— Кушай на здоровье. — Старший опять отвернулся к притихшему поселку. Потянул носом студеный воздух, словно принюхивался. — Выводи людей, Игорек.

— Давно готовы.

— Эх-ма. — Старший покачал головой. — Ну хоть весь табор-то не бери!

— Ладно. Со мной пойдут двое. Толстый и молодой. — Белов кивнул на Барышникова с Димкой.

— Уже легче. — Старший улыбнулся. Снял пристегнутую к плечу рацию, нажал тангенту. — Я — «Ермак». «Витязь-один», «Витязь-два», «Витязь-три», жду доклада.

— Я — «Витязь-один», вышел на рубеж. «Витязь-два», нахожусь на исходном. «Витязь-три» — на месте. В адресе тихо, — раздалось из рации.

— Все группы на исходных рубежах, — сказал старший вставшему рядом Белову. — «Витязь-один», сейчас к тебе подойдут «пиджаки». Трое. Прими и посади рядом. Как понял?

— Понял, «Ермак». Трое.

— Это мы — «пиджаки»? — улыбнулся Белов,

— А кто вы еще? — Старший поморщился. — А теперь заткнись и не мешай. Мне настроиться надо.

Он встал, широко расставив ноги, закрыл глаза. Несколько раз сильно втянул перебитым носом воздух, будто принюхивался. И замер.

Белов с удивлением следил, как мертвеет лицо «волкодава». Отчетливее проступили жесткие складки. Из-за опущенных век в полутьме оно стало точной копией скульптуры римского воина, некогда виденной Беловым в музее.

— С богом! — прошептал старший и водрузил на голову тяжелый шлем. В узкой прорези мелькнули лихорадочно горящие глаза. Потом он опустил черное забрало из пуленепробиваемого стекла. И превратился в человека-робота. Машину смерти.

«Ну, ты действительно Терминатор», — хотел подколоть его напоследок Белов, но осекся.

Старший сбросил с плеча автомат, передернул затвор и, не оглядываясь, шагнул в темноту.

Инга вышла на крыльцо и едва не столкнулась с поднимавшимся по ступенькам Максимовым.

— Ой, мамочки! — Она чисто женским жестом схватилась за сердце.

— Папочки! — буркнул Максимов. — Что за бардак тут у вас?

— Не догулял, вот и злой, — поставила диагноз Инга. Она поймала его за рукав, притянула к себе. — Ну и запах. Вы что там, перепились, а потом облевали все углы?

— Вроде того.

— Так, костюмчик вдрызг. Куртка чужая. — Инга подняла голову и заглянула ему в лицо. — Хорошо погулял?

— Потом расскажу. — Больше всего ему хотелось сейчас лечь, закрыть глаза и хоть немного отдохнуть.

— Потом не будет. — Она вздохнула. — А жаль.

— Так… Что здесь стряслось? — Максимов не удержался и крепче прижал ее к себе. Кожаный плащ успел промерзнуть, на секунду показалось, что обнимает мертвое тело. Он вдохнул запах ее волос, и наваждение исчезло.

— Измаялся. Вон какие скулы острые стали. — Она провела пальцем по его щеке, привстала на цыпочки и зашептала, жарко щекоча дыханием ухо: — У нас гости. Гаврилов прислал семь урюков с автоматами. Сказал, до утра сидеть, как мыши. А у нас тут тихая паника. Полчаса назад что-то в городе произошло.

— Что? — прошептал Максимов.

— Какого-то казака с женой в машине взорвали.

— «Казачка». Директор «Рус-Ина», вроде бы как мой босс, — поправил ее Максимов.

— Может быть, я не расслышала. Журавлев репортаж по телевизору увидел. Раскудахтался на весь дом. Потом с Кротовым закрылись в библиотеке. Сейчас, наверно, еще там.

— А ты куда?

— Мой контракт окончен. Успели попрощаться, и слава богу. — Она отстранилась. Опустила голову. — Береги себя, Максим.

«Вот и все. Сама говорила, что ее всегда убирали с объектов до начала крупных неприятностей. А если у нас не крупные неприятности, то я — Папа Римский», — подумал Максимов, проведя ладонью по теплой щеке Инги.

Он так и не привык к тому, что в ней уживались две противоположности: дневная и ночная. Сейчас, несмотря на сгущавшуюся темноту, перед ним была дневная Инга, спокойная и умиротворенная. Как сытая тигрица.

— Прощай, Инга.

— Нет, Максим. До свидания. — В его ладонь лег бумажный шарик. — Будет возможность, позвони.

Инга шла к станции хорошо знакомой дорогой. Человек, вышедший из ворот дачи следом за ней, в поселке был в первый раз, и на этом строился ее расчет.

Инга не меняя темпа сошла с дорожки и пошла по протоптанной вдоль нее тропинке. Летом местные дачники предпочитали идти к колодцу не по асфальту, а по траве. В чем разница между двумя параллельными путями, могли объяснить только измученные городским адом москвичи.

В ряду домов, тянувшихся с левой стороны дорожки, не горело ни одного окна. Справа был пустырь с подбирающимся прямо к тропинке прудом.

Инга встала у раздвоенной, березы, спрятавшись в тень.

Человек ускорил шаг. Он слишком далеко отпустил жертву. На покрывшейся белым налетом земле хорошо читались остроносые следы ее сапог.

Тропинка вильнула от колодца к раздвоенной березе. Последнее, что он успел увидеть, была вынырнувшая из темноты рука. Выстрела он не услышал.

Инга ухватила завалившегося назад человека за рукав, толкнула с низкого бережка в черную воду…

Дежурившая на станции бригада наружки имела указание за женщинами не следить. Беспрепятственный отход своего агента Салин сделал одним из пунктов соглашения. Подседерцев вынужден был согласиться.

Проехав две станции, она вышла в Одинцове. Не оглядываясь, пошла к мерцавшим разноцветными огоньками высотным домам.

Позвонив из таксофона по местному номеру, она вошла в прокуренную кафешку, заказала чашку кофе и сто граммов коньяка.

Пока не увидела в дверях знакомого высокого брюнета в толстой кожаной куртке, разукрашенной нашивками всех армий мира, маленький браунинг с глушителем держала под небрежно брошенной на стол меховой шапочкой.

Не успел Максимов взяться за ручку двери, как за спиной заскрипели ступеньки под тяжелыми бутсами.

Человек был выше Максимова на голову и намного шире в плечах.

Человек сам приоткрыл дверь веранды. Острый луч света упал на их лица.

— Хорошо, что я тебя узнал, — сказал человек в пятнистом бушлате. — Могло быть плохо, очень плохо. Ты Сухуми не забыл?

— Нет, — ответил Максимов, вглядываясь в лицо, заросшее иссиня-черной бородой до самых глазниц.

— И я не забуду. Ты меня спас, а вспомнить не можешь. Смешно.

— Там много чего было, Исмаил. Все запоминать — голова лопнет.

…На горбатую улочку, ярко освещенную огнем пожарища, вырвался БМП. Развернулся, скрежеща гусеницами по брусчатке, и дал длинную очередь из крупнокалиберного пулемета. Максимов бросился в канаву, очередь прошла высоко, но ударная волна, взбитая тяжелыми пулями, врезавшимися в горячий воздух, даже на таком расстоянии больно ударила в уши. Он зажал нос, выдохнул, барабанные перепонки, щелкнув, опять стали ощущать звуки. За ревом движка и треском очередей на перекрестке он расслышал стон. Совсем рядом, за спиной. Осторожно перекатился на бок.