— Врешь! — не выдержал Леха.

— А ты послушай, — сказал Слава. — Берет бочку — она на тележке была — и катит к речке. Налил ее полную…

— Чем? — снова не выдержал Леха.

— Ковшом. Он к бочке был привязан. Налил — и обратно. Поставил на место, все, как положено, — и за сарай, там свалка была, мусор, консервные банки — в общем, всякие отбросы. И давай вылизывать… Тут-то Митьку и осенило. Где, думает, лучше водовоза найдешь? Молотить за одну сгущенку — дураков мало. А здесь сам напрашивается… Посоветовался с ребятами, те в восторг пришли.

— А зимой? — спросил Леха. — Он же спит.

— До зимы все кончилось, — сказал Слава. — Однажды Митьку снова осенило. Любопытно ему, видишь ли, стало, что медведь будет делать, если из дна пробку вышибить. И вышиб. Мишка наливал, наливал, да все напрасно. Как ни глянет в бочку — пусто. Ну, он и психанул. Схватил ее да как шарахнет о ближайший пень — только щепки полетели. И ушел.

— Обиделся. — Леха отложил в сторону фишки.

Никита, который уже давно догадался, куда клонит приятель, подмигнул Алику и наивно спросил:

— А Митька?

— А Митьке морду ребята набили, — зло проговорил Слава.

Харитонов, видимо, уловил какую-то связь рассказа со своим поступком и заерзал, не зная, как лучше выкрутиться из этого щекотливого положения. Партия кончилась. Леха стал примеряться, с какой стороны ему сподручнее пролезать под столом, причем делал это так долго и обстоятельно, что Харитонов не выдержал.

— Да что ты крутишься, как змея на сковородке! — гаркнул он. — Проиграл — лезь, а не мучайся дурью.

Сам ли тон фразы рассердил Леху или напоминание о несчастном уже вывело его из себя, но только он вдруг выпрямился и, серея лицом, грохнул кулаком по столу.

— Ты мне сейчас это животное похоронишь. — Он ткнул указательным пальцем на валявшуюся у стенки змею. — С музыкой, с почестями, иначе…

— Что иначе? — раздувая ноздри, спросил Харитонов.

Леха презрительно сплюнул, схватил ужа за хвост, сунул его в пустую коробку из-под конфет и, прихлопнув крышкой, направился к двери. На пороге обернулся и пообещал:

— Я этому делу ход дам.

— Дурак, — белея глазами, процедил Харитонов. И, смяв фуражку, вышел.

Славка засмеялся, но его смех только подчеркнул неловкое молчание, возникшее после ухода Харитонова. Грех смеяться над поверженным противником. — Никита грустно улыбнулся и задумчиво добавил: — Помяните мое слово: эта история Харитонову боком выйдет.

Это было так неожиданно, что ребята мгновенно затихли.

Докатилась все-таки история с ужом до порога кабинета начальника училища, и через неделю Харитонова вызвали «на ковер».

Василий Федорович предложил Харитонову сесть и, когда они остались с глазу на глаз, бесстрастным, сухим и каким-то бесцветным голосом обронил:

— Достукался?

Такое в лицо прапорщику мог бросить только Малинин. Слишком многое связывало этих людей в прошлом и слишком многое разделяло в настоящем.

Харитонов отстал от своей части, с боями выходившей из окружения, и метался среди отступающего воинского хаоса и неразберихи, как подранок по камышам — потерянный и испуганный. Тут-то на него и наскочил, тоже разыскивая своих, лейтенант Малинин.

Харитонов сидел, притулившись к борту разбитой прямым попаданием машины, и перематывал портянки.

Малинин присел рядом, извлек из вещмешка банку консервов, глотнул из фляги добрый глоток водки.

— Есть хочешь? — спросил Малинин.

Солдат не ответил, даже не повернулся, и лейтенант понял, насколько глуп был его вопрос.

После глотка водки парень оживился — подтянул ремень, поправил гимнастерку, очистил от грязи сапоги.

— Откуда будешь? — спросил Малинин.

— Здешний, — ответил Николай.

— Здешний, значит. — Малинин с интересом взглянул на парня. — Лет сколько?

— Семнадцать.

— А зовут?

— Николай.

— Какого полка?

— Мы из одного полка, товарищ лейтенант, сто тридцать пятого десантного. Только я в батальоне Саврасова.

— Ага, наш, значит, — обрадовался лейтенант. — А места эти ты хорошо знаешь?

— За грибами каждый год ходил.

— В картах разбираешься? Провести сможешь? Сориентируешься? — одним духом выпалил лейтенант.

— Смогу.

— Так. — Лейтенант привстал. — А с образованием как?

— Девять классов, — живо ответил Колька.

— Будешь пока при мне, — сказал Малинин, — у меня людей нет.

— Мне бы к вам вообще, товарищ лейтенант.

— Ко мне, — усмехнулся Малинин, — а ты хоть знаешь, кто я?

— А как же, — вытянулся Колька, — разведка. Малинин ощупал Кольку своим белесым, лишенным красок глазом.

Колька съежился и покраснел, кожей ощущая свою нескладность.

— Немецкий знаешь?

— В школе пятерку имел. — Колька смутился, но, преодолев робость, опять затянул: — Мне бы к вам…

— Ладно, — улыбнулся лейтенант, — посмотрим. А сейчас… — Он взглянул на часы и по-деловому коротко бросил: — Собирайся. К вечеру своих не отыщем — труба. Шкуру сдерут.

Так Колька стал разведчиком. А впоследствии — полным кавалером орденов Славы, ордена Красного Знамени — медали он не считал, — грозой фашистов, всеобщим любимцем полка и носителем странного прозвища «Самурай».

Крестником прозвища Харитонова оказался случай. Однажды, почти под самый Новый год, он, Сашка Снегирев, Кудимов и Вася Белый ушли в поиск — был срочно нужен «язык». Парни благополучно миновали нейтральную полосу и под прикрытием деревьев двинулись б расположение противника. Метелило, видимость была плохая, и — так уж случилось — разведчики углубились больше, чем надо: первые посты остались позади. Высунувшись из леса, они заметили крепкую, в два наката землянку и часового, беспечно закутавшегося в бабий платок.

— Может, рискнем? — прошептал Харитонов.

Сашка кивнул. Согласились и остальные. Белый, в обязанность которого обычно входила буксировка оглушенного противника, и Кудимов составили прикрытие, а Харитонов с Сашкой с двух сторон подползли к часовому. Снял его Сашка, когда немец, освобождая из-под платка ухо, пытался понять: послышался или нет ему какой-то неясный шорох со стороны леса.

Харитонов осторожно приоткрыл дверь. В нос шибануло спертым воздухом, шнапсом, дешевым одеколоном. Николай сунул голову дальше и ахнул. В свете коптилки на нарах разметались немцы. Храп стоял несусветный.

Сашка вытащил гранату, в другую руку взял пистолет, и друзья вошли, плотно прикрыв за собой дверь.

«Что делать? — глазами спросил Снегирев. — Вон их сколько! Не мариновать же!» Действительно, брать одного — проснутся остальные. Как быть? Думать было некогда. Харитонов вытащил нож и кивнул Сашке: смотри, мол, в оба!..

…При отходе Харитонова ранило. Слегка ранило. Именно слегка: пуля прошла сквозь плечевую мякоть, не задев кости. По своей безалаберности Николай не обратился к врачам — решил лечиться собственным методом. Он выпил полстакана спирта, залил рану йодом, а ребята наложили повязку.

— И вся операция, — сказал Харитонов, довольно улыбаясь, — а врачам только дайся… Они руки коллекционируют, мою б с таким удовольствием отхватили!.. Она ж у меня, — он вытянул свою мускулистую, с сухим запястьем и длинными подвижными пальцами руку, — уникальная! Гляди! — Он сжал пальцы, взмахнул несуществующей дирижерской палочкой и, пронзительно свистнув, раскрыл кулак. На ладони лежала командирская зажигалка.

Разведчики захохотали. Капитан Малинин обшарил карманы и, выругавшись, попросил вернуть имущество.

— Ну как? — ухмыляясь, спросил Харитонов.

— Для воровского дела лапа подходящая, — одобрил Кудимов — небольшой, юркий, с обезьяньим лицом парень, пришедший к десантникам из штрафбата.

— Эх, ты, — печально сказал Харитонов, — это рука пианиста. Ты еще на мои концерты после войны ходить будешь.