Голд начал вылезать из машины. Парадная дверь с треском распахнулась, и вылетела Эвелин, полы халата развевались, как парус. Зубы оскалены, как у бешеной собаки.

– Негодяй! – завизжала она. – Ублюдок! Она стоила тебя! Она заслужила это!

Она мчалась на него, через лужайку, спотыкаясь о разодранные вещи, сжимая в руке нож для разделки баранины.

– Я убью тебя! Я не боюсь! Я убью тебя!

Мир Голда рухнул. Это было последней каплей. Бесконечный кошмар свел его с ума. Ничего не осталось, не за что уцепиться, не на что опереться, вся жизнь пошла к черту. Если ранним утром его жена мчится по газону с ножом, чтобы убить его, значит, в самом деле настал Судный день. Раздвинутся могильные плиты, восстанут мертвые, источая немыслимый смрад, а тени Адольфа Гитлера и Голды Мейр будут совокупляться в сточной канаве.

– Я убью тебя, ублюдок!

Голд запрыгнул в машину, запер дверь. Стекло над его головой разлетелось в куски.

– Как ты посмел явиться домой! Я все знаю! Все! Ты никогда не любил никого, кроме нее. Никогда не хотел никого, кроме нее!

Эвелин размахнулась, стекло треснуло в другом месте.

– Скотина!

«Это обо мне», – подумал Голд.

– Подонок! Она сказала, тебе противно, когда я прикасаюсь к тебе! Противно! Я хочу убить тебя!

– Пожалуйста, – тихо сказал Голд, он сам не знал, к кому обращается.

Неудачный удар, клинок сломался. Эвелин билась о капот, колотила кулаками в ветровое стекло. Веки покраснели от слез. Глаза горели безумным огнем.

– Почему ты пришел сюда?! Я все знаю! Все! Я слышала, как ты говорил, что любишь ее, любишь! Я слышала тебя!

Голд попытался подать назад, но Эвелин цеплялась за машину.

– Куда ты направляешься, назад, к своей шварце? Назад к своей черной шлюхе?

– Чего тебе надо?!

– Я все знаю, все! Она сказала – ей девятнадцать! – швырнула она самое страшное обвинение. – Девятнадцать, ублюдок!

Маленькая Уэнди, круглолицая и перепуганная, похожая на Винни Пуха в своей пижамке, подглядывала из-за двери.

Боже, Боже мой.

– Девятнадцать! Девятнадцать! Я слышал тебя-яяя...

Много, много позже Голд сумел, отважился собрать эти отрывки воедино, разобраться в них. Пока он спал, Анжелика пошла в ванную и сделала себе еще один, последний укол, а потом, одурманенная, присела на край кровати и позвонила к нему домой. Каким образом, как давно узнала она номер – этого он так никогда и не узнал. Анжелика рассказала все, все о них двоих.

И Эвелин слушала, с ужасом, но не в силах оторваться, как подсудимый слушает смертный приговор. Потом Кэрол пересказала ему ночные откровения сестры. Анжелика подробно изложила, как они встретились, как долго были любовниками. Как часто трахались. Как хорошо трахались. В разных позициях. И какие ему нравились больше. Как сильно они любили друг друга. Как он дождаться не мог, как бы сбежать от Эвелин, как вырваться к ней, к ее рукам, рту, к ее сладкой попке. Как им удавалось путешествовать по выходным – в Санта-Барбару, Вегас, Палм-Спрингс, а Эвелин думала, он работает внеурочно. И как они не вылезали из постели, даже поесть им присылали. Как любил он ее темные, вьющиеся волосики, как любил зарываться в них лицом, нюхать ее там. А когда он кончал, она просовывала пальчик ему в анус, кончик пальца...

Глубокая ночь. Голд неуклюже поднялся с кресла. Бутыль «Джонни Уолкера» покатилась по полу, янтарные брызги рассыпались по зеленому ковру. Рыдал саксофон, автоматический диск проигрывал пластинку снова и снова.

Он не дошел до ванной, на полпути его вырвало на рубашку. Прижав руки ко рту, он кинулся к унитазу, стал на колени на кафельный пол. Его вырвало опять, вырвало горьким алкоголем и горькими воспоминаниями. И все закружилось в водовороте.

Когда Голд вошел в спальню, Анжелика разговаривала с Эвелин почти час. «Бог мой, Джек, час! – приставала Кэрол. – Вот это страсть! Было что порассказать!» А Эвелин все слушала, стояла на ватных ногах у телефона и слушала, обмякшая от стыда и бессилия. "Скажи, Джек, Эвелин не говорит. Ты и вправду был в комнате, когда бедная девочка покончила с собой? Был? Ох, что выслушала Эвелин, Джек! Что она перенесла!"

Голд умылся, прополоскал рот. Вернулся в гостиную. Светящиеся часы на письменном столе показывали 4.32. Он подобрал упавшую бутылку виски, наполнил бокал, сел за обеденный стол, сделал глоток. И почувствовал, что плачет. Он закрыл лицо руками и зарыдал, смывая свое горе. И все прошло. Он спокойно вытер глаза. Налил еще. На столе рядом лежал кольт 38-го калибра. Не тот, что убил Анжелику, тот он изничтожил, изничтожил, как врага, как причину всех бед. Другой. Он нашел выход. Поднял револьвер и сунул ствол в рот. Ствол был скользкий и тоже горький на вкус. Кончиком языка он забрался внутрь, в дуло. Так он обычно играл с клитором Анжелики. Курок придется спустить пальцем. Интересно, услышит ли он выстрел. Интересно... Зазвонил телефон. Издалека. С другой планеты. Зазвонил опять. И опять.

Голд вынул револьвер изо рта, положил на стол. Еще звонок. Он взял трубку.

– Джек... Джек...

– Алло. – Голд не узнал собственный голос.

– Джек?

– Я слушаю тебя, Долли...

– Похоже, еще один, Джек.

Пресса и телевидение пытались прорваться через полицейский кордон. Репортеры узнали Голда и окружили машину, умоляя сделать заявление, дать хоть какую-то информацию. Щелкали фотоаппараты. Копы провели его через толпу. Через каждые пятнадцать метров были расставлены патрульные. На третьем этаже вокруг «роллса» толклось множество народу, не считая охраны, – фотографировали, снимали отпечатки пальцев. Голд припарковал «форд», вышел. Мэдисон встретил его.

– Господи Иисусе, Джек! Я послал тебя домой отдохнуть, но ты выглядишь еще хуже, если только это возможно.

Голд вымученно улыбнулся.

– Ты мастер говорить комплименты. Кто на этот раз? – Он кивнул в сторону «роллса».

– Не поверишь. Нэтти Сэперстейн.

Голд присвистнул, широко открыл глаза.

– Ничего себе. Теперь у нас полный комплект. Евреи, голубые, юристы.

Они подошли к «роллсу».

– Когда это случилось?

– Время смерти установлено – примерно между десятью и одиннадцатью, прошлым вечером.

– А нашли его только что?

– Выходные. Ночной сторож говорит – извини за каламбур – в выходные здесь как в морге. А его место у входа.

– Кто же нашел тело?

– Один адвокат. Он всю ночь проругался с женой, послал ее в конце концов к черту и отправился ночевать в офис. Он узнал машину Сэперстейна, подошел посмотреть поближе. Держу пари, месяца не пройдет, он переберется в другой офис.

Они стояли около машины. Нэтти все еще сидел за рулем, там, где его настигла пуля.

– Почему его не увезли?

Мэдисон пожал плечами.

– Не знаю. Эй, Казу! Когда вы увезете тело?

Помощник следователя поднял голову, посмотрел на Долли.

– Кончаем. Еще несколько снимков – и все.

Щелчок аппарата. Вспышка.

– О'кей. Выносите его.

Открыли левую дверь «роллса». Волосы Нэтти, вымазанные засохшей кровью, приклеились к окну. Их отодрали, подняли окоченевший труп, упаковали в сумку на молнии и погрузили в фургон.

– Похоже, наш парень осваивает новые районы, – сказал Голд. – Так далеко на запад он забрался впервые.

Мэдисон покачал головой.

– По правде говоря, Джек, я не думаю, что это наш парень.

Голд прямо взглянул на него.

– О чем ты, Долли?

Мэдисон сделал паузу, посмотрел на судебных техников, вертевшихся вокруг «роллса».

– Я думаю, это подделка. Кто-то убил Сэперстейна и хочет, чтоб мы думали – это наш парень. Но это не такое убийство.