Он снова взял в плен ее губы, а его рука ласкала скрытые под лифом холмики ее грудей, пока оба они не задохнулись от страсти. Желая большего, он прошептал:

— Наверное, тебе слишком жарко в этой плотной амазонке.

Одной рукой он расстегнул воздушные петли из галуна, служившие застежкой ее синего жакета, — он распахнулся. На фоне темно-синей ткани ее кожа казалась удивительно нежной и тонкой. Под жакетом оказался простой белый корсаж с большим вырезом, который открыл манящую ложбинку между грудей. Он лизнул ее, словно лакомство, приготовленное специально для него.

Джослин кончиками пальцев поглаживала его затылок, и от легкого прикосновения ее ноготков по его телу шла душная волна. Его рука опустилась ниже. Юбка амазонки поднялась выше колен, и ему удобно было ласкать ее сокровенное место. Когда он прикоснулся к нему, Джослин тихо ахнула, но едва первое потрясение прошло, ее ноги раздвинулись, и под его ритмичными ласками в ней начала пульсировать страсть.

У нее вырвался гортанный нежный вскрик, который был для него волшебно-эротичным. Он лихорадочно потянулся к застежке брюк и уже начал рвать ее, когда осознал, что делает. Проклятие: он забыл обо всем, кроме одной потребности — погрузиться в нее! Секунду он балансировал на краю: жар крови боролся с разумом и благими намерениями.

Победил разум. Тело Джослин жаждет его ласки, но он еще не завоевал ее мысли и сердце. Обольстив ее, он получит секунды наслаждения, но рискует потерять ее доверие.

Дэвид со стоном перекатился на спину. Его тело было так переполнено желанием, что он едва смог прохрипеть в ответ:

— Мое самообладание небезгранично. Надо остановиться. Крепко переплетя свои пальцы с его пальцами, она через силу прошептала:

— Ты хочешь свести меня с ума?

Ее голос срывался от смеха и неутоленной страсти.

— Себя я определенно свожу с ума, тут все ясно. Он повернул голову, и они оказались лицом к лицу. Заглянув в ее горящие страстью глаза, он почувствовал прилив нежности. С каждым днем они становятся все ближе и ближе, а это значит, что теперь и сойти с ума ему не страшно.

Джослин с иронией размышляла: если Дэвид доставил перед собой цель довести ее до безумия, то он близок к ее достижению. Последующие дни внешне были спокойными и ровными, но под их гладью бушевала гроза! Она страстно рвалась к нему, он присутствовал во всех ее помыслах, вновь и вновь она переживала те минуты блаженства, которые уже испытала с ним. Страсть оказалась очень опасной штукой. Джослин впервые стала понимать, почему в средневековье женщины, боясь снедавшей их страсти, уходили от светской жизни в монастырь.

Однако она не была создана для жизни в монастырских стенах, да это и не совсем подходящее место для современной англичанки, особенно мечтающей о детях. Надо полагать, ее реакция на ласки Дэвида вызвана во многом новизной ощущений. И конечно, тем, что он очень ей симпатичен:.:

Всякий раз, когда ее мысли доходили до этого предела, она начинала представлять себе, как лежит в его объятиях, как он ласкает ее, и ей стоило неимоверных усилий вернуться к повседневным делам, в которых у нее не было недостатка. Обновление дома и прислуги требовало немалых усилий.

Трудолюбивые уборщицы за несколько дней уничтожили копившуюся годами грязь. Несколько человек пополнили штат постоянной прислуги. Хью Морган вернулся на два дня раньше, чем его ожидали. Судя по выражению лица Мари, причиной его досрочного приезда была она. Джослин немедленно загрузила молодого слугу работой.

Обветшалая мебель отправлялась на чердак, откуда извлекли мастерской работы прекрасно сохранившиеся вещи времен деда Дэвида. Эту мебель чистили и ремонтировали. Несколько предметов нуждались в новой обивке, но одна из деревенских женщин весьма умело владела иглой, и комплект неиспользованных парчовых драпри превратился в ее руках в чехлы на кресла и диван.

Помимо мебели и занавесей, Джослин обнаружила великолепные персидские ковры, которые по какой-то непонятной причине были свернуты в рулоны и убраны на чердак. Благодаря множеству давно высохших и превратившихся в пыль лавандовых веточек ковры остались в целости и сохранности и теперь еще поражали своей красотой. Соединив их с реставрированной мебелью и лучшими занавесями, Джослин добилась того, что центральные комнаты выглядели теперь обжитыми и ухоженными. На полное преображение дома должны уйти годы, но и в короткий срок было сделано очень много, и она получала огромное удовольствие от этого.

Единственным развлечением Джослин были утренние верховые прогулки с Дэвидом. Вместе они обследовали поля и аллеи Уэстхольма. Однако пикников под яблонями больше не устраивали. Ей и без того трудно было сосредоточиться на делах.

И тем не менее она с удовольствием принимала его поцелуи при каждой их встрече.

В начале второй недели пребывания Джослин в Уэстхольме их ставшее традиционным утреннее совещание о делах дворецкий прервал характерным покашливанием. Успев изучить манеры Стреттона, Джослин поняла, что он хочет сказать ей что-то важное, и, подавив раздражение, спросила:

— В чем дело Стреттон?

— Леди Престон, мне пришло в голову, что поскольку вы женаты совсем недавно и все такое прочее, то можете и не знать, что завтра у его милости день рождения…

Она в негодовании отбросила свой карандаш.

— О, и этот негодник даже не упомянул об этом! А сам смел укорять меня за то, что я не сказала ему о своем дне рождения! Так, значит, двадцать седьмое августа. Мне стыдно признаться, но я ведь точно не знаю, сколько ему лет. Мне всегда казалось, что это не важно.

Естественно: ведь она выходила замуж за человека без будущего!

— Ему исполнится тридцать два, миледи. Когда она впервые увидела Дэвида, он показался ей гораздо старше. А теперь тридцать два года казались ей самым подходящим возрастом.

— Нам надо придумать для завтрашнего обеда что-нибудь необычное.

Совместными усилиями они составили меню из любимых блюд Дэвида, стараясь употребить при их приготовлении местные продукты. Джослин уже написала слово «шампанское» — его следовало подать к столу, а не разыскивать в погребе, — когда Стреттон снова откашлялся.

Ей все-таки следует приучить его без такой вот подготовки высказывать свои мысли.

— Есть еще одно, что могло бы соответствовать завтрашнему событию, — неуверенно проговорил дворецкий. — Вы не согласились бы спуститься вниз, в служебные помещения?

Джослин, конечно, уже побывала и на кухне, и в кладовых, но она впервые оказалась в личной гостиной Стреттона. Он пропустил ее в дверях, и ее взгляд сразу же упал на средних размеров картину, висевшую напротив входа. На ней были изображены высокого роста немолодой мужчина, очень серьезный, женщина, гораздо моложе его, и двое детей, приблизительно трех и семи лет.

Внимательнее приглядевшись к групповому портрету, она заметила, что у всех, кроме мужчины, — одинаковые глаза редкого зеленого цвета.

— Семья Дэвида, — тихо проговорила она. — Как картина оказалась здесь?

— Эта картина висела в спальне старого лорда. После его смерти мистер Уилфред приказал мне снять картину и сжечь ее. Мне это показалось не правильным, миледи, и я убрал ее в одну из кладовок при кухне: я знал, что молодой лорд никогда не войдет на половину прислуги. А когда я в конце концов дослужился до дворецкого, то перенес портрет сюда.

— Вы поступили правильно Джослин никак не могла оторвать глаз от картины. Она принадлежала кисти сэра Джошуа Рейнолдса, который славился своим талантом портретиста. У отца Дэвида было лицо ученого мужа, пренебрегающего мелочами повседневной жизни. Его мать, хрупкая женщина с темными волосами и румяными, как у миссис Морган, щеками, производила впечатление полной безмятежности. Возможно, здоровый румянец являлся отличительной чертой валлийцев. Салли была явно на нее похожа, и, несмотря на юный возраст, лицо трехлетней девочки выражало непреклонную решимость.