Нет такого национального имени, которое вызвало бы против себя столько ненависти, злобы, нападок и пропаганды, как название территории и народа: «Украина», «украинцы», «украинский»[910]. И россияне, и поляки издавна старались всячески бойкотировать и ограничивать термины «Украина, украинец»[911]. В начале XX ст. польский языковед проф. Брикнер протестовал против названия «Украина», дескать, надо название «Русь» уступить, по его выражению, «москалям», а держаться названия «малороссы». Иван Франко так ему ответил: «Можем на сие ответить уважаемому историку польского языка, что в создании названий, равно как и вообще в создании новых языковых форм историческая традиция играет определенную важную, но совсем не исключительную и даже не первостепенную роль. Нация существует не для языка, а создает и неустанно видоизменяет язык согласно своим нуждам; историку, прежде чем оценить, а тем более осудить какой-либо новообразование, следовало бы войти по возможности в причины, которые вызвали его и привели к победе над прежними формами; без такого понимания он рискует сделаться не историком, а доктринером, который ради какого-то любимого и переоцененного принципа готов живую действительность вытягивать или укорачивать на прокрустовом ложе. Где речь идет о польских темах, там проф. Брикнер очень прилежно старается, чтобы не впасть в такое доктринерство; сопротивление других народностей — это ничего, можно. А не следовало бы»[912]. Голос проф. Брикнера был неодиночный. «Кое-кто еще и ныне подсовывает злобное вранье, словно то название „Украина“, „украинский“ завели десять лет назад пруссаки и Австрия»[913]. Даже и теперь есть в Польше силы, которые выступают против терминов «Украина», «украинец», называя их австрийской выдумкой, или выдумкой немецкого генерального штаба, или московской интригой[914]. Генеральной тактикой польских ассимиляторов была в самый раз война с этнонимом «украинец». Относительно населения Волыни и Полесья утверждалось, что там нет никаких украинцев, а только этнографическая масса без определенного имени[915]. В 1939 г. польское правительство утвердило тайный план ассимиляции волынских украинцев. Согласно этому плану «сам термин „украинец“, „украинский“ попадал под запрет. Вместо них предлагалось употреблять термины „русин“, „русский“ и такие нейтральные термины, которые ничего общего с национальностью не имели, как „православный“, „волыняк“, „полищук“, „тутейший“. По мнению создателей программы, это должно было, в конечном счете, привести к полной ассимиляции украинцев»[916].
В официальных государственных публикациях послеверсальской Польши (1918–1939 гг.), в том числе в утвержденных сеймом законодательных актах, для определения понятия «украинский» употребляли термин «руський», а в скобках «русинский», чтобы не спутать с российским. Вслед за Брикнером авторитетный проф. Нич выступил на страницах влиятельного языковедческого журнала «Jeżyk polski» с призывом не употреблять в польском языке терминов «Украина», «украинец». Сама жизнь, как ответил ему либеральный польский деятель Леон Василевский, смела эту смешную в своей недальновидности, и, добавим, просто неразумную теорию маститого польского языковеда[917]. В полемику вокруг наших этноведческих терминов вмешалась тогда выдающаяся польская писательница Мария Домбровская. В статье «Сентябрь в Залещиках» она, в частности, писала: «Считается в последнее время, что русское население, охваченное польскими границами, само себя зовет украинцами и считает оскорблением своих национальных чувств, когда о нем говорят: русины. Поэтому поляки с чуткой совестью, а главное те, что понимают, насколько болезненным и опасным являете оскорбление национальных ощущений, употребляют слова „украинцы“ и „украинский“, даже если и не соглашались со всем, что вкладывает шовинистическая демагогия в те слова. Другие, более толстокожие или неблагосклонные для национальных меньшинств, употребляют только слова „русины“. И это раздувает пламя национального антагонизма. Когда целый народ принял это название как собственное имя и как проявление своих стремлений к государственной независимости и суверенности, то возникло это главным образом из необходимости подчеркивания своей обособленности от России, которая русский, по-польски русинский народ, вместе с его названием, культурой и историей силилась втянуть в свой ненасытный организм. Названий „Украина“ и „украинский“ царская Россия никогда не хотела признать. А для Польши это название должно было быть в наивысшей степени симпатично»[918]. На такую доброжелательную позицию выдающейся писательницы, вероятно, повлияла новелла «Сыны» ее современника — выдающегося украинского писателя Василия Стефаника, в которой есть такой выразительный эпизод:
«— Последний раз пришел Андрей: он был у меня ученый. „Папа, — говорит, — теперь идем воевать за Украину“. — „За какую Украину?“ А он сковырнул саблей груду земли да и говорит: „Это Украина, а здесь, — и ткнул саблей в грудь, — тут ее кровь; землю нашу идем у врага отбирать. Дайте мне, — говорит, — белую рубашку, дайте чистой воды, лишь бы-м обмылся, да и будьте здоровы“. Как и его сабля сверкнула, да и меня ослепила. „Сын, — говорю, — есть еще у меня меньше тебя, Иван, бери и его на это дело; он сильный, пусть вас обоих закопаю в эту нашу землю, лишь бы враг из нее корни не повырывал в свою сторону“».
Однако украинофобски настроенные правящие круги поверсальской Польши, конечно, не обращали внимания на одиночные писательские голоса. После присоединения к Польше в 1919 г. Галиции польские шовинисты стали ее официально называть Восточная Малопольска (Wschodnia Małopolska), в современном языке «Восточные Кресы» (Kresy Wschodnie). Это обидное для галицких украинцев понятие шовинисты скопировали у немцев. Прусское правительство после третьего раздела Польши назвало Варшавскую область «Новой Южной Пруссией» (Neu Sud Preussen). «Стоит заметить, что споры о названиях разных фрагментов украинских земель всегда носили яркий политический подтекст. Насколько без серьезного сопротивления был принят термин „Galicja Wschodnia“, навязывая (правда, искусственным способом) его давнему галицкому княжеству, не упоминая уже об „Западной Украине“, то термин „Małopolska Wschodnia“, распространенный властью Польши Речпосполитой в межвоенный период, никогда не был апробирован украинскими жителями. Эту „Mala Polska“ трактовали они на уровне с бывшей „Mala Rosja“»[919].
Куратория Львовского Школьного Округа, в который входила практически вся Галиция, издала в марте 1923 года циркуляр, которым запретила употреблять слово «украинский», а приказала всюду «на печатях, свидетельствах и других документах и в школьной науке употреблять исключительно слово русский (ruski) вместо принятого слова украинский (ukraiński)»[920]. Этнонимическая война в Галиции запылала снова. Галицкие украинцы стали всеми средствами бороться против польского запрета. Посыпались открытые протесты против «не практикующегося в культурном мире порядка, чтобы у живого народа отобрать его название, а навязать другое, которое он не хочет! Относится это к названию „украинский“, которое школьная администрация запрещает употреблять в украинских школах!»[921]. Этот же автор отметил, что польская власть «из украинских школьных книжек выбросила все места, где речь об Украине, и само название „украинский“»[922]. От Научного Общества имени Шевченко К. Студинский и В. Гнатюк подписали протест (настоящим автором был Богдан Барвинский), где говорится: «Нет в мире такой власти, которая могла бы живому народу запретить употребление его национального имени, а навязать такое, которое он не хочет или не может употреблять»[923].
