Этими немногими словами мы выражаем всю растительную жизнь, больше о ней нечего сказать.

* *

Большая разница, стремлюсь ли я из светлого в темное, или из темного в светлое; пытаюсь ли я, когда ясность уже не улыбается мне, закутаться в некоторый полумарак, или же, убежденный, что ясное покоится па глубоком, ие легко поддающемся исследованию Фундаменте, силюсь захватить наверх все, что возможно, из этого трудно выразимого Фундамента. Я считаю, поэтому, что всегда выгоднее следующее: пусть естествоиспытатель сразу признается, что в отдельных случаях он допускает это; умалчивание тут обнаруживается слишком ясно.

* **

Ударами маятника управляется время, переменным движением от идеи к опыту — нравственный и научный мир.

* **

При сколь угодно разработанной номенклатуре мы не должны, шГ>мвать, что это — только номенклатура, что слово — надетый, шшошснный на какое — нибудь явление слоговой знак, что оно, поэтому, отнюдь не выражает вполне природу, и, стало быть, пн него надо смотреть только как на вспомогательное средство, применяемое ради нашего удобства.

* **

Ботаник — специалист берет на себя и высшей степени трудную задачу, вменяя себе в обязанность определение и обозначение вещей часто неразличимых. Из понятия метаморфозы вытекает, что вся растительная жизнь — непрерывная последовательность заметных и незаметных изменений Формы, из которых первые определяются и называются, последние же могут быть замечены только как текучие состояния, едва доступные различению, не говоря уж о наделении именем.

Вот почему относительно первых большею частью пришли к соглашению, благодаря чему ботаническая терминология разрослась превыше всякой понятности, последние же все еще пе поддаются п дают при случае повод если пе к недоразумениям, то к разногласиям среди друзей пауки.

Если, поэтому, ботаник твердо запечатлеет в своем уме наши соображения, qn должен тем более проникнуться достоинством своего положения; он не станет биться над невозможным, но, сознавая, что цель, к которой оп стремится, недостижима, он лмспно поэтому будет чувствовать себя все ближе к этой высокой цели, хотя бы шаги его и не поддавались измерению.

* **

Резко различающая, точно описывающая ботаника более чем в одном смысле заслуживает высочайшего уважепия, пытаясь проявлять высшую степень дара раз’едипять, отделять, сравнивать, как оп дан человеческому уму, и давая затем пример того, как далеко можно с помощью языка, с помощью проникающего в самые мелкие детали наблюдательного таланта, называть и обозначать еле различимое, раз оно открыто.

* **

Хотя и более низким, но уже идеальным предприятием человека является счет, с помощью которого в обыденной жизни обслуживается столь многое; но большое удобство, общепонятность и общедоступность создают численному упорядочению доступ п одобрение также в науках. Липнеева система именно благодаря этой общедоступности (Gemeinheit) достигла общепризнанности (Allgemeinheit); однако более высокому пониманию она более стоит на пути, чем содействует ему.

* **

Может, однако, встретиться случаи, когда орган — протей так скрывается, что его уже не найти, так изменяется, что его уже не признать; а так как собственно ботаническое знание покоится на том, чтобы все находилось и указывалось, чтобы все оформленное описывалось сквозь все свои изменения как законченпо- оФормленное, то отсюда видно, что та первая идея, которой мы придавали столько ценпости, хотя и может рассматриваться как руководящая пить при отыскивании, но в отдельных случаях не только не в состоянии помочь определению, а, напротив, должна служить для него препятствием.

При ботанической терминологии затруднением является то, что отчасти она определяет, и прп том с легкостью, хорошо различимые части растения, а затем ей приходится — при переходах от одних частей к другим — разделять, определять и называть также неразличимое.

* **

Рассматривая ход естественных паук, можно заметить, что при первых повинных начатках, когда явления берутся еще поверхностно, каждый доволен тем, что пстово преподается узнанное, знакомое, и что не слишком церемонятся с точностью нзвестпых выражений; по мере дальнейшего движения, обнаруживается все больше трудностей, так как пластичность производит везде различия до бесконечности, пе удаляясь по существу от своей основной тепденцпи. Разительный пример — вопрос, что у некоторых цветов чашечка и чтб — венчик. Быстрее идущие в цвет однодольные скоро приобретают венчиковидную чашечку, однако этот вепчик все же сохраняет кое — что от чашечки, как три наружных листнка тюльпана; и что касается меня, то я думаю, что вместо того, чтобы спорить, как назвать ту пли иную часть, нужно было бы применять более высокое понятие, спрашивая, откуда происходит данный орган, и куда оп направляется. Лпсточкп идут кверху, чтобы под конец собраться кокруг оси в качестве чашелистиков; чашечка тюльпана узурпирует сейчас же права венчика; так мы найдем, и в понт ном, н в поступательном направлении, что природу нельзя ни поймать па узду слова, когда опа спешит, ни перегнать, когда она медлит.

Еслп, поэтому, спросят: как лучше всего соединить идею и опыт? то я ответил бы: практикой!

Цеховой естествоиспытатель обязан дать отчет, от него требуют, чтобы он умел назвать как растения, так и их отдельные части; еслп он впадает относительно этого в противоречие с самим собою или с другими, то общим законом будет то, что в состоянии не столько решать, сколько примирять.[40]

***

Да будет здесь позволено сказать, что как раз это важное, так ссрьезпо рекомендуемое, общеупотребительное, чрезвычайно содействующее прогрессу пауки, с поразительной точностью про- педеппое словесное описание растения во всех его частях, что как раз это столь обстоятельное, но в известпом смысле ограниченное занятие мешает иному ботанику добраться до пдеи.

Ибо он, чтобы описывать, должен взять орган так, как он дап в настоящую минуту, и, следовательно, принимать и запечатлевать каждое явление как существующее само по себе; поэтому пут, собствеппо, никогда не возпикает вопроса, откуда же произошло различие Форм: каждая из них должна ведь рассматриваться как что — то прочно установленное, совершепно отличное от всех остальных, также и от предшествующих и последующих. Благодаря этому, все изменчивое становится стационарным, текучее — косным; напротив, быстро бегущее в закономерном изменении рассматривается как ряд скачков, и сама собою изнутри оформленная жизнь — как что — то сложное.

Виктор Кузен, в третьей лекции текущего года по истории философии, превозносит восемнадцатый век особенно потому, что тот при обработке наук пользовался преимущественно- анализом, остерегался поспешпых синтезов, т. е. гипотез;. воздав хвалу почти исключительно этому методу, он замечает, однако, под конец, что и от синтеза не нужно безусловно уклоняться; время от времепи нужно вповь осторожно обращаться к нему.

При рассмотрении этого взгляда нам прежде всего пришло иа ум, что даже в этом отношении девятнадцатому веку еще выпала на долю значительная работа; ибо друзьям и адептам науки пужно обратить самое тщательное внимание на то, как часто упускают испытывать, развертывать, выводить на чистую поду ложные синтезы, т. е. доставшиеся нам по традиции гипотезы, и вновь вводить дух в его древние права — становиться в непосредственные отпошепия к природе…

Недостаточно применять при паблюдепии природы аналитический метод, т. е. выводить из какого — нибудь данного предмета иозможпо больше деталей и таким путем знакомиться с ними: Этот же анализ мы должпм применить к наличным синтезам, чтобы испытать, правпльпо ли, согласно истинному методу, были ош! получены…

* **

Обратимся к другому общему замечанию: столетие, исключительно отдающееся анализу и как — бы пугающееся синтеза, не стоит па правильном пути; ибо только оба вместе, как выдыхание и вдыхание, составляют жизнь науки.