– Ах да, сказка Ханса Андерсена? И в ней была маленькая девочка. Гердой ее звали, так ведь?

– Может быть, я не очень хорошо помню.

– Неужели вам нечего больше рассказать, мистер Эммотт?

Дейвид Эммотт покачал головой.

– Я даже не знаю, правильно ли оценивал ее. Ее было трудно понять. Сегодня она устраивает черт-те что, а завтра – настоящий ангел. Но я думаю, вы не ошибаетесь, когда говорите, что она была центральной фигурой. Это то, чего она добивалась, – быть в центре всего. И она любила подобраться к людям, я имею в виду, что ей было мало, если вы передавали ей гренки или арахисовое масло, ей надо было еще, чтобы выложили перед ней свою душу.

– А если ей не доставляли такого удовольствия? – спросил Пуаро.

– Тогда она могла превратиться во вздорную женщину!

Я увидела, как он решительно сомкнул губы и стиснул зубы.

– Я полагаю, мистер Эммотт, вы могли бы высказать свое откровенное неофициальное предположение, кто мог убить ее.

– Не знаю, – сказал Эммотт. – Я действительно не имею ни малейшего представления. Я склонен думать, что, будь я на месте Карла, Карла Рейтера я имею в виду, у меня было бы за что убить ее. Она по отношению к нему была настоящей фурией. Ну, конечно, он напрашивался на это, будучи до дьявола чувствительным. Так и напрашивался на головомойку.

– А миссис Лейднер устраивала ему головомойки? – поинтересовался Пуаро.

Эммотт вдруг ухмыльнулся.

– Нет, только так, булавочные уколы. Это был ее метод. Малый, конечно, действовал на нервы. Прямо какой-то вечно хныкающий боязливый ребенок. Но уколы – тоже болезненная штука.

Я украдкой взглянула на Пуаро и заметила, как он слегка скривил губы.

– Но вы ведь на самом-то деле не верите, что Карл Рейтер убил ее? – спросил он.

– Нет. Я не верю, что можно убить женщину только потому, что она постоянно делает из нас дурака за столом.

Пуаро в задумчивости покачал головой.

Без сомнения, мистер Эммотт представил миссис Лейднер совершенно бесчеловечной. Надо было бы ему сказать о ней и что-то доброе.

Ведь в поведении мистера Рейтера было что-то ужасно раздражающее. Он вскакивал при разговоре с миссис Лейднер и совершал идиотские поступки, например, передавал ей снова и снова мармелад, хотя знал, что она его не ест. Я сама испытывала желание слегка ущипнуть его.

– Мужчины не понимают, что их поведение может настолько раздражать женщину, что так и хочется цапнуть.

Мне кажется, я как-то говорила мистеру Пуаро об этом.

Мы вернулись, и мистер Эммотт предложил Пуаро помыться и пригласил к себе в комнату.

Я поспешила через двор к себе...

Я вышла на двор почти в то же время, что и они, и мы все уже направились в столовую, когда появился отец Лавиньи в дверях своей комнаты и пригласил Пуаро зайти.

Мистер Эммотт не стал заходить, мы с ним вместе вошли в столовую. Мисс Джонсон и миссис Меркадо были уже там, а через несколько минут к нам присоединились мистер Меркадо, мистер Рейтер и Билл Коулман.

Мы только сели, и Меркадо послал арапчонка сказать отцу Лавиньи, что ленч подан, как все мы вздрогнули от слабого сдавленного крика.

Я полагаю, наши нервы были уже не совсем в порядке, потому что мы переполошились, а мисс Джонсон побледнела и сказала:

– Что же это такое?

Миссис Меркадо посмотрела на нее в упор и сказала:

– Моя дорогая, что с вами? Просто шумят снаружи в полях.

Но в этот момент вошли Пуаро и отец Лавиньи.

– Мы думали, кого-то ударили, – сказала мисс Джонсон.

– Тысячи извинений, мадемуазель! – воскликнул Пуаро. – Это моя вина. Отец Лавиньи рассказывал мне о некоторых своих дощечках, я поднес одну к окну, чтобы получше рассмотреть, и, не глядя, куда иду, оступился и закричал. До сих пор чувствуется боль, ma foi[40].

– А мы думали, еще одно убийство, – сказала миссис Меркадо, смеясь.

– Мэри! – упрекнул муж.

Она вспыхнула и закусила губу.

Мисс Джонсон поспешно перевела разговор на раскопки, на предметы, найденные в это утро, и весь ленч был сугубо археологический.

Я думаю, мы все чувствовали, что это наиболее безобидная тема.

Попив кофе, мы перешли в общую комнату. Потом мужчины, за исключением отца Лавиньи, опять отправились на раскопки.

Отец Лавиньи повел Пуаро в комнату древностей, и я пошла с ними. Теперь я разбиралась в этих вещах довольно хорошо и ощущала некоторую гордость – почти такую, как будто бы это была моя личная собственность, – когда отец Лавиньи снял с полки золотую чашу и я услышала возглас восхищения и удовольствия Пуаро.

– Какая красивая! Какая искусная работа!

Отец Лавиньи охотно согласился с ним и стал с воодушевлением и знанием дела говорить о ее достоинствах.

– Никакого воска сегодня, – сказала я.

– Воска? – Пуаро внимательно на меня посмотрел.

– Воска? – Отец Лавиньи тоже внимательно посмотрел на меня.

Я объяснила свое замечание.

– Ах, je comprends[41], – сказал отец Лавиньи. – Да-да, свечка накапала.

Это прямо привело к разговору о ночном визитере. Забыв о моем присутствии, оба перешли на французский, и я оставила их и вернулась в общую комнату.

Миссис Меркадо штопала мужу носки, а мисс Джонсон читала книжку. Довольно странно для нее. Казалось, что она всегда чем-то занята.

Спустя некоторое время вошли отец Лавиньи и Пуаро, первый, сославшись на работу, ушел, а Пуаро подсел к нам.

– Чрезвычайно интересный человек, – сказал он и спросил, много ли работы сейчас у отца Лавиньи.

Мисс Джонсон сказала, что плитки встречаются редко, а кирпичей с надписями и цилиндрических печатей почти нет. Как бы то ни было, отец Лавиньи справляется со своей работой на раскопках и очень скоро составит арабский разговорник.

Разговор перешел на цилиндрические печати, и вскоре мисс Джонсон достала из шкафа лоток со слепками, сделанными путем раскатывания их на пластилине.

Когда мы склонились над ними, восхищаясь замысловатым узором, я поняла, что этим-то она и занималась в ту роковую половину дня.

Во время разговора я заметила, что Пуаро раскатывает и мнет пальцами маленький шарик пластилина.

– Вам, мадемуазель, надо много пластилина? – спросил он.

– Порядочное количество. Мы, кажется, израсходовали в этом году уже много, хотя ума не приложу, на что. Но половина нашего запаса вроде бы ушла.

– Где он хранится, мадемуазель?

– Здесь, в этом шкафу.

Когда она ставила на место лоток со слепками, она показала ему полку с кусками пластилина, клеем «Дурофикс», фотоклеем и другими постоянными запасами.

Пуаро быстро наклонился.

– А это? Что это такое, мадемуазель?

Он просунул руку до самой стенки и вытащил помятый предмет.

Когда он расправил его, мы увидели, что это была весьма своеобразная маска, глаза и рот были на ней грубо намалеваны тушью, и вся она сильно испачкана пластилином.

– Чрезвычайно странно! – воскликнула мисс Джонсон. – Я ее никогда раньше не видела. Как она сюда попала? И что это значит?

– Что до того, как она попала сюда, так это укромное место ничем не хуже других. Я предполагаю, что этот шкаф не разбирали бы до конца сезона. А вот что это значит – сказать нетрудно; перед нами лицо, о котором говорила миссис Лейднер. Призрачное лицо за окном, в полумраке, без туловища.

Миссис Меркадо тихо взвизгнула. У мисс Джонсон даже губы побелели. Она пробормотала:

– Так, значит, это не выдумки. Это была шутка, злая шутка! Но кто ее устроил?

– Да, – закричала миссис Меркадо. – Кто мог устроить такую злую, ужасную шутку?

Пуаро не пытался отвечать. Его лицо было мрачным, он пошел в следующую комнату, вернулся с пустой картонной коробкой в руках и положил в нее смятую маску.

– Полиция должна осмотреть ее, – объяснил он.

– Кошмар! – сказала мисс Джонсон тихим голосом. – Это кошмар!