— А после я проделал бы то же самое с твоей мамашей, — говорит Ник. — Лупил бы ее по уже треснувшей черепушке, пока та не раскололась бы на кусочки.

Мне становится трудно дышать. Убить Ника — это кажется таким легким делом. И вдруг до меня доносится другой голос — отцовский. Слов я не различаю, однако голос, неторопливый, успокаивающий, несомненно, принадлежит ему. Возможно, это фрагмент какого-то воспоминания, неожиданно оживший в моем травмированном мозгу.

Ник улыбается:

— Как жаль, что у тебя нет ни жены, ни детей, которыми я мог бы заняться на досуге. Хотя кое-какие возможности у меня еще остались. — Он достает из кармана фотографию Джеммы, входящей в сопровождении полицейских в здание суда. — Она мне нравится, Алекс. Пожалуй, следующей я убью ее.

Я еще крепче сжимаю рукоять пистолета, набираю в грудь побольше воздуха.

— Возможно, мне досталось больше отцовских качеств, чем тебе, — говорю я, с трудом шевеля пересохшими, липкими от крови губами. — Возможно, дело в чем-то еще. Но кое в чем мы с тобой различаемся. Я не убийца. И я арестую тебя.

Я выдыхаю набранный в грудь воздух, и в глазах у меня немного проясняется. Ник, поняв, что я говорю всерьез, перестает улыбаться.

— Наверное, ты прав, — произносит он. — Может, ты и не убийца. Зато я — убийца.

С этими словами он стремительно разворачивается к каминной полке, срывает с нее свой пистолет и начинает поворачиваться ко мне. Лицо его искажено яростью, и я нажимаю на курок — раз, второй. На лбу и груди Ника расцветают два красных цветка, на долю секунды он словно повисает в воздухе, а затем мышцы его слабеют, утрачивают способность бороться с земным притяжением. И он валится на пол, роняя ставший уже бесполезным пистолет.

Я прерывисто выпускаю из легких воздух, морщась от боли, которая обжигает мои сломанные ребра. Потом бросаю на Мэтью Торна последний взгляд и кое-как добираюсь до двери коттеджа.

Оказавшись снаружи, я достаю из кармана мобильный, включаю его. И звоню Дейлу.

— Алекс! — восклицает он, сразу схватив трубку. — Где ты? Я пытался дозвониться до тебя, но не смог.

— Я в коттедже у озера Клэй. И Ник здесь.

— Выезжаем. — Я слышу скрип его кресла, быстрые шаги. — Он знает, что ты там?

— Да, но это уже не существенно.

Я прячу телефон в карман, сажусь перед коттеджем на землю. Я чувствую себя опустошенным, выжатым. Убить человека нелегко, а близкого родственника тем более. Был ли я прав? Может быть, мне следовало прострелить ему плечо, разоружить его? Я откидываю голову назад, упираюсь затылком в стену коттеджа, и дождь омывает мое лицо.

Мне кажется, что проходит всего лишь мгновение, а джип Дейла уже взлетает на склон горы и останавливается передо мной, сияя фарами. Из джипа выскакивает Дейл, следом один из его помощников. Оба держат в руках пистолеты-автоматы.

— Алекс! Как ты?! — кричит, подбегая ко мне, Дейл.

— Жив. — Это все, что мне удается ответить.

Дейл везет меня в хоултонскую больницу. Ключи от «корвета» я доверил помощнику шерифа Энди Миллеру, пообещавшему доставить его к зданию Высшего суда, ни во что не врезавшись по дороге. Большую часть пути я молча смотрю в окно, сначала на пролетающие мимо деревья, а последние мили — на пустые зеленые поля.

Когда мы выезжаем на шоссе I-95, Дейл предпринимает попытку отвлечь меня от моих мыслей.

— Он был убийцей, Алекс, — говорит Дейл. — Приходился он тебе братом или нет, не важно. Ты поступил правильно.

— Да, наверное, — отвечаю я, глядя на разбрызгивающие грязную воду встречные машины. И поворачиваюсь к Дейлу: — Как ты думаешь, почему Ник и я выросли такими разными? Он негодовал из-за таких вещей, о которых я ничего не знал. И все же я не думаю, что мог бы стать таким, как он. А ведь мы выросли в одном городе, и отец у нас один. Не понимаю.

Он пожимает плечами:

— Ты не у того спрашиваешь. Просто будь благодарен за то, что ты — не он.

— Да, наверное.

Джемма появляется в больнице, когда врачи обрабатывают мои раны. Она почти ничего не говорит — наверное, понимает, что я сам ей все расскажу, если мне захочется, — просто сжимает мои ладони и кладет голову мне на плечо. Она говорит тихо, ласково, и каким-то образом ей удается развеять мою меланхолию.

Потом ко мне заглядывает и Дейл, он хочет, чтобы я ответил на несколько его вопросов и заполнил типовые документы, которые посылаются в управление главного прокурора штата всякий раз, как кому-нибудь из полицейских приходится применить оружие. Я обещаю сделать это завтра, Дейла мое обещание более чем устраивает. Вообще он так и сияет от счастья, — полагаю, это из-за того, что ему удалось закрыть дело об убийстве Ламонд без помощи другого полицейского управления или агентства. Надо полагать, его репутация в округе резко пошла в гору — и хорошо, я к нему никакой зависти не испытываю.

Джемма отвозит меня к себе, и я засыпаю едва ли не в тот миг, когда она укрывает меня одеялом.

На следующее утро я еду в Уинтерс-Энд, чтобы забрать свои вещи и распрощаться с «Краухерст-Лоджем», — одна только мысль об этом доставляет мне редкостное удовольствие. С сумкой на плече я в последний раз спускаюсь по лестнице в холл. За стойкой никого, как обычно, нет. И я, вместо того чтобы вызвать портье звонком, подхожу к стене позади стойки и толкаю ее, совершенно не представляя, что может меня за ней ждать.

Я вижу узкую комнату, наполненную документами, начинающими покрываться плесенью гроссбухами и какими-то написанными от руки заметками. В дальнем ее конце стоит стол, на нем — старенький переносной телевизор, электрический чайник и огромная коллекция кофейных чашек и баночек с сухим молоком. В комнате пахнет какой-то кислятиной.

Управляющий отелем сидит перед телевизором и смотрит сериал «Чертова служба в госпитале МЭШ».

— Что вам здесь нужно? — спрашивает он, явно испуганный моим появлением. — Постояльцам сюда нельзя.

— Мм… я съезжаю. Пошлите счет в управление шерифа, там его оплатят. — Я бросаю взгляд на телевизор. — Вы так его каждый день и смотрите, с утра до вечера?

— Не всегда одну и ту же программу, — отвечает он так, точно это все объясняет. Хотя, может быть, и объясняет. — А вам какое дело?

— Да просто… нет, никакое. Ну я пошел.

Выйдя из отеля, я вижу, что тучи рассеялись, снова светит солнце. Деревья вокруг парковки сияют свежей, подрагивающей листвой. Я доезжаю до шоссе, поворачиваю на юг. Уинтерс-Энд выглядит повеселевшим, мне кажется, что и людей на его улицах стало больше. Трудно сказать, действительно ли это так или я просто по-другому смотрю на город.

Проехав почти полгорода, я вижу на улице Софи Донеган, черные волосы ее поблескивают на солнце. Я торможу рядом с ней, опускаю стекло.

— Привет, — говорит она, приподнимая в улыбке уголки накрашенных темной помадой губ.

— Привет. Если вам все еще охота выбраться отсюда, то я, скорее всего, уеду в следующий уик-энд.

— Да, я слышала, все закончилось. Говорят, вы застрелили того типа.

Я киваю:

— Застрелил. Не могу, правда, сказать, радует меня это или нет. Так хотите вы уехать отсюда?

— Нет. Я решила остаться здесь до окончания школы и на летние каникулы. Ну а осенью начну учиться в университете.

— Да? В каком?

Улыбка ее становится лукавой.

— В Бостонском, — говорит она. — Так что мы, наверное, еще увидимся, Алекс.

Она чмокает меня в щеку и уходит, помахивая ладошкой над плечом и лишь один раз оглянувшись на меня. Я отъезжаю от бордюра. Воспоминания о прежнем Уинтерс-Энде еще шевелятся в моей памяти, но уже не так, как неделю назад, когда я только-только вернулся сюда. Теперь улицы представляются мне просто рядами домов, а люди — обычными жителями обычного городка. Прошлое больше не вторгается в настоящее.

Неделя у меня уходит на заполнение документов, связанных с убийством Николаса, а Дейл тем временем увязывает воедино последние спутанные нити дела. Во вторник полиция штата объявляет об аресте Артура Тили, аптекаря, который, выполняя указания доктора Валленса, подменил мое лекарство. Он раскалывается на первом же допросе, признается в подмене таблеток, в том, что помогал доктору Валленсу торговать наркотическими веществами, на которые тот выписывал рецепты, в собственном пристрастии к морфию, во всем. Думаю, если бы на него поднажали, он признался бы и в убийстве Джона Кеннеди.