— Прошу, — сказала она. — Вот тебе чай, варенье, яичница. Что еще прикажешь?

— Спасибо. — Никита взял ее за плечи. — Чего ты плакала?

— От счастья, — просто сказала Татьяна и, выскользнув из его рук, села на стул, жестом приказав садиться ему напротив.

— Ну, а все-таки?

Татьяна смерила его насмешливым взглядом и мягко проговорила:

— Вы, мужчины, можете испытывать самолеты, вопить сквозь льды караваны судов, зимовать в Арктике, но понять женщину, увы, вам, к сожалению, не дано.

— А объяснить не можешь? Я ведь не законченный дурак… Вдруг пойму. — Никита прикусил нижнюю губу и кротко улыбнулся.

Татьяна пригорюнилась, уперла в щеку ладонь.

— К хорошей музыке нужны соответствующие слова. А я, к сожалению, не поэтесса.

— А ты в прозе.

— Для такого чувства и проза должна быть талантливой, иначе… Помнишь: «Песню испортил…»

— Если мотор начинает барахлить, я на слух могу узнать, в чем дело.

— Боже мой! — Татьяна обеими руками схватилась за голову. — Ты такой же зануда, как отец. Для него сердце — двигатель, который он измеряет в лошадиных силах. Ну разве можно жить с таким человеком?!

— Можно, — сказал Никита, налегая на яичницу. — Даже нужно. У тебя есть паспорт?

— Уже три года. — Татьяна недоуменно вскинула брови. — Его в шестнадцать лет выдают. А в чем, собственно, дело? Уж не собираешься ли ты меня в загс вести?

— А ты… ты что, против? — заикаясь, спросил Никита.

Татьяна сразу как-то посерьезнела, сжалась и, подперев подбородок кулаком, задумчиво посмотрела в окно. Лоб ее пересекла извилистая морщинка, и она смешно зашмыгала носом.

— Ты слышишь меня? — снова спросил Никита.

— Слышу, — наконец отозвалась Татьяна. — А как ты представляешь нашу с тобой совместную жизнь?

Этот каверзный житейский вопрос мгновенно выбил Никиту из колеи. Так вылетает на вираже за бортик ледяной дорожки мотоциклист, слишком глубоко положивший машину набок.

— Как совместную, — невесело пошутил Никита. — А у тебя есть другие предложения?

— Подождать.

— Подождать?.. Мне три года еще барабанить, а тебе — два.

— Два года не срок, — сказала Татьяна, заплетая бахрому скатерти в косички.

— А пока?

— Мы будем видеться с тобой по субботам и воскресеньям.

— Перспектива. — Никита нахмурился, встал и тяжело заходил по комнате. — Я не понимаю, почему ты не хочешь принимать все так, как оно приходит?

— Кто-то сказал, — Татьяна на секунду оставила скатерть в покое, — если человек преодолевает трудности, это хорошо. Но если он их сам себе создает, то он просто-напросто дурак.

Никита резко остановился:

— Это ко мне относится?

— К нам обоим, — тихо сказала Таня. — И перестань злиться. Я никогда не была ханжой и не буду. Считай, что я твоя жена.

На душе у Никиты стало тревожно и хорошо. Как перед стартом, когда по рации слышишь спокойный и уравновешенный голос руководителя полетов: «Взлет разрешаю».

Он спросил:

— И будет свадьба?

— Студенческая.

— Почему?

— Пока мы официально не зарегистрировались, это наше с тобой личное дело. Родители узнают в свое время.

— Мои в курсе. В гости ждут.

— Съездим, — кивнула Татьяна. — Следующим летом.

— Хорошо, — сказал Никита. Теперь, когда все точки над i были расставлены, ему захотелось действовать. — У нас в распоряжении месяц.

— Для медового вполне достаточно. — Татьяна закрыла ладошками лицо и негромко рассмеялась. — Я все еще не верю… А ведь знала, знала!..

— Что знала? — спросил Никита, который думал уже о претворении возникших планов в жизнь.

— Что именно все так и будет. Как увидела тебя, так и поняла — судьба.

— Прекрасная у нас с тобой судьба! — Никита рухнул на колени и, обняв Татьянины ноги, прижался к ним. — Как тебе идея? Мотоцикл у нас есть, палатку возьмем у Гаврилы — и на необитаемый остров.

Татьяна, соглашаясь, кивнула и взъерошила ему волосы.

— Когда мы едем?

— Завтра утром. Свадьба длиною в месяц!..

Нет, тысячу раз был прав Баранов, когда говорил: «Не задирайте нос, рано! Чтобы именоваться летным составом, надо ой-ей-ей сколько еще работать. Не буду спорить, «Як» — машина прекрасная, маневренная, легка в управлении, выходит из штопора, стоит лишь бросить ручку, но она с винтом, желуди, с винтом! А «МиГ» — реактивный самолет, он имеет свои особенности, загадки и секреты, и, чтобы раскрыть их, необходимы прочные, глубокие теоретические знания. И практика. Практики будет предостаточно, а вот знания… Здесь все зависит от вас. Постарайтесь сами покрепче уложить их в свои черепные коробки. Надеюсь, они вмещают не только танцы и девчонок…»

Тогда до ребят не дошел совет старшего товарища — были они молоды, самонадеянны и слишком опьянены радостью первых самостоятельных и, в общем-то, успешных полетов.

— Ничего, — сказал Алик, — если на «Яках» ездили, то и к этим лошадкам седла подберем.

И здорово ошибся. Да и не только он один.

Что «МиГ» не чета «Яку», Никита понял в первом же полете. Он не очень волновался: ежедневные тренировки на тренажере и хорошая теоретическая подготовка — аэродинамику и теорию реактивного двигателя Никита сдал на «отлично» — сделали свое дело. Машина была давно изучена, и все в ней, вплоть до последнего тумблерчика, известно. И все-таки, когда Баранов, сидевший во второй кабине, спросил: «Готов?» — он на секунду растерялся. «Опять яичницу устроит», — мелькнула мысль. Баранов быстро один за другим включил все тумблеры и краны. Заурчал стартер, и турбина, раскручиваясь, заложила уши высоким и пронзительным визгом. Стрелки приборов ожили и поползли вправо — двигатель запустился.

— Поехали? — спросил Баранов и, не дожидаясь ответа, лениво выбросил вверх согнутую в локте правую руку. Ашир Аширович убрал колодки. Финишер дал знак выруливать. Баранов прибавил оборотов, но машина и не думала трогаться с места.

— Норовистая кобылка, — сказал Баранов, увеличивая обороты.

Самолет еще некоторое время постоял, словно в раздумье, а затем резко рванулся вперед.

— Ты понял, почему она взбрыкнула? — спросил Баранов, когда они вырулили на старт.

— Да, — мгновенно сообразил Никита. — Время нужно учитывать, необходимое для раскрутки турбины.

— Молодец! — похвалил Баранов. Он переключил связь и запросил разрешение на взлет.

Машина мелко подрагивала, и по этой дрожи, нервной, нетерпеливой, пульсирующей, как кровь скакуна перед заездом, Никита вдруг понял, с какой сумасшедшей скоростью помчится по бетонке этот дьявол, как только инструктор отпустит тормоза.

— Сто пятый, я — «Горизонт»… взлет разрешаю. Разбег продолжался до непривычного долго. Никита глянул на приборную доску: «Никаких отклонений. Скорость — сто восемьдесят…» В этот момент Баранов взял ручку на себя. «Приподнял носовое колесо, — зафиксировал Никита. — Отрыв…» С глухим стуком встали в гнезда шасси, приняли соответствующее положение закрылки. «МиГ» взбычился и, задрав нос, свечой устремился вверх. Никиту вдавило в спинку сиденья, но он, не замечая ни боли в пояснице, ни перегрузки, с удивлением взирал на вращающуюся стрелку высотомера: «Три тысячи, четыре, пять, шесть! Шесть тысяч метров, а они в воздухе считанные минуты».

— Ты понял, чем отличается теория от практики? — словно угадав мысли своего ученика, спросил Баранов.

— Потрясениями, — улыбнулся Никита. Его и впрямь поразила эта фантастическая скороподъемность. И тишина — рев двигателя оставался где-то позади.

— Это хорошо, что ты еще не разучился удивляться, — заметил Баранов. И неожиданно: — Ты и театр любишь ходить?

— Очень, признался Никита.

— Сейчас и тебе покажу декорации к спектаклю «Твой звездный час» в постановке инструктора летной подготовки Виктора Баранова.

«Поехал, колесо несмазанное», — беззлобно чертыхнулся Никита. Что Баранов любитель поговорить, знали все и ценили в нем это качество. О трагическом он рассказывал с юмором, действительно смешные случаи выдавал на полном серьезе. Но шутить и смеяться он любил не только на земле, но и в воздухе, где надо было работать. Причем если в кругу друзей он делал это ненавязчиво, к слову, то на высоте он мог разглагольствовать о чем угодно. Интересовался, какой длины у жирафа шея, сколько весит слон, какого цвета глаза у любимой девушки курсанта. Это было странно и непонятно. Тем более, что за любую оплошность и ошибку в пилотировании Баранов устраивал своему размагниченному подопечному такой немыслимый разнос, что последнему от тоски и стыда хотелось сквозь землю провалиться. Но мало кто понимал, что таким своеобразным способом Баранов вырабатывал в своих учениках внимание, сосредоточенность, чувство ответственности за себя, полет и машину. После нескольких уроков курсант наконец начинал соображать, что от него требуется, и все разговорчики своего инструктора старался пропускать мимо ушей. Баранов, видя, что добился своего, тоже замолкал и после этого вступал в разговор уже только по делу.