— А с вами, Николас, случалось что-нибудь в этом роде?

— Именно в этом роде — нет, — отвечает он почти шепотом. — Хотя однажды, очень давно, я подошел к этому совсем близко.

Он смотрит уже не на меня, но словно вглядывается в прошлое.

— И что же? — так же тихо спрашиваю я.

— Я почувствовал, что мне предстоит вступить на новый путь. А потом принял решение, определил для себя цель. И мне все стало ясно.

— А что это было за решение?

Николас словно пробуждается от сна.

— Это дело очень личное, мистер Рурк, — говорит он. — Да я и сомневаюсь, что вы в нем что-нибудь поймете.

— А вы попытайтесь мне объяснить.

— Думаю, не стоит.

Ладно, похоже, самое время устроить небольшой перерыв.

— Не желаете выпить кофе, Николас? — спрашиваю я. — Я хочу налить себе чашечку.

— Нет, спасибо.

— Ладно.

Я встаю и покидаю комнату для допросов.

Первым делом я направляюсь к кофеварке. Потом вхожу в темную комнату, в которой сидит Дейл, наблюдая за подозреваемым сквозь зеркальное стекло.

— Ну как в сравнении с прежними разговорами? — спрашиваю я.

— Здорово, — отвечает он. — Впечатляет.

— Попроси кого-нибудь из твоих людей разослать его фотографию по всем психушкам северо-востока страны. Этот разговор насчет срыва — вдруг Николаса где-то опознают.

— Конечно.

Я возвращаюсь в комнату для допросов, усаживаюсь и спрашиваю:

— Вы знали Анджелу Ламонд, Николас?

— А что там было знать?

Его лицо вновь обрело буддийскую непроницаемость.

— Она была медицинской сестрой, всю жизнь прожила в Уинтерс-Энде. Умная, привлекательная сорокалетняя женщина, у нее не было постоянного любовника, зато было множество друзей и никаких врагов. Не богатая, не водившаяся с дурными компаниями и, насколько нам известно, никому не дававшая поводов для неприязни. И тем не менее кто-то схватил ее, увез на пустынное шоссе, раздел догола и зарезал.

На лице подозреваемого снова появляется подобие улыбки:

— Говоря «кто-то», вы, я так понимаю, подразумеваете меня.

— Да нет, я просто хочу понять, что произошло. И я, и ее родные.

— А вам-то это зачем? — Он задает вопрос таким ровным тоном, что я не могу понять, чего в нем больше — насмешки или искреннего интереса.

— Да просто ради душевного спокойствия. А кроме того, чем лучше мы понимаем такие поступки, тем легче нам становится их предотвращать.

Несколько секунд Николас бесстрастно смотрит на меня, а затем произносит:

— Eripere vitam nemo non homini potest, at nemo mortem; mille ad hanc aditus patent.

Я молчу, и он переводит:

— «Всякий может прервать жизнь человека, но никто — смерть, ибо тысяча путей ведут к ней».

— Кого вы цитируете?

— Сенеку. Полагаю, когда вы учились в университете, мистер Рурк, до Сенеки у вас руки не доходили. Криминология и юриспруденция, не так ли?

Я не отвечаю.

— А в старших классах вы были слишком заняты, ухаживая за девушками из команды болельщиц. На библиотеку у вас времени не оставалось, верно?

— Верно.

Николас улыбается мне, точно снисходительный папаша.

— Я немного устал, мистер Рурк. Может быть, продолжим в следующий раз?

Я на миг задумываюсь, не отказать ли ему, не заставить ли остаться, пока он не ответит на мои вопросы. Но что-то подсказывает мне, что злить его не стоит, моей задачи это не облегчит. Лучше прервать допрос — а заодно попытаться выяснить, откуда ему так много известно обо мне.

— Хорошо, — говорю я. — Давайте пока закончим.

Я называю в микрофон точное время, выключаю запись. Вызываю двух охранников, чтобы они отвели Николаса в камеру. Уже у самой двери он останавливается, оборачивается и говорит:

— Вы спрашивали, чего я ждал. Я ждал вас, мистер Рурк. Именно вас.

Когда я добираюсь по одиннадцатому шоссе до места, отмеченного двумя букетиками цветов, солнце уже садится над далекими Аппалачами. Я подвожу «корвет» к обочине и выхожу на дорогу. Дейл хлопает дверцей своего джипа и ведет меня к месту в середине полосы, футах в двадцати от капота моей машины.

— Вот тут, — говорит он. — Лежала головой на север, на правом боку.

— Мне нужно осмотреться здесь, — говорю я, — а после пройти тем путем, которым Анджела возвращалась домой с работы. Ну и в дом ее хорошо бы заглянуть, проверить все, что имело отношение к ее личной жизни.

— Думаешь, такие мелочи имеют значение?

Я наклоняюсь, притрагиваюсь к асфальту.

— Знать жертву всегда полезно, Дейл.

— К слову сказать, подозреваемый, похоже, многое знает о тебе. Что он имел в виду, когда сказал, что «ждал» тебя, как по-твоему?

— Понятия не имею.

Плащ Дейла издает шуршание — он сует озябшие руки в карманы.

— Судя по его разговорам, малый он образованный, — говорит Дейл. — Как считаешь, может, стоит разослать запросы по колледжам и университетам, вдруг его где-нибудь да узнают?

Я пожимаю плечами:

— Попробовать можно, однако не думаю, что это сработает. Во-первых, узнать одного студента из многих тысяч — дело не простое. А во-вторых, не думаю, что он получил хорошее образование. По-моему, он скорее начитан — нигде не учился, а нахватался кое-чего сам.

— Как ты это понял?

— По тому, как он разговаривает, — отвечаю я, доставая из кармана сделанные на месте преступления заметки криминалистов. — Николас цитирует то да се, сыплет разного рода сведениями, но в этом нет никакой системы. Он смахивает на человека, который читает стихи, ничего не зная о рифме.

Дейл неуверенно кивает.

Я проглядываю пару снимков, сделанных полицейскими с такого расстояния, что в кадре уместилось все тело. Потом обвожу взглядом дорогу, узкую бетонную канаву, поля по обе стороны от шоссе.

— Так, говоришь, следов на траве не было?

— Не было.

Высокие стебли растений, заполонивших бывший выгон, погнуты и собраны в пучки криминалистами, дюйм за дюймом осматривавшими землю вокруг места преступления. Лес, окружающий продолговатый участок поля, узкой полоской темнеет вдали — в трех с половиной милях к северу отсюда, в полумиле к югу и в миле к востоку и западу. Легкий ветерок гонит волны по зеленой траве.

— Почему он выбрал именно это место? — спрашиваю я у Дейла, хотя оба мы понимаем, что вопрос этот риторический. — Это либо очень глупо, либо по-настоящему умно, и тогда мы упускаем что-то из виду. Соскобы из-под ногтей жертвы ничего не дали, так?

— Нет. А что ты имеешь в виду?

Я указываю на ведущую к городу часть шоссе.

— Полем он прийти не мог, значит, должен был двигаться по дороге. Но не в открытую, поскольку не хотел, чтобы его увидели из проходящих машин. Если он вел Анджелу вдоль канавы, то мог, увидев издали машину, бросить беднягу в канаву и спрятаться сам. Но тогда под ее ногтями остались бы грязь и песок. Скажи, а ступни ее медэксперт осматривала?

— Не знаю.

— Ладно, спрошу у нее завтра сам. Давай проверим маршрут, по которому Анджела шла домой. Только поедем помедленнее, я хочу посмотреть, что тут за лес.

Узкая полоска елей и берез, отделяющая поля от города, совсем не подходит для того, чтобы устроить в ней засаду. Пространство под ярким пологом листвы и иголок светлое, просматривается насквозь. В таком лесу хорошо собак выгуливать.

Теперь мы едем мимо домиков из кирпичей и некрашеных бревен. Мимо лужаек, покрытых весенней изумрудно-зеленой травой, пробивающейся из земли после весенней оттепели. Мимо внедорожников на подъездных дорожках. Мимо пикапов и солидных седанов. Турист увидел бы здесь еще один городок с почтовой открытки штата Мэн. А я вижу облупившуюся краску, разболтавшиеся доски, занавески, которые неплохо бы постирать. Уинтерс-Энд всего лишь обычный город, населенный обычными людьми с обычными проблемами.

Обычный еще и потому, что хорошо знакомый. Я не был в этом городе семнадцать лет, но мне кажется, с тех пор здесь ничего — если не считать моды — не изменилось. Названия улиц и дома пробуждают во мне на редкость сильные воспоминания. Скиннер-стрит, на которой жила Рона Гарде, когда мы с ней учились в старших классах. Однажды ее родители куда-то уехали, и мы любили друг друга — для обоих это был первый раз — самые страшные, помнится, пять минут моей жизни. Винный магазин Ренфри, в котором мы с друзьями покупали пиво, отправляясь на гулянку в кемпинг «Бойнтон». Продуктовый, ставший теперь частью сети «Сэвен-илэвен», в нем я заработал первые деньги, пошедшие на оплату учебы в университете. Я отмахиваюсь от воспоминаний и останавливаю машину перед приемной врача на Центральной улице. Приемная уже закрыта и заперта. Я закуриваю, ожидая, пока Дейл выберется из своего джипа.