– Джек, – спокойно начала она, – ублажать мужчин – это моя работа. Вот ты коп. Это твоя работа. Ну... президент, например: это Рейгана работа. Ну, понимаешь? – Она улыбнулась. – Знаешь, как это говорится: «Только скажите, что вам надо».

Голд слегка приподнял руки, что получилось почти по-итальянски.

– Мне просто нравится смотреть на тебя, Куки. Просто смотреть на тебя. Это доставляет мне удовольствие.

Она подозрительно оглядела его.

– Ты просто смотришь на меня и получаешь от этого удовольствие?

– И немалое, хорошая моя. Любой мужик смотрел бы на тебя не отрываясь. – Голд стряхнул с брюк пепел. – И потом, ты кое-кого мне напоминаешь.

Куки все еще недоверчиво таращилась на него.

– И ты уверен, что тебе больше ничего не нужно?

– Уверен, Куки.

– Просто смотреть на меня?

– Да, и ничего более.

– И я ничем больше не могу быть тебе полезна?

– Абсолютно ничем.

– Эй, ну какого черта?! – Она встала и воздела руки в притворном гневе. – Ты болван, Джек Голд. Я сама не пойму, чего я так стараюсь.

Стремительной, целенаправленной походкой она пошла к своей сумочке. Зад у нее был круглый и упругий. Из сумочки она выудила лак, и пилку для ногтей, и маленький тюбик суперклея. Повернув стул, она села лицом к Голду, положила ногу на ногу и принялась подтачивать ноготь.

– Тридцать пять долларов отдала за этот чертов маникюр сегодня утром на Беверли-Хиллз. – Она показала палец Голду и сразу же убрала, прежде чем он разглядел его. – Потом выхожу от маникюрши, отпираю свою тачку и – оба-на! – тридцать пять долларов коту под хвост!

– Жизнь трудна, Куки, – ухмыльнулся Голд, – особенно жизнь шлюхи.

– Не будь таким занудой.

Растопырив пальцы, она положила руку на крошечный столик и принялась чинить ноготь суперклеем.

– А кто она была? – спросила Куки, не поднимая головы.

– Кто «она»?

– Ну, девушка, которую я тебе напоминаю.

Голд молча наблюдал, как она наносит на сломанный ноготь тонкую полоску суперклея. Куки подняла голову и мельком взглянула на него.

– Это была филиппинка? – Ее внимание вновь сконцентрировалось на ногте. – Ты сказал, я похожа на нее – значит, она была смуглая. Латиноамериканка, может быть? Мексиканка? Итальянка? Эй, а не была ли это какая-нибудь еврейская шлюха?

Она вновь взглянула на Голда, потом еще раз – уже более пристально.

– Эй, Джек Голд, ну не будем говорить о ней, ты, вижу, не хочешь. Не надо вообще ни о чем говорить. Я всего лишь хотела...

– Она была черная, – сказал Голд.

– Черная! – Глаза Куки блеснули. – Как ты смеешь говорить, что я похожа на какую-то черномазую?! Я не могу быть похожа на черномазую суку! Ты на что это намекаешь? – В возбуждении Куки заерзала ногами: то раздвигала их, то опять клала ногу на ногу. По ее животу волной прокатывался едва заметный слой молодого здорового жирка.

– Куки, кожа у нее была очень светлая. Она была черная всего-то на одну восьмую. В Новом Орлеане таких называют окторунами[8]. Она из Нового Орлеана.

– Их называют окто... Как ты сказал?

– Окторун. Ну, как octo-pus, то есть осьми-ног, то есть с восемью ногами. А это негр на одну восьмую.

Куки обрабатывала восстановленный ноготь пилочкой – яростными движениями счищала лишний клей.

– Так она была красива, эта твоя окто-макаронша?

– Очень.

– Так вот почему я напоминаю тебе ее.

– Именно поэтому, Кук. – Голд затянулся сигарой и улыбнулся.

– И поэтому ты звонишь мне раз в три-четыре месяца: чтобы я приходила к тебе и расхаживала нагишом. И это возбуждает в тебе воспоминания о ней!

– Ну вот, Куки, ты и раскрыла мою самую страшную, темную тайну.

– Эй, Джек Голд, – Куки пожала плечами, – это еще не самое странное, что мне приходилось делать, уж были причуды и покруче. Но что ж ты не удержал ее? Тебе бы это дешевле обошлось, по большому счету!

Голд засмеялся, скорее даже фыркнул как-то безрадостно. Все чувства исчезли с его лица – в плохо освещенной комнате мотеля он выглядел вдруг постаревшим.

– Она умерла.

Куки вытянула руку и с удовлетворением осматривала результаты своей «реконструкции».

– Что ж, рано или поздно все там будем, – сказала она с отсутствующим видом. – Или я не права, Джек Голд?

Голд закинул ноги на стол и откинулся назад, так что стул накренился.

– Насколько я знаю, так оно и есть.

– Так не теряй же времени, пока оно у тебя есть, черт бы тебя драл! Развлекайся, гуляй, понял?!

Голд наклонился на стуле еще дальше и прижал свой стакан с виски к груди.

– А, так мы этим сейчас и занимаемся? Я сразу и не врубился, Куки.

Ночь выдалась жаркая и влажная. Эстер кое-как выбралась из бесконечных заторов на Сансет-бульваре и припарковала машину на узкой аллее у жилого дома, покрытого осыпающейся розовой штукатуркой. На крыльце ошивалось несколько молодых мексиканцев: бездельники передавали по кругу сигарету с марихуаной и бутылку «Спиньяды». Когда Эстер проходила мимо, один из них прищелкнул языком и остальные дружно заржали. Глядя прямо перед собой, Эстер подошла к исцарапанной двери в конце длинного вестибюля. Из-за двери орал телевизор – была включена испано-язычная программа. Эстер забарабанила в дверь, потом вновь, еще сильнее.

– Лупе, Лупе! Это я, Эстер!

Дверь приоткрылась, и наружу выглянула хорошенькая латинка с «хвостиком» на голове и в футболке с надписью «Universal Studio Tour».

– Сейчас-сейчас, Эстер, я как раз малышку укладываю. Она простудилась и все время просыпается.

– Еще бы ей не просыпаться – у тебя ящик орет на всю катушку!

Лупе улыбнулась.

– Ну, а ей нравится; он ей навроде приятеля. Вот только простуда ее донимает – никак не проходит.

– Ну пойдем, пойдем, девочка, работать надо!

– Идем.

Пять минут спустя, когда Эстер заводила мотор своего фургона, в машину проскользнула Лупе и села рядом, на переднее сиденье. За ней последовала еще одна девушка, потяжелее с виду.

– Эй, а это кто еще? И где Мария? – спросила Эстер.

– «La Migra»[9], – печально ответила Лупе. – Она еще в центре города где-то работала, карманы пришивала. Представь: ночью пахала на тебя, днем – в центре, а иногда еще за детьми чужими присматривала. Зарабатывала как только могла. А сегодня они приехали и увезли двадцать три девушки.

– Какой ужас! Бедная Мария!

– Ну, она еще вернется. Ей нравится в Лос-Анджелесе. "Любая работа на свете хороша, если хочешь работать" – это ее любимая присказка.

– Работала она и впрямь отлично. – Эстер взглянула на новенькую, сидевшую по ту сторону от Лупе. – Надеюсь, что твоя подружка проявит хоть половину такого трудолюбия.

– Это моя кузина, Флоренсия, только что из Соноры приехала. Она будет работать что надо, обещаю тебе.

– Ну что ж, – сказала Эстер, виртуозно поворачивая налево в неуправляемом потоке несущихся машин. – Скажи ей, чтобы работала как надо и не вздумала воровать, тогда мы поладим распрекрасно. Переведи ей.

Лупе затараторила по-испански. Флоренсия заулыбалась, закивала и тихо ответила:

– Si. Voy a trabajar fuerte[10].

– Она говорит, что будет очень стараться и работать на тебя как следует, Эстер. Я говорила ей, что ты прекрасный босс. Она очень благодарна тебе за предоставленный шанс.

– Скажи ей, что наше дело идет в гору. Наши заказы растут каждый день. Так что если будет пошевеливаться, денежки у меня заработает – переведи!

Лупе перевела.

– Она говорит, что все понимает, Эстер. Она не подведет тебя.

– Хорошо. Виепо. – Эстер улыбнулась Флоренсии. – А сейчас давайте возьмем пончиков на ночь.