не беспокоить, в его комнате убирать только один раз в неделю и при этом ничего не трогать, и не открывать окна. Нэнси его недолюбливала, а самому Эрику было плевать, что эта толстозадая, бесполезная курица о нем думает. Однажды он застал ее у себя, когда та брызгала углы его спальни какой–то дрянью и что–то бормотала себе под нос. Она считала, что Эрик поклоняется дьяволу и что рано или поздно этот дьявол утащит Хэндли-младшего в преисподнюю. Идиотка не понимала, что Эрику её суеверный страх только льстит, и он при каждом удобном случае готов шокировать ее новыми выходками и смотреть как та быстро осеняет себя крестным знамением при взгляде на постеры в его спальне и аксессуары в виде черепов.

Он слышал, как она говорила это его тетке Луизе, забивала ей голову всяким дерьмом, а та накручивала отца, когда приезжала из Лос– Анжелеса раз в три месяца.

Эрик давно бы выжил эту суку, но она, как пиявка, присосалась к их семье и не собиралась уходить, отец считал ее чуть ли не родственницей. Эрик мог бы предположить, что тот ее трахает, но маловероятно, что эту губатую и жирную уродину вообще можно считать женщиной. Если бы она лучше присматривала за матерью, то та была бы еще жива, а эта тварь видите ли уехала к своей родне в Бруклин.

Бабочка дернула крылышками и снова привлекла внимание Эрика, тот медленно взял со стола стакан, допил воду и накрыл бабочку стаканом. Теперь он видел, как она беспокойно летает внутри, а потом садится на стекло и шевелит тонкими лапками. Внутри проснулось ощущения омерзения. Возникло желание оторвать эти лапки по одной.

Хэндли достал сотовый и посмотрел на дисплей, снова нажал кнопку вызова, пошли длинные гудки и опять автоответчик. Эрик яростно швырнул аппарат на стол и откинулся на спинку стула, нервно постукивая ногой. Сегодня его вызывали в участок.

Этот гребаный русский коп сверлил его своими темными глазками и пытался вывести на откровенность. Пусть выкусит. Ничего они не докажут, у них на него ничего нет. Он им так и заявил – пусть беседуют с его отцом, тетушкой и адвокатом, если есть, что предъявить. Эрик смеялся им в лицо, сплевывал на пол и даже нагло закурил, не спрашивая разрешения. А потом этот сукин сын Заславский, отобрал сигарету и, придавив Эрика к стене, тихо прошипел ему в лицо, что Веру Бероеву убили и у копов есть все основания думать, что это сделал Хэндли-младший. В тот момент и началась паника, она зарождалась где-то далеко в подкорке мозга и расползалась липкими щупальцами по телу.

Fuck, ему нужна доза, немедленно, хоть немного, и этот проклятый ублюдок Чико не отвечает, а что если и его допрашивали копы и он…. С этого момента Эрика трясло, как в лихорадке. Он прокручивал в голове слова гребаного полицейского и трясти начинало еще больше:

«Ты, урод, если мне будет нужно, я докажу, что ты отмороженный торчок, я сделаю так, что у тебя в доме найдут целую партию героина, но ты заговоришь! Ты заговоришь, понял? Где ты был в ночь со среды на четверг? Где был, я спрашиваю?»

Потом явился отец, и Эрика отпустили, но чувство страха осталось. Паршивое, вонючее ощущение, что теперь он сидит под стаканом, как эта сама бабочка.

Экран ноутбука мерцал в полумраке. Все стёрто, все уничтожено, ни одной фотографии, ни одного файла. Пакетик кокса смыт в унитазе. Эрик Хэндли чист, ни к чему не подкопаешься. За наркоту его не возьмут, он осторожен, даже очень. Снова набрал номер и ему опять не ответили, внутри закипала ярость. Эрик наклонился и нажал кнопку на обогревателе. Спирали постепенно начали нагреваться, приобретая светло–оранжевый оттенок. Бабочка под стаканом металась, билась крыльями. Гадкая тварь пытается выжить, не сдохнуть, но ведь она обречена и скорей всего знает об этом. Эрик наклонился вперёд, наблюдая, как насекомое инстинктивно поднимается вверх и жмётся ко дну стакана. Через несколько минут сопротивления, она упала на раскалённую спираль и задымилась. Чуть позже от неё осталось темно коричневое пятно, которое завтра смоет Нэнси, когда будет вытирать пыль у него в комнате. Была бабочка, и нет ее, никто не узнает, что она вообще существовала. А когда убивают человека... остаются следы… обязательно где–то остаются.