Здесь нужно бы признать, если бы человек умел смиряться, последнюю цель наших сил. Ибо здесь спрашивается не о причинах, а об условиях, при которых являются Феномены; здесь созерцается и принимается их строгая последовательность, их вечное возвращение при тысяче различных обстоятельств, их однообразие и изменчивость, признается их определенность и вновь определяется человеческим умом.

Собствеппо, эту работу нельзя назвать умозрительной: в конце концов, это, как мие думается, те же практические и сами себя исправляющие операции обыденного человеческого рассудка, который дерзает проявиться в более высокой сфере.

Наблюдение и обобщение [32](1798–1799)

Ошибки наблюдателей вытекают из свойств человеческого духа. — Человек не можег и не должен ни отрешаться, пи отрекаться от своих свойств. — Но он может образовывать их и давать им направление. — Человек хочет быть всегда деятельным. — Одно явление, взятое само по себе, не представляется ему достаточно важным. — Если оно прямо на пего не действует, оп хотя и остается наблюдателем, но быстро начинает трактовать это явление как меньшую посылку. — Поспешно подыскивает он к ней большую посылку, чтобы возможно скорее сделать заключение. — При этом он выигрывает в двух отношениях. — Он проявил деятельность — и присвоил себе об’ект, поглотил его в свой мир, или же отстранил побуждение слабого интереса. — Наблюдатель должен обладать природными задатками и целесообразным образованием. Наблюдатель должен предпочитать упорядочивание соединению и связыванию. — Кто склонеп добиваться истинного порядка, тот, встретив что — либо, неподходящее к его распорядку, лучше изменит все расположение, чем выпустит или заведомо ложно установит этот единичный Факт. — Кто склонен к связыванию, неохотно распустит свой синтез; он предпочтет игнорировать что — либо повое или искусственно связать его со старым. — Классификация (Ordnung) более об’ективпа. — Синтез (Verkniipfung) более субъективеи. — Мы любим не столько об’ект, сколько наше мнение о нем; мы меньше носимся с ним и охотнее отказываемся от него. — Первое из всех качеств, — это наблюдательность, благодаря которой предмет стаповится достоверным. — Превращение явления в эксперимент. — Возможность включить благодаря этому много явлении в одпу рубрику. — Порядок этих рубрик. — субъективпое в этом распорядке. — Метод этого распорядка. — Особенно в области неорганических предметов. — Отличие в трактовании определенных и особенно органических тел. — Лучший порядок тот, благодаря которому явления становятся как бы одним великим явлением, части которого взаимио связаны. — Терминология. Остальные теоретические приемы. — Гипотезы. — Основательность в наблюдении. — Изменчивость в способе представления.

Два отрывка из диалога об искусстве [33].(1799)

Гость. О поэзии я и не берусь судить.

Я. А я — о пластическом искусстве.

Гость. Да, самое лучшее, чтобы каждый оставался в своей области.

Я. И однако есть общий нупкт, в котором сходятся действия всякого искусства, как словесного, так и пластического, и из которого вытекают все его законы.

Гость. Что же это за пункт?

Я. Человеческая душа (Gemiit).

Гость. Да, да, такова манера господ новейших философов, они переносят все вопросы на свое поле; разумеется, удобнее делить мир по идее, чем подчинять свои представления вещам.

Я. Здесь нет речи о каком — нибудь метафизическом споре.

Гость. На который я и не пошел бы.

Я. Я допускаю, что природу можно мыслить независимо от человека; искусство же необходимо приурочено к человеку; ибо искусство существует только через человека и для пего.

Гость. Что из этого следует?

Я. Вы сами, выставляя в качестве цели искусства характерное, ставите судьею рассудок, познающий характерное.

Гость. Без сомнения. Чего я не понимаю рассудком, того для меня не существует.

Я. Но человек не только мыслящее, он в то же время и чувствующее существо. Он нечто дельное, единство разнообразных, тесно связанных сил, и к этой цельности человека должно обращаться произведение искусства, должно соответствовать этому богатому единству, этому целостному многообразию.

Гость. Не вводите меня в эти лабиринты: кто высвободит пас от них?

* **

Гость. Вы кончили?

Я. На этот раз — да. Малепький круг замкнут; мы снова пришли к исходному пункту; душа требовала этого; душа удовлетворена, и мпе больше нечего прибавлять.

Гость. Это — манера господ философов — двигаться в споре под прикрытием удивительпых слов, как за эгидой.

Я. На этот раз я могу заверить, что говорил не как философ; это были исключительно опытные положения.

Гость. Вы называете опытом то, пз чего другой ничего не может понять!

Я. Для каждого опыта необходим орган.

Гость. Должно быть, какой — нибудь особенный?

Я. Ну, если и не особеииый, но известным свойством он должен обладать.

Гость. Каким же именно?

Я. Он должен обладать способностью производить.

Гость. Что производить?

Я. Опыт. Нет опыта, который не производится, не порождается, не созидается.

Гость. Ну, ну, это уж ни па что не похоже!

Я. В особенности относится это к художнику.

Гость. Поистнпс, как можно бы позавидовать портретисту, какой наплыв был бы у него заказчиков, если бы ои мог создавать их портреты, пе беспокоя их многочисленными сеансами.

Я. Этой инстанции я нисколько не боюсь; напротив, я убежден, что пн один портрет никуда не годится, если живописец в буквальном смысле пе создает его.

Гость (вскакивая). Это уж слишком! Я желал бы, чтобы все это оказалось мистификацией с вашей стороны, простой шуткой! Как обрадовался бы я, если бы загадка так разрешилась! Как охотио протянул бы я руку такому дельному человеку!

Я. К сожалению, я говорю совершенно серьезно и не могу найтись в иных мыслях, пи приспособиться к пим.

Два типа мышления [34].(1823)

Когда какое — либо знание созрело для того, чтобы стать паукой, то необходимо должен наступить кризис: становится очевидным различие между теми, кто разделяет все единичное и отдельно излагает его, и теми, кто направляет свой взор иа общее и охотно приобщил бы к нему и включил бы в него все частное. По мере того, как научный, идеальный, об’емлющии метод приобретает все больше друзей, покровителей и сотрудпп — ков, этот раскол остается и на высшей ступени хотя не столь решительным, но все — же достаточно заметным.

Те, кого я назвал бы упиверсалистами, убеждены в правильности того представления, что все везде налицо, хотя и в бесконечном многообразии и отклонениях, и, пожалуй, даже может быть обнаружено; другие, которых я хочу обозначить как сингуляристов, в общем и главком соглашаются с этим положением, даже наблюдают, определяют и преподают в согласии с ним, но всегда видят исключения там, где не выражен весь тип; и в этом они правы. Их ошибка состоит только в том, что они не видят основной Формы там, где она маскируется, п отрицают ее, когда она скрывается. Так как оба способа представления первоначальны и вечно будут противостоять один другому, не соединяясь и не устраняя друг друга, то нужно избегать каких бы то пи было прений, а ясно высказывать свое голое убеждение.

И вот я повторяю свое собственное: на этих высших ступенях нельзя ничего знать, а пужпо делать, подобно тому, как в игре мало помогает зиапие, а все сводится к осуществлению. Природа дала нам шахматную доску, и выходить в нашей деятельности за ее пределы у нас нет ни возможности, ни желания; опа нарезала для нас Фигуры, цепность, движения и свойства которых становятся мало по малу известными; в наших руках — делать ходы, от которых мы ждем выигрыша; каждый пробует в этом свои силы иа свой лад и пе любит постороннего вмешательства. Примем такое положение вещей, и прежде всего будем внимательно наблюдать, на сколько близко или далеко стоит от нас всякий другой, а затем будем входить в соглашения преимущественно с теми, кто примыкает к той стороне, которой мы сами держимся. — Нужно, далее, принять во внимание, что нсегда имеешь дело с неразрешимой проблемой; будем, поэтому, Гюдро, открыто отмечать все, что так или иначе ставится на обсуждение, в особенности то, что противоборствует нам; таким путем скорее всего можпо определить все проблематическое, которое заключается, правда, и в самих предметах, но еще Польше — в людях…