— Кто? — Он постарался спросить как можно равнодушнее.

— Девчонка. Пигалица такая, но грудь — полный порядок.

Максимов хмыкнул, когда морпех описал своими лапищами кривую, соответствующую линиям тела незнакомки.

— Еще что запомнил?

— Челка у нее вечно на лоб падала. Губки — бантиком. Но умная, по глазам видно.

— Так ты с ней разговаривал?

— Ну! — Морпех сунул в рот папиросу, чиркнул зажигалкой. — Она по улице туда-сюда шастала, все на ваш дом косилась. Я и подрулил с разговором. Говорила, что приехала в гости к Каневским да заблудилась. — Он затянулся так, что огонек сразу же сожрал половину папиросы. — Вот. Только тюльку она мне гнала. Нет здесь никаких Каневских и не было никогда. Я весь поселок в лицо знаю.

— Дальше что? — Максимов потрепал по холке сладострастно заурчавшего пса.

— Она на станцию попрыгала. А я — авоську в руку и вроде как в магазин. — Морпех хитро прищурился. — Там она встретилась с белобрысым сусликом. Дохлый такой, соплей перешибешь, но с гонором, знаешь, такие бывают. — Максимов кивнул. — Вот. Сели в «жигуль», небось, папочка подарил, и поехали.

— И все?

— У салаги этого фотоаппарат был. Длинный такой. Под курткой прятал, да я засек, когда они в машину садились.

— Те-ле-вик, — произнес Максимов по слогам, а мысленно добавил самую любимую тираду начразведки, состоящую из пятнадцати слов, только три из которых можно произносить в приличном обществе. — Кого он щелкал — неизвестно. Но на всякий пожарный… — Он не договорил, потому что, прислушавшись к себе, с ужасом понял, что сил на бессонную ночь уже не осталось. Перетерпеть можно, но тогда в любую секунду может произойти срыв. А малейшая ошибка сейчас, когда события закрутились в адовом водовороте, становилась смертельно опасной.

— Это я обстановку довел, ты же вроде как за старшего здесь. — Морпех почему-то почувствовал себя виноватым. — Ты спать иди, я покараулю. Вон и Конвой гавкнет, если надо.

Максимов молча кивнул, голова была занята другим. Утренний «перехват информации» показался чем-то давним, как яркий сон, оставшийся в памяти с детства. Но он видел эту девчонку, слышал ее имя — Настя — и знал, что она пойдет их искать, непременно пойдет, слишком уж умело программировал ее тот, сидевший рядом на постели.

Морпех понял молчание Максимова по-своему. Затоптал окурок, зачем-то осмотрелся по сторонам и прошептал в самое ухо:

— Только Гавриле не говори. Я ребят из Одинцова высвистал. Троих. Сидят у меня в доме. По два часа каждый будут нести службу с тыла дома. А я у ворот покемарю. Все понял?

Максимов быстро просчитал варианты. Морпех мог врать, Гаврилов после сегодняшней свистопляски вполне мог дать команду усилить охрану. Но появление Насти с Гавриловым никак не связано, в этом Максимов был абсолютно уверен. В дело мощно и коварно вступала некая третья сила. Это было одновременно и хорошо, и плохо. С одной стороны, светила реальная возможность оказаться между молотом и наковальней. С другой, превращая дачу в тюрьму усиленного режима, Гаврилов невольно делал ее крепостью на случай нападения тех, кто послал эту Настю на разведку.

«На дальнюю перспективу шансов никаких. Пойдут стенка на стенку, тебя растопчут, как два слона лягушку. Но эту ночь можно спать спокойно. И на том спасибо». — Максимов оттолкнул пса, перегородившего тропинку к дому.

— Спасибо, Василий.

— Да ладно тебе! — Тот на этот раз осторожнее хлопнул Максимова по плечу, но и этого хватило, чтобы тело отозвалось тягучей болью.

В гостиной уютно светила настольная лампа. Инга, свернувшись калачиком, лежала на диване. Кротов, укутав ноги теплым пледом, сидел в кресле. Оба разом захлопнули книги, стоило Максимову появиться на пороге.

— Макси-им! — протянула Инга.

— Живо-ой! — Он спародировал ее удивленную интонацию и невольно охнул. Боль тугим комком гуляла по всему измученному телу, никак не желая остановиться в каком-нибудь одном месте.

— А Журавлев вас, к сожалению, не дождался. — Кротов отложил книгу, смерил Максимова взглядом и удовлетворенно кивнул. — Как съездил?

— Пришлось задержаться. — Максимов расстегнул куртку, присел на угол стола, достал пистолет, выщелкнул на ладонь магазин. — Инга, от ужина что-нибудь осталось?

— Конечно. — Инга уже была на ногах. На лице опять играла спокойная всепонимающая улыбка.

— И чаю. Желательно с медом.

Она подошла к Максимову.

— Давай повешу куртку.

Пока он с трудом стягивал с себя задубевшую от холодного дождя кожанку, она терпеливо ждала, не опуская протянутой руки. Принимая у него куртку, чуть развернула его кисть, посмотрела на красные ссадины на костяшках, чуть дрогнула уголками губ и спросила:

— Йод, бинты, обезболивающее?

— Нет, только чай с медом. Инга пожала плечами и вышла на кухню. Максимов передернул затвор, сделал контрольный спуск, щелчком вогнал магазин на место и сунул пистолет в кобуру.

— Теперь вы, надеюсь, готовы сказать пару слов пожилому человеку, дожидавшемуся вас до столь позднего часа? — проворчал Кротов, подмигнув Максимову и указав глазами на потолок.

— Разве что пару… — Максимов плюхнулся в кресло напротив и, чертыхнувшись, вытянул ноги.

Кротов достал из-под кресла магнитофон, пристроил на коленях, щелкнул клавишей.

По первым тактам Максимов догадался, что сейчас будет — Эдит Пиаф. Второй день Кротов несчетное количество раз ставил одну и ту же кассету. Можно было по пальцам пересчитать тех из мира искусства, кого Максимов уважал и любил. Пиаф была первой в этом списке. Но то, как изводил себя Кротов, раз за разом пытая себя голосом этой маленькой женщины, в котором билась одинокая душа, не укладывалось в голове. Иногда он ловил себя на мысли, что Кротов выдумал новый способ самоубийства и ждет, когда его сердце не выдержит и разорвется, как у этой певицы, уставшей от любви и уставшей жить без Любви.

— Как? — спросил Кротов одними губами.

— Нормально. — Максимов положил на подлокотник кресла Кротова перстень. Быстро достал из кармана две контрамарки, показал Кротову и тут же убрал обратно.

— Очень хорошо, — кивнул Кротов. — Я все понял.

— Все остается на своих местах, — сказал Максимов, взглядом указав на перстень.

— Да будет так, — прошептал Кротов и смел перстень в карман кофты. — Кто там был?

— Гусь голландский, старая обезьяна, толстый мальчик, трусливый поросенок и Администратор.

Кротов на секунду задумался, потом зашелся мелким кряхтящим смехом.

— Вам рассказы писать, Максим! — Кротов платком промокнул заслезившиеся глаза.

— Спасибо, в балете плясать сегодня уже предлагали. — Боль, наконец, выбрала себе место, вцепилась острыми когтями в плечо.

— Стокгольм? — спросил Кротов.

— Да. Все там. Вот под него. — Максимов показал большой палец.

Кротов кивнул.

— Это я понял по контрамаркам. Играют через Сингапур?

— Кто из нас там был, хотелось бы знать? — проворчал Максимов.

— В мире мало что меняется, молодой человек. Гораздо меньше, чем хотелось бы реформаторам. — Кротов мягко улыбнулся. — Я, не поверите, даже знаю, о чем вы говорили с Администратором.

— Тогда я сплю. — Максимов устроился поудобнее и закрыл глаза.

— Только один вопрос, Максим. Что-то вас задержало?

— Змея дорогу переползла, — пробормотал Максимов, все глубже проваливаясь в сон. Еще несколько секунд он боролся с собой, но сознание угасало, как догорающая свеча. Лишь голос певицы, то причитающий, то захлебывающийся счастьем, удерживал его от полного забытья. Щелкнула клавиша магнитофона, голос пропал, сорвавшись на высокой ноте, и в тело ворвалась теплая волна, растопившая остатки воли.

Когда Инга внесла поднос с ужином, он уже спал беспробудным сном. Под глазами проступили темные тени, морщинка, рассекавшая лоб пополам, стала еще глубже.

— Не будите, — прошептал Кротов, собираясь укрыть Максимова пледом. — Пусть сойдет первая усталость. А то он, не разобрав со сна, перестреляет здесь всех. — Он глазами показал на руку Максимова, уютно устроившуюся поверх открытой кобуры. — Часок поспит, потом можно будет перевести наверх.