Ему было двенадцать, и у него еще не сошли синяки после взбучки, полученной от одного из старших братьев, когда за ним, его матерью и Салли приехал возчик. Дэвид очень любил Уэстхольм, но он ненавидел братьев, поэтому, уезжая, заставил себя не оглядываться — ведь братья могли наблюдать за ним.

Вскочив с кровати, Дэвид направился к окну, он был абсолютно уверен в том, что увидит за окном Уэстхольм. Однако Хью Морган успел его удержать. Хотя майор отчаянно сопротивлялся — ему казалось, что он уже видит свой Уэстхольм, — справиться с молодым валлийцем ему не удалось.

Дэвид снова лежал в постели. Если бы только он мог заснуть…

Майор Ланкастер мучился уже третий день, и нервы Джослин были постоянно напряжены. Хотя Дэвид просил ее не приходить к нему, она часто его навешала и подолгу сидела у кровати. Хью Морган взял на себя основную часть обязанностей по уходу за больным майором, но Джослин, Салли и Рис тоже сменялись у его постели, чтобы дать возможность молодому валлийцу отдохнуть. Хотя Джослин предлагала нанять сиделку, слуга отказался от помощи, заявив, что сам прекрасно справится.

Сколько будут продолжаться эти мучения? Джослин спросила об этом Кинлока, но тот не мог сказать ничего определенного. Все зависело от того, насколько сильно Дэвид привык к опиуму и как он повлиял на его организм. В самом худшем случае дней пять или шесть, полагал доктор. Если повезет, то преодолеть болезненное пристрастие удастся раньше.

Когда Джослин пригласили на званый вечер, она с удовольствием приняла приглашение. («Моя дорогая леди Джослин, у нас, к сожалению, будут родственники моего мужа! Мне совершенно необходимо, чтобы кто-то внес в общество немного очарования!») Потом Джослин вспоминала этот вечер с грустной улыбкой — едва ли хозяйка получила то очарование, на которое рассчитывала. Не исключено, что наряд Джослин, сшитый из сверкающей зеленой тафты, выглядел живее, чем женщина, в этот наряд облаченная.

Тем не менее выбраться из дома было очень приятно.

Иногда ей удавалось по несколько минут не думать о страдальце майоре.

Джослин вернулась домой довольно поздно — во втором часу ночи. Она сказала слугам, чтобы они ее не дожидались, но, как всегда, ей пришлось с ними поспорить: все они, начиная от дворецкого и кончая камеристкой, почему-то считали, что она не в состоянии повернуть ключ в замке и самостоятельно раздеться.

Никому из них не приходило в голову, что иногда ей просто хочется побыть одной.

Джослин остановилась у первой ступеньки и взглянула на дверь большой гостиной. Ей вспомнилась гадкая сцена, произошедшая здесь накануне, — очередная стычка с сестрой майора. Салли требовала дать брату опия, чтобы он не повредился разумом и сердце у него не разорвалось от напряжения.

Джослин понимала ее беспокойство. Более того, она и сама очень тревожилась. Но Салли не было с Дэвидом в тот момент, когда он разбил пузырек с опием, чтобы больше не принимать это роковое снадобье. Она не слышала, какая отчаянная решимость звучала в его голосе.

Не считая нужным что-либо объяснять этой дерзкой особе, Джослин хладнокровно заявила: Дэвид — человек вполне взрослый, поэтому сам принимает решения. Салли же снова стала обвинять ее в том, что она желает смерти Дэвида и делает все для того, чтобы он умер. Только когда Ричард поддержал Джослин, Салли пришлось уступить.

Тяжко вздохнув, Джослин стала подниматься по лестнице. Она вдруг почувствовала, что ужасно устала, ей казалось, она никогда не доберется до своей спальни.

«Странно… как тихо в доме», — думала Джослин, преодолевая ступеньку за ступенькой. В это мгновение можно было вообразить, что она живет здесь одна, что в доме нет никого, кроме нее…

Джослин поднялась на второй этаж и пошла по галерее, направляясь к себе в спальню. Она почти добралась до своей двери, когда вдруг заметила, что впереди нее движется тень, вернее, какая-то темная фигура. Девушка остановилась, замерла… Сердце ее тревожно забилось: она решила, что в дом проник вор.

И тут она заметила, что человек двигается очень неуверенно, идет пошатываясь… Перед ней был майор Ланкастер! Он шел очень медленно, шел, держась рукой за перила и то и дело останавливаясь.

Джослин смотрела на него в изумлении. Как ему удалось выбраться из комнаты и уйти так далеко? Видимо, измученный Хью Морган заснул во время своего долгого бдения, и майор вышел из голубой комнаты никем не замеченный. Черт подери, слуге следовало попросить, чтобы кто-нибудь его подменил! Преданность — это, конечно, прекрасно, но нельзя же терять голову.

Осторожно ступая по ковровой дорожке, она направилась следом за Дэвидом.

— Майор Ланкастер, налагаю, вам следует вернуться в постель.

Дэвид резко обернулся. Глаза его были совершенно пустыми, казалось, он ходил во сне, точно лунатик. Джослин вздохнула — было очевидно, что страдания майора не закончились.

— Ну-ка, пойдемте, — сказала она негромко, но твердо, словно обращаясь к капризному ребенку. — Вам надо вернуться в постель.

— Кто… кто тут?

Дэвид поворачивался в разные стороны, пытаясь разглядеть ее в темноте. Видимо, зрение у него еще не восстановилось.

— Это я, Джослин.

Узнав ее голос, майор успокоился и двинулся ей навстречу, но, сделав несколько шагов, наткнулся на перила, ограждавшие галерею. Джослин в ужасе вскрикнула — ведь Дэвид мог перевалиться через перила и упасть вниз, на мраморный пол. А падение с такой высоты — это верная смерть.

Бросившись к майору, Джослин обхватила его обеими руками и с силой оттолкнула от предательских перил. Дэвид вскрикнул от неожиданности и попятился к стене галереи. Он наверняка бы упал, если бы Джослин не поддержала его и не прижала спиной к стене.

Дэвид был так худ, что даже сквозь плотную ткань халата можно было бы пересчитать его ребра. Джослин чувствовала биение его сердца. Она вдруг с удивлением обнаружила, что он очень высок. Когда майор лежал в постели, она не замечала, что он такой высокий. Джослин решила, что Дэвид — один из самых высоких мужчин, каких она только встречала. И плечи у него оказались необыкновенно широкие.

Она пыталась прийти в себя, но тут майор заключил ее в объятия к с радостным удивлением пробормотал:

— Жаннет!

— Я не Жан…

Она подняла голову, чтобы развеять его заблуждение, — и губы Дэвида неожиданно оказались совсем рядом.

Джослин тихонько вскрикнула. В следующее мгновение губы их слились в поцелуе, и ладонь Дэвида осторожно заскользила по ее обнаженной руке. Она почувствовала себя… очарованной. Согретой лаской.

Желанной.

Ноги Джослин подогнулись, и она, чтобы не упасть, еще крепче ухватилась за Дэвида. Из чистого любопытства Джослин иногда разрешала своим поклонникам сорвать украдкой поцелуй. И всякий раз с удовольствием отмечала, что не испытывает при этом ничего особенного. Вальс с герцогом Кэндовером волновал ее гораздо сильнее, чем поцелуи поклонников. Но страстный поцелуй майора… Подобного ей еще не доводилось испытывать.

Неужели ее мать чувствовала то же самое, когда, охваченная похотью, забыла обо всем на свете? Да, она забыла обо всем, кроме собственных эгоистических желаний…

Эта мысль, вызвавшая у нее острое отвращение, заставила ее резко вернуться к реальности. Ей захотелось отстраниться, захотелось оттолкнуть несносного майора, однако она ограничилась тем, что отвернулась и сухо проговорила:

— Майор Ланкастер, возьмите себя в руки!

Его объятия ослабели, и он как-то странно заморгал, казалось, он только что проснулся.

— О Боже! — Майор только сейчас заметил, что обнимает леди Джослин. — Мне… мне очень жаль. Я… я поступил неосмотрительно.

— Несомненно.

Он тихо рассмеялся:

— И еще мне очень жаль, что я не мог раньше совершить столь ужасный поступок. Мне действительно очень жаль…

У майора оказалось совершенно невозможное чувство юмора. Однако Джослин поняла, что не может по-настоящему рассердиться на этого человека. Пришлось ограничиться едким замечанием: