– Навряд ли. Неужели ты и правда так думаешь?

– Говорю тебе.

– Не верю. Мама, неужели Багира будет так плохо себя вести?

Эстер затянулась последний раз и медленно раздавила окурок в пепельнице.

– Последнее, что меня волнует. – Она покосилась на Джонсона.

Мамаша Фиббс все еще стояла в дверях. Она откашлялась и сказала:

– Надо идти к гостям. Это все мои друзья из церкви. Они не покинули нас в трудный час. – Она улыбнулась, очевидно не ожидая ответа. – Скушаете что-нибудь, мистер Джонсон? Я принесу тарелку.

Джонсон повернулся к старухе.

– Нет, спасибо, миссис Фиббс. Я уже ел.

– Ну ладно. Бобби, малыш, пойдем со мной, поможешь принимать гостей.

– Ну, баба. Ты без меня не обойдешься?

– Не спорь со старшими, сколько раз тебе говорить. Бабушка велит сделать то-то – вот и делай, нечего препираться. Ты теперь единственный мужчина в доме.

Маленький Бобби медленно сполз со стула, понурился и поплелся к двери. Он выглядел и трогательно и забавно в своем черном костюмчике с галстуком.

– Ну давай, давай, – ласково понукала мамаша Фиббс. – Не унывай. Быть мужчиной не так уж плохо.

– Бобби, – сказал Джонсон, – на этой неделе интересный матч. Хочешь пойти?

У мальчика загорелись глаза.

– Ух ты! Можно, мама?

Эстер пожала плечами, ни на кого не глядя.

– Можно пойти всем вместе, – намекнул Джонсон.

– Думаешь? – Бобби вопрошающе посмотрел на взрослых.

Эстер не ответила, Джонсон сказал:

– Там решим, Бобби.

– Это было в здорово!

Мамаша Фиббс взяла сияющего внука за руку.

– Пойдем, малыш, – мягко сказала она и увела мальчика из кухни.

– Не забудь! – крикнул Бобби из коридора.

– Обещаю.

Несколько минут они сидели молча, наблюдая, как кошка подлизывает остатки печенки. Из гостиной доносилось печальное бормотание. В конце концов Кларк прямо взглянул на Эстер.

– Надеюсь, ты ничего против меня не имеешь. Она ничего не сказала.

– Я был на кладбище. Но я не хочу навязываться. Если тебе неприятно меня видеть...

Эстер взглянула на него, но опять ничего не сказала.

– Мне, право, жаль твоего мужа. Я хочу, чтоб ты знала. У меня сердце за тебя изболелось.

Молчание.

– Ради Бога, Эстер, говори со мной. Вели мне уйти. Вели остаться. Только скажи что-нибудь. Говори со мной.

Эстер поднялась, достала с сушилки две чистые чашки.

– Кофе? – спросила она, снимая с плиты чайник.

– Спасибо. – Он улыбнулся.

Она разлила кофе, села, схватила сигарету.

– Ты слишком много куришь.

Эстер покачала головой, зажгла спичку.

– Не сегодня же бросать.

– Верно. – Он торопливо отхлебнул кофе.

Кошка приподнялась на задние лапки, начала умываться. Эстер сняла ее со стола, бережно опустила на пол. Киска недовольно замяукала. Эстер вдруг нахмурилась.

– Чего ты здесь торчишь?

– Я не понимаю...

– Чего ты вынюхиваешь? Ты уже получил что хотел? Почему ты не оставишь меня в покое? Оставь меня одну с моим горем! – Она беззвучно заплакала! – Спи с женой следующего своего подопечного, найди другое развлечение. Чего ты приперся сюда?

Она положила голову на стол. Плечи ее вздрагивали. Джонсон потянулся было к ней, но отдернул руку. Кошка, вспрыгнув на стол, льнула к хозяйке. Эстер поплакала, подняла голову, вытерла глаза. Достала новую сигарету.

– Ты слишком много куришь. – Кларк взял у нее пачку «Салема».

Эстер долго не смотрела на него.

– Я ведь сказала, – наконец выговорила она, отбирая у него сигареты, – сегодня неподходящий день. Дай даме огоньку, будь так добр.

Он нашел коробок, чиркнул спичкой, поднес к сигарете. Она затянулась, выдохнула дым в потолок. Потом отложила сигарету.

– Я приготовлю еще кофе.

Гершель Гусман лежал в «Хедер-Синай» в 415-й палате, отдельной, угловой комнате в конце длинного коридора, прямо напротив поста сиделки.

Сиделка – худощавая, холодноватая блондинка с заметным скандинавским акцентом – преградила им путь.

– Курить запрещено, сэр, – проворчала она, уставившись на сигару Голда так, будто это не сигара, а кал, сданный на анализ. – Только в комнате ожидания.

Голд хотел спорить, но Замора подарил девушке самую редфордскую из своих улыбок. Она оттаяла, захлопала ресницами, захихикала и отошла. Замора проводил глазами ее крепкий, обтянутый белой формой задок.

– Брось эту дрянь и заходи, – шепнул он Голду. – А я пощупаю сестричек. Как Ньюмэн в «Форт Апаш».

В прохладной комнате стоял полумрак. Гершель лежал в постели с кислородной маской на лице. Рядом сидела его жена, Рут. Вокруг собралось несколько человек. Голд узнал Джеки Макса. Остальные были из его свиты. Пара писателей-юмористов, какие-то пешки-лизоблюды и грудастая деваха, якобы секретарша.

– Джек, – Рут встала, – спасибо, что навестил.

– Ну что ты. Как он? Как ты, Гершель?

Гершель поднял трясущийся большой палец и подмигнул Голду. Лицо у него было известково-бледное, и Голду показалось, что он успел похудеть килограммов на десять. А ведь не виделись они пять-шесть дней, не больше.

– Все чудесно, – ответила Рут за мужа. – Сегодня утром его перевели из реанимации. Все просто поражены, так быстро он поправляется. Доктор Синх говорит, это потому, что сложение у Гершеля как у индийского буйвола.

– Доктор Синх? – перебил Джеки. – Доктор Синх? Что это за еврей с фамилией Синх?

– Он индиец.

– Индиец? – Джеки прикинулся возмущенным. Его подхалимы с готовностью захихикали. – Настоящий индиец? Йог? Так он не еврей?

– Босс, – один из подхалимов захлебнулся от смеха, на лету подхватывая шутку нанимателя, – если его зовут Синх, значит, он сикх.

– Сикх? Из тех типов в чалмах, которых показывают во всех дрянных киношках? Из тех, что щеголяют в грязном белье? Из тех типов? Заклинатель змей? Вот это доктор! И это в самой большой в мире еврейской больнице, с самыми дорогими еврейскими врачами – тебя, еврея Гершеля, лечит какой-то торговец коврами?

Теперь хохотали все, даже Голд улыбался. Гершель под своими простынями вздрагивал от смеха.

– Джеки! – строго одернула Рут. – У Гершеля трубки выскочат.

Макс возвел очи к небу.

– Господь не допустит этого. Он не позволит им выскочить.

Новый взрыв смеха.

– Джеки! Пожалуйста! – взмолилась Рут.

Джеки Макс повернулся к Голду, протянул руку.

– Привет. Я Джеки Макс, – сказал он с напускной скромностью, прекрасно понимая, что Голд узнал его.

– Я Джек Голд.

Джеки искренне, до боли сжал ему руку. Одно из его знаменитых рукопожатий. На нем был красивый, на заказ сшитый шелковый смокинг, лакированные ботинки, модные часы-браслет. Он выставлял напоказ манжеты и благоухал одеколоном.

– Я знаю тебя, лейтенант. Встретимся через несколько часов на одних подмостках.

– Ты о бенефисе Братства? Боюсь, я не смогу там быть.

– Да? Я очень огорчен. – Он в самом деле выглядел огорченным. – Жаль. Все там будут. Все.

– Все, – поддакнул кто-то из свиты. На этот раз не подхалим, а подхалимка.

– Франк, Дин, Сэмми, Милтон, – перечислял Макс, – Джерри, Робин, Ричард, Уоррен...

– Барбара, – подсказали ему.

– Барбара, Лиза, Диана, Барт, Клинт. Все, черт возьми! Не верю, что ты это пропустишь.

Голд пожал плечами.

– Дело прежде всего.

– Вупи, Кении, Эдди, Джоан, Джонни...

Макс жестом велел всем замолчать.

– Ты знаешь, что придет мэр? И шеф полиции? Может быть, губернатор.

– Здорово, – без всякого выражения сказал Голд. Макс покачал головой.

– Нет, надо же пропустить такую грандиозную штуку. Наверное, у тебя чертовски важное дело.

– Наверное. – Голд холодно улыбнулся.

Максу надоело разговаривать, он опять продемонстрировал манжеты, взглянув на золотые часы.

– Надо идти. Я уже не успеваю загримироваться. А нас будет снимать Эн-би-си. Они хотят использовать этот материал в специальном выпуске. Или в «Недельном обозрении». – Он перегнулся через кровать и почти прокричал в ухо Гершелю: – Все для тебя сегодня вечером. Все для тебя, старичок! Понимаешь?