– Знаю ребят из разных группировок: «Слабаки», «Черномазые», «Белозаборники». Вы что, хотите прижать их к стенке? Встряхнуть как следует и посмотреть, что посыплется?

– В общем-то, нет. Разве что у вас есть на примете какой-нибудь махровый антисемит из их тусовки. Нет, сейчас мы имеем дело не с обычными заборописцами. Наши клиенты даже не оставляют завитушек – знаков группировки.

– Почему вы все время говорите «они», «их»? Наши свидетели видели одного-единственного белого мужчину.

Они вышли наружу. Горячий неподвижный воздух был нездоров. Солнце светило огненным шаром, закутанным в пелену смога.

– Какой-то белый одиночка чуть старше тридцати рушит мою теорию о пьяных сопляках, – сказал Голд, глядя на дорогу в сторону стоянки. – Белый одиночка старше тридцати может оказаться куда опасней, чем кучка ужравшихся подростков.

– Вы полагаете?

Голд прикусил сигару.

– Опять-таки хрен его знает. – Он улыбнулся Заморе. – Улики захотелось пособирать? Ну что ж, пойдемте к стоянке и начнем собирать улики, как и полагается прилежным маленьким детективчикам.

Замора улыбнулся в ответ ему.

– Конечно. Почему бы и нет?

Они еще не спустились с лестницы, когда у бордюра с визгом затормозили два белых фургона. На тротуар высыпал десяток вооруженных людей – все молодые.

– Ни хрена себе! – Замора потянулся за пистолетом.

– Спокойно, это люди из ЕВС.

– Из чего?

– Из Еврейского вооруженного сопротивления. Их следовало бы ожидать сегодня.

Молодые люди рассыпались неравномерной цепью и заняли позиции: одни – перегораживая доступ к Центру, другие – на лестнице. Все были одеты одинаково – синие береты, голубые джинсы и голубые безрукавки со звездой Давида, скрещенными кулаками, разрывающими путы из колючей проволоки, и буквами IAR (все это было нанесено краской по шаблону). У большинства были винтовки М-1 и М-16, у двоих – автоматы.

– Иисус Мария! – выдохнул Замора. – Да у них «узи»!

Голд швырнул сигару на тротуар.

– Пойдем, надо кончать с этим.

Из фургона вышел седобородый мужчина лет пятидесяти с небольшим. Он отличался значительным брюхом и пронзительным взглядом. Седобородый начал выкрикивать команды, и все становились перед ним по стойке «смирно».

– Это кто здесь командует? – заорал Голд на бородача.

– Я! – огрызнулся тот. – То есть Джерри Кан, командующий Западными силами Еврейского вооруженного сопротивления. А ты кто такой, черт возьми?

– А я – капитан Фантастик из империи Клинтон! Забирай отсюда своих детишек, пока кто-нибудь из них сам себя не подстрелил.

Кан презрительно ухмыльнулся.

– Будь спокоен, уж если кто-нибудь из моих солдат выстрелит в кого-нибудь, то это будет не несчастный случай. Прочь с дороги!

Лицо Голда посуровело.

– Убери их отсюда сейчас же! На улицах нельзя носить автоматическое оружие, неужели непонятно?! Бегом – все оружие в фургоны и линяйте отсюда, а то я конфискую ваши любимые игрушки! Остаток дня проведете в поисках поручителя.

Прошибить Кана было не так легко.

– Ты что, правда возомнил себя капитаном Фантастиком?

Один из юнцов, застывший по струнке в нескольких футах от Кана, повернул голову и сказал:

– Командир, это Джек Голд. Тот самый показной еврей, о котором толкуют по радио. Начальник дерьмового спецподразделения.

– Ах да! – Зловещий оскал Кана стал еще шире. – Ренегат. Полицай из гетто, который готовит собственный народ в недолгий путь до «центра переселения». По дороге по железной.

– Заткнись, идиот! – прошипел Голд.

– Нет, это ты заткнись, дядя Айк! Знаешь, кто такой дядя Айк, а, Голд? Так мы называем вас – еврейских дядюшек Томов.

– Кан, заткни свою глупую пасть и увози отсюда своих деток, пока я не арестовал вас!

– Это нас он собрался арестовывать! – заорал Кан, повернувшись к своим приспешникам. – Наши храмы оскверняют, наших женщин терроризируют, священная память о наших усопших попирается, нас называют жидами, нам угрожают смертью – и еще насылают на нас этого еврейского Иуду, чтобы этот козел арестовывал нас за то, что мы защищаемся. Предатель! – Кан повернулся к Голду, его лицо было перекошено от ненависти. – Тебе бы нашлось применение в лагерях, Голд. Ты лизал бы там нацистские сапоги. Меня тошнит от тебя! – Он плюнул Голду под ноги.

Голд мужественно пытался обуздать кипевший в нем гнев. Разинув рот. Замора в изумлении наблюдал за происходящим.

– Кан, – медленно проговорил Голд. – Прошу тебя в последний раз. По машинам и давайте...

– Мы никуда не поедем, Айк. Мы останемся прямо здесь, на страже, и будем двадцать четыре часа в сутки защищать жизнь и имущество евреев. Мы остаемся здесь выполнять твою работу. Насколько мне известно, ты мог бы выполнять эту работу, если бы не провел всю жизнь в погоне за черной зад...

Для человека его лет и сложения Голд двигался с невероятной скоростью. Вывернув Кану руку, он схватил его за седые волосы, протащил несколько футов к стоявшей рядом машине и шмякнул физиономией о капот. Люди Кана бросились было ему на выручку, но Замора выхватил пистолет и, резко поводя окостеневшей рукой из стороны в сторону, пытался держать всех под прицелом.

– Никому не шевелиться! – кричал он. – Всем оставаться на местах!

Все застыли на месте, судорожно сжимая винтовки в дрожащих руках. Задержавшиеся репортеры – они уже влезали в свои машины на той стороне улицы – чертыхались и лезли впопыхах за фотоаппаратами.

Голд рывком задрал Кану голову: из носа у того хлестала кровь, она лилась в рот, стекала по подбородку. Нос был скорее всего сломан.

– Ну что? – прошептал Голд Кану на ухо. – Хочешь, я тебе и руку сломаю, крикун?

Он резко дернул руку Кана наверх. Невольно Кан крякнул от боли.

– Кретин ты! – выдохнул Голд Кану на ухо и нажал сильнее.

– Не надо, пожалуйста! – Кан брызгал слюной.

Голд наклонился ближе.

– Скажи: не надо, дядюшка.

– Дядюшка, – выдавил из себя Кан.

– Теперь скажи: дядюшка Айк.

Даже несмотря на боль, Кан пришел в ярость:

– Твою мать!..

Голд дернул руку Кана с такой силой, что тот на секунду завис над асфальтом и завопил.

– Когда ломается рука, – прошептал Голд на ухо Кану, – звук иногда слышен аж за квартал.

Кан уже плакал.

– Говори, – потребовал Голд, – дядюшка Айк.

– Дядюшка Айк! – прохрипел Кан. Измученный адской болью, он был согласен на все.

Голд отпустил Кана, и тот рухнул на тротуар, схватившись за поврежденную руку и одновременно пытаясь зажать кровоточащий нос. Несколько бойцов Сопротивления бросились к нему на помощь.

– А теперь убирайтесь все отсюда к черту! – заорал Голд. – Заберите свои винтовки домой и заприте в кладовке. На улице оружию не место. Это вам не Ближний Восток. Вам лучше вновь заняться добрым делом: провожайте старушек домой из шуля. И не вздумайте больше делать за полицию ее работу.

Несколько человек помогали Кану залезть в фургон.

– Свинья антисемитская! – Девушка из Сопротивления гневно ткнула в сторону Голда пальцем. – Друг нацистов!

– Шевелись! – рявкнул Голд.

Кан был уже внутри, остальные влезали вслед за ним. Вопя и потрясая винтовками, они отъехали от тротуара.

– Мы еще вернемся!

Кто-то начал скандировать:

– Это не повторится! Это не повторится!

Все дружно подхватили:

– Это не повторится! Это не повторится! Это не повторится!

Фургоны укатили по улице Пико, и голоса затихли вдали. Рухнув спиной на дверь чьей-то машины, Замора левой рукой вытер потное лицо – правая все еще сжимала пистолет.

– Иисус Мария! Святой Иосиф! – Он повернулся к Голду. – Неужели у вас каждый день так?!

Голд закурил сигару.

– Держись меня, сынок!

Мини-пикап свернул с Сансет-бульвара на Гарднер и затем на первом перекрестке налево. Проехав два квартала, он резко затормозил у тротуара на темной улице. Из пикапа пулей вылетела давешняя «карикатурная» шлюха.