Господин Бобров посидел еще малость посреди комнаты, потом, так и не дождавшись от нас ни слова, сплюнул под ноги, чего прежде за ним не водилось, и грохнул свои браунинги на стол, словно булыжники какие.

– Так и будем в молчанку играть?!

И тут офицер вдруг продолжил оборванную у церквушки фразу, будто и не было долгой паузы:

– …западню. Волчий капкан.

– Нам или ему? – уточнил я.

Инспектор стоял у стола – хотел было стащить с себя бурки, но так и замер – смотрел на нас разинув рот.

– А уж это как бог даст. Должен господь милосердный наконец определиться, с кем он, на чьей стороне, – вместо штабс-капитана ответил Бобров. Наклонился, вытер рукавом нательной рубахи свой плевок с тускло-зеленой половицы и буркнул: – Хотя на бога надеяться – последнее дело. Отвернулся он от Кедрина давным-давно. Нужно придумать какой-то хитрый ход. – Глянул на меня, продолжил: – Ход конем.

– Это я, что ли, конь?

– Лучше быть конем, чем ослом или… шакалом. – Инспектор улыбался, глядя мне в глаза. Это был вызов. И я его принял.

Либо вервольф попадет в западню, либо мы сами себе роем яму. Жизнь покажет. Всяко лучше, чем покорно ждать смерти. И мы окопались в Малых Чёботах, стараясь превратить каждую занятую нами избу в дот. Напрасный труд, зато у солдат не оставалось времени и сил для панических разговоров и мыслей.

Это был смелый эксперимент – попытаться навести порчу на вервольфа. Отец наверняка расхохотался бы и отпустил обидное замечание. А дед… Дед скорее всего подмигнул бы хитро и шепнул на ухо, чтобы другие не слыхали: «По правилам даже в гроб ложиться – и то макушку отобьешь».

Я выбрал пустующую избу, одну из многих. Выбрал по одному мне понятным признакам. Спроси кто, объяснить бы не смог, чем именно она мне приглянулась. У входа и под окнами штабс-капитан по моей просьбе расставил самых бдительных, терпеливых и нелюбопытных солдат. Я запер дверь на стальной засов, проверил, плотно ли закрыты окна, и принялся за работу.

Разложил на длинной скамье логические атрибутылля удачной охоты, которые тайком позаимствовал из семейной коллекции, что пополнялась веками. За всю свою жазь мой отец использовал на операциях едва ли десятую часть накопленного. У меня были камешки, которыми легендарный Матвей Балакирев отгонял летучих волков на Черной горе, были священные косточки серебристого песца, которые прадед раздобыл у Великого шамана племени уручей. Здесь были клыки последней мардагайл из глубин Кавказа и кое-что еще. Но самое главное: я захватил с собой кусочек кожи убитого лет десять назад вервольфа – кожа походила на свиную и почему-то пахла корицей.

Наведение порчи на чужую жену или тещу – доведенный до блеска ритуал, известный сотням тысяч ведьм, колдуний и обыкновенных ворожей. Его применяли еще в те далекие времена, когда на Земле бок о бок с человеком жили ящеры и маленький народец. На вервольфов, насколько знаю, порчу не наводили никогда. И потому мне предстояла чистая импровизация. Если дело выгорит, глядишь, попаду в учебники прикладной логики. А если меня ждет фиаско, некому будет сообщить о моем провале, а иначе бы я все равно попал в учебник – в раздел курьезов.

Разложив атрибуты, я сел на коврик, сложив ноги по-фаньски – это помогает сосредоточиться, – и запел древнюю песню индеанских охотников на волков, которую привез из-за океана знаменитый путешественник и естествоиспытатель Малькольм Хьюпетт (он же – и-чу Маланий Хлебников). Обладая профессиональной памятью, он с одного раза запомнил ее от первого слова до последнего, а в песне этой ни много ни мало тысяча сто одиннадцать строф. Пел я во весь голос, так что на улице было слышно. Уж не знаю, что думали часовые, но вскоре из-за околицы стали подвывать самые натуральные волки. Потом грохнул выстрел, за ним другой, и больше мне никто не подпевал.

Неожиданно тучи разошлись, и в голубую дыру заглянуло белесое, почти не греющее солнце. В избу сквозь запыленные стекла преткнулись несколько желтых лучиков, в них заплясали соринки, пушинки, напоминая лишний раз, что воздух – не бестелесное, бесплотное ничто, а самый настоящий компот, которым мы не дышим, а который пьем. Эта обычно раздражающая глаз пляска невесомого мусора теперь согрела мне душу, напомнив о родном доме, о том, что мир един, а значит, и победа наша вполне возможна. Ведь несчетное число раз в великом множестве мест и-чу разнообразными способами истребляли вервольфов всех мастей и оттенков. Что для Истребителя Чудовищ может быть нормальней и естественней такой работы?..

Необоримое нечто потянуло его к моему пристанищу, и, будучи не в силах сопротивляться, оборотень убеждал себя, что все и планировал с самого начала. У него слишком много неотложных дел, чтобы месяцами мотаться по раскисшим дорогам, высасывая соки из очередного коня. (Казавшееся неутомимым, не требующее корма животное, рухнув на землю, всякий раз мгновенно обращалось в груду пыли или растекающуюся жижу – в зависимости от погоды. Вер-вольф выпивал до донца его жизненную энергию.)

Настало время покончить с утомительным преследованием, настала пора решительной схватки. И вот король оборотней идет навстречу своему сопернику, чтобы поразить его в недолгом, но красивом поединке…

Вервольф развернул коня и галопом погнал его в гору – к оставленной позади деревне. Он возвращался к грудам трупов, которые уже сыграли свою роль в этой замечательной игре, где ставка так высока – бесценная жизнь.

Деревня, где засели солдаты, была все ближе – почерневшие от времен и непогоды избы, покосившиеся сараи и щелявые заборы. Оборотень втянул носом воздух – пахло сыростью и человечиной. Он спрыгнул со взмыленного коня и зашагал по утонувшему в грязи деревенскому переулку.

Часовые, даже глядя в упор, не замечали его. Пружинистой походкой, сильно отмахивая в такт руками, приближался вервольф к избе, в которой окопался этот наглый упрямец, глумливый и-чу, сопляк, еще ничему не наученный жизнью.

Моих логических сил, хоть и подкрепленных семеж причиндалами, не хватало для решающего удара. Заманенный в избу и «полураздавленный» заклятиями вервольф почувствовал это и приободрился. Сейчас он соберется с силами, яростно оттолкнется от притянувшей его как магнитом стены и уйдет в ночь и туман. И тогда нам предстоят новые сотни верст, новые бои вслепую, изначально обреченные на неудачу. Отряд будет таять, солдаты впадут в отчаяние, и рано или поздно кто-нибудь в горячке боя с незримым противником пальнет в слишком заметную спину инспектора Боброва, штабс-капитана Перышкина или мою.

У меня был револьвер с серебряными пулями, от которых сворачивается черная кровь. Но ведь он убивает вампиров, а не оборотней. А еще у меня под рукой был пистолет-пулемет «петров» с разрывными аглицкими пулями. И я в любой момент мог издырявить вервольфа. Но чтобы научиться побеждать оборотней, мне нужно было уничтожить его силой чистой логики, а не косного металла. А еще лучше – заставить его говорить. Выведать сокровенные тайны чудовищ было моей давней, еще детской мечтой. Я бы узнал их слабое место и смог уничтожить всех разом.

Мечта наивная, но живучая… Серебряные пули были последним средством – я пущу их в ход, если вервольф доберется до двери и шагнет за порог. Если сумею… Не только я давил на вервольфа, но и он на меня. Мы оба боролись с вязким мировым пространством. Я навел порчу на оборотня, а он оплел меня невидимой глазу паутиной.

– Ты ведь пришел в Кедрин не просто так и девушку зарезал не случайно. Ты по мою душу пришел. А разве я тебе чем-то насолил? Значит, тебя послали, – пытался я разговорить вервольфа.

Тот упорно молчал.

– Скажи, кто это был? Глупо страдать за чужие грехи, – продолжал я напирать. Оборотень только усмехался в ответ.

Преодолевая логическое сопротивление, он с видимым усилием двинулся к входной двери – брел, словно бы раздвигая грудью воду. Сейчас вервольф не мог победить меня в открытой схватке, но время снова работало на него. Он уходил, каждым шагом втаптывая в пьшьные половики мою надежду покончить с ним раз и навсегда. Надежду обезопасить город, облегчить душу и триумфатором вернуться домой.