— Может, сначала поговорим о делах? — Гаврилов с трудом оторвал взгляд от только что принесенных шампуров, над которыми еще поднимался пряный острый дымок.

— Какие дела, дорогой, когда стынет мясо и киснет вино? — Самвел широко улыбнулся, привычно играя восточное радушие, способное обмануть лишь того, кто не знает, каким может быть горец. — Кушай, прошу тебя! — Он сделал маленький глоток. Вино было терпкое, с горчинкой. В шашлычной для своих всегда было припасено настоящее вино, с великими трудами доставляемое из Грузии. Обычных посетителей потчевали сине-красной бурдой неизвестного состава и происхождения. — Разговор будет долгий, но он может подождать, а шашлык — нет. Кушай, не обижай хозяина.

По тону было невозможно понять, ого он имел в виду: себя или хозяина шашлычной. Самвел, поигрывая вином на дне бокала, следил за Гавриловым, с наслаждением уписывающим еще горячие, исходящие соком куски шашлыка. Цену этому человеку он определил задолго до того, как они впервые встретились. Хватило рассказов двух верных людей, волей судьбы соприкасавшихся с этой мразью. И за год знакомства Самвел не изменил своего мнения. Внутри Гаврилова, как и у всех, жила тварь. У каждого своя, у Гаврилова — хищный и трусливый шакал, привыкший подбирать остатки львиной охоты. А прирученного шакала нужно кормить — от голода он может осмелеть и даже во льве увидеть лишь кусок вожделенного мяса.

Телефоны молчали. Ручку на запертой двери никто не пытался повернуть. Гробовая тишина в коридоре.

«Затаились, сволочи! — Белов раскрошил в пальцах очередную сигарету, стал терзать фильтр. — Боятся, что я зло на них срывать начну».

Слух о том, как их начальника чуть не четвертовали за провал перехвата, опередил появление Белова в отделе. Все сочли за благо не попадаться ему на глаза.

«Зря дрожат, мыши серые! Может, я уже полчаса как не начальник. Может быть, в кадрах уже печатают приказ об увольнении».

Белов щелчком послал растрепанный фильтр в пепельницу, до краев заполненную табачным крошевом, расплющенными фильтрами и свитыми в жгутики папиросными бумажками. Покосился на тот телефон, по которому должны были вызвать на вторую часть разбора провала — на этот раз с «оргвыводами». Поймал себя на мысли, что, действительно, ждет звонка. И сразу же захлестнула злость на самого себя.

«Досидишься! Дадут пинка под зад, будешь лететь дальше, чем видишь. Соберись, еще не все потеряно. Не черти лысые, не марсиане тебя переиграли. Нормальные люди, ошибаются, как все. Вон на Кирюхе Журавлеве как прокололись. Залегендировали отъезд за границу, а талон паспортного контроля его почерком заполнить поленились. Стоп!! — Белов хлопнул себя по лбу. — Ну ты и дурак, Белов! Правильно тебя выгнать решили, совсем нюх потерял».

Жара на улице стояла невероятная. А в вагончике вообще было нечем дышать.

Пот катил градом с двух «технарей», колдующих над аппаратурой. Ребята сбросили рубашки, стесняться было некого, здесь были только свои. Сначала шепотом, потом почти в голос поминали всю родню того, кто придумал оборудовать пост технического наблюдения в этой душегубке.

Белов не отставал от «технарей», хотя идею засесть в вагончике предложил именно он. Не объяснять же ребятам, что Гога Осташвили уже который месяц прохаживается под ручку с Журавлевым по этой тихой улочке. А вагончик здесь стоит испокон века. Ребята в ОТУ[10] были вредные и злопамятные. Ссориться с отушниками мог только самоубийца. Возникнет нужда посадить «клопов» в квартиру клиента, припомнят обиду — и заставят ждать очереди. А родное КГБ ставит столько прослушивающей аппаратуры, что ОТУ обеспечено заявками на несколько месяцев вперед.

Страсти достигли апогея, когда выяснилось, что звукозаписывающая аппаратура «фонит» так, что закладывает уши.

— Что-то можно сделать? — встревожился Белов. Журавлев уже прохаживался по тротуару, Гога должен был подъехать с минуты на минуту.

— Раньше надо было делать, — зло прохрипел старший из технарей. — Физику в школе учить! — Он ткнул в мутное окошко. — Останкинская башня в сотне метров, что я могу сделать! Ты бы еще в трансформаторной будке встречу клиенту назначил.

Белов понял, пора применять радикальные меры. Нагнулся и достал из-под стола три запотевшие бутылки пива.

— Ребята, это аванс. Остальное после работы. — Он ловко сковырнул пробки, протянул бутылки еще не пришедшим в себя от удивления отушникам. — Но запись должна быть, как на студии.

Старший отхлебнул пиво, вытер губы и широко улыбнулся.

— Уф! Будет тебе качество, Игорек.

Рация дала короткий зуммер. Белов наскоро перекрестился, первым надел наушники. Технари, как по команде, разбежались по рабочим местам: один к видеокамере, другой к тарелке направленного микрофона, старший — к пульту.

Белов развернул стул так, чтобы одновременно был виден экран телевизора и окно вагончика.

За мутным стеклом промелькнуло белое пятно — подъехала «Волга» Гоги Осташвили. На мониторе было видно, как машина, проехав сотню метров, остановилась у продуктового магазинчика. Через несколько секунд из магазина вышел Журавлев. Посмотрел по сторонам и переложил батон хлеба из правой руки в левую — сигнал, что Гога приехал один.

Гога вылез из машины, потер поясницу, хлопнул дверцей, не запирая ее на ключ, и враскачку, как борец по ковру, пошел к Журавлеву.

Белов дал знак старшему увеличить громкость. Как обещали, слышимость была идеальной.

Журавлев повернул назад, к вагончику. Гога, шедший рядом, все еще молчал, обдумывая ответ.

«Ничего, так даже лучше. Подойдем ближе, можно будет снимать крупным планом. И говорить тебе, Гога, придется прямо в камеру. Потом никто не упрекнет, что мы смонтировали запись. Любая экспертиза подтвердит, что съемка и аудиозапись шли одновременно», — подумал Журавлев, намеренно замедляя шаг.

— Допустим, такой человек существует, — наконец произнес Гога.

— А без «допустим»? — нажал Журавлев. — Да или нет?

— Да. «Наш Совмин». — реальная личность. — Гога невольно поморщился, что не укрылось от Журавлева. По всему было видно, что эта личность вызывает у Гоги не самые лучшие воспоминания. — Только зачем он вам, не пойму. Второй раз генералом решили стать?

Зная об амбициозности Гоги, Журавлева подвели на контакт с ним как генерала КГБ. Журавлев в последние годы стал резко набирать в весе и округлым лицом, мощной фигурой с выпирающим вперед животом вполне соответствовал Гогиным представлениям о высшем руководстве КГБ. Знал бы, сколько злых шуток отпускал Белов, гордящийся своей атлетической фигурой, в адрес «легенды» Журавлева — оба еще ходили в майорах и знали, что генеральские звезды им не светят, хоть перелови всю мафию страны.

— Интерес у нас обоюдный, Георгий. — Журавлев остановился, до вагончика оставалось меньше полусотни метров.

— Даже так? Вот уж не думал, что у нас могут быть общие интересы.

— Общих нет, у каждого свой, тут я согласен. Но они иногда пересекаются, иначе мы бы не встречались, так? — Журавлев выждал, дав Гоге почувствовать скрытый смысл фразы. Гогу никто не вербовал и за уши не тянул на встречи с «генералом КГБ». Сам пошел на контакт, просчитав соотношение риска и выгоды от такого знакомства. — Нельзя жить в обществе и быть от него свободным, это еще дедушка Ленин сказал. За нарушение этого правила можно поплатиться свободой. Намек понял? — Журавлев еще раз сделал многозначительную паузу, но уже короче, нельзя было терять темп. — Поясню. Вот стоим мы, генерал КГБ и известный всей Москве мафиози, и мирно разговариваем. А почему? Да потому, что общество у нас такое. И ты его законов фактом своего существования не нарушаешь. Естественно, я не УК имею ввиду. Если есть бараны, то должен быть и волк. Волк — это ты. А я, как хранитель безопасности государства, должен смотреть, чтобы волки не шалили и бараны не борзели.