Он не ожидал ответа. Знал и так: мы согласны на все.

– Пошли-ка в тень. Здесь недолго получить солнечной колотушкой по голове, – в первый раз улыбнувшись, произнес старик. Улыбка получилась хитрая и страшная – из-за наполнявших рот черных кривых зубов.

И наша троица заковыляла в ближнюю, наиболее просторную пещеру. Она была полна потрескавшихся, рассыпающихся в пыль, измолотых беспощадным временем статуй Будды. Это действительно был древний монастырь – времен Великого шелкового пути. И с нами говорил древний кудесник – самое малое, времен победоносного генерала Буонапарте.

– Кр-хули. Крха-кью, – произнес я, уверенный, что ожившая мумия меня поймет.

– Хотите знакомиться… И-Го и На-Сяо. Странные имена, но я слышал и почудней. А меня зовут просто: Ли Хань. Меня выслали из Поднебесной, когда ваши прапрадеды еще не вышли из материнской утробы. Я – скромный лекарь, не угодивший мандарину… А сейчас я хочу выспаться. Разбудите меня, когда за нами придут. – И старик улегся прямо в пыль, свернувшись в клубок, как большущий кот.

Нам оставалось только развести крыльями. Ну и дела… Судьба оказала нам милость – даровала невероятную встречу с удивительным стариком, которая разом перевернула нашу жизнь.

Напуганные мною мальчишки наутро вернулись в горную долину в сопровождении нескольких мужчин, вооруженных луками и кремневыми ружьями. Ли Хань встретил их на пороге пещеры.

– Поздно явились! – гневно произнес он по-фаньски. – Но я не вижу розог! – Пришедшие не нашлись что ответить. – Запоздавшее наказание открывает дорогу к плахе, – продолжал старый фанец, и ему внимали, все ниже склоняя головы. – Порка – лучшее спасение от палача… – Он еще долго учил их жить.

Наконец отряд тронулся в обратный путь. Ли Хань сидел на импровизированных носилках: к двум длинным ружьям были привязаны уложенные поперек колчаны и на-лучья. Мы с Настей то парили в вышине, то описывали круги над головами, приноравливаясь к скорости пешеходов. Пока еще не поротые мальчишки бежали впереди, крича и размахивая руками, как будто в деревню направлялось царское посольство, а не пыльный старик в сопровождении пары странных птиц.

– Эге-гей! Смотрите, кого мы ведем!

Миновали крепость, которая на деле оказалась еще меньше, чем почудилось нам вначале. Какой спрос с усталых, голодных, напуганных пальбой птиц?.. Стражники глядели на нас, разинув рты и выпучив глаза. И только вороненое дуло пулемета на всякий случай провожало нас в полете над сторожевой башней.

Мужчины зашагали веселее, значит, скоро дом. Затем носильщики поменялись и едва не помчали бегом, словно боясь куда-то не успеть. Мы приближались к оазису, из которого старик ушел еще в прошлом веке.

В первый миг оазис показался мне райским уголком. Плоть ненавистной пустыни раскололась под напором подземных вод, и она отступила, лишь время от времени огрызаясь песчаными наносами и ураганными ветрами, которые пытались сорвать тонкий слой плодородной почвы.

Уже потом, когда очеловечился и смог обойти новое место обитания из конца в конец, я осмотрелся в оазисе как следует. Осмотрелся и ужаснулся. Жалкие хибары, прячущиеся за высокими дувалами. Глубокие арыки с мутной водой на самом дне. Вонючий дым от горящего кизяка. Голая земля, считанные деревья и густые заросли кустарника, подковой охватывающие источник. А еще лоскутки заботливо возделанных полей, на которых круглый год копошится фаньская часть местного населения…

Разглядели мы нашего спасителя только теперь – когда он смыл с себя вековую пыль и грязь, оделся в чистые и аккуратно заштопанные обноски. Он словно сошел с древней фаньской акварели: старик-мудрец с высоким лбом, плавно переходящим в огромную лысину, с остатками волос на висках и затылке и жиденькой бородой на кончике подбородка. Его невыразительные на первый взгляд глаза не пытались пронзить тебя насквозь, а как бы исподволь, незаметно проникали внутрь собеседника, тотчас определяя настроение, не пропуская малейшую мыслишку или чувство, добираясь до самых сокровенных воспоминаний.

Наше с Настей обратное превращение должно было произойти на площади перед караван-сараем. Старик посчитал, что жителям оазиса следует увидеть его от начала до конца. Только тогда они будут уверены, что перед ними нормальные люди, возвращающие себе истинный облик, а не оборотни, надевающие человеческую личину, дабы улучить подходящую минуту, наброситься и сожрать.

Здешние фаньцы и уйгуры, в разноцветных полосатых халатах, толпились у распахнутых ворот караван-сарая. Женщины были отодвинуты в задние ряды, а детишки усыпали верхушки дувалов, как стаи галдящих птиц. В ожидании колдовского действа люди обменивались слухами, принесенными из Урумчи и Кашгара, и обсуждали виды на урожай.

Мне уже не верилось, что вот так запросто мы снова станем людьми. Не раз и не два за последние дни меня охватывало отчаяние и казалось, мы останемся пернатыми на веки вечные. Аминь. Хорошо хоть мы с Настей говорили на разных птичьих языках, и свои страхи я мог держать при себе.

Ли Хань, понятное дело, соврал нам, сказав, что он – всего лишь простой лекарь, верный слуга Яо-вана, царя лекарств. Он видел оборотней насквозь, знал птичий язык и сам умел оборачивать. На это способны только профессиональные маги второго разряда и выше. А старый фанец не был магом – это я сразу распознал. Нюх у меня на такие дела. Ли Хань был хоть и бывшим, но самым настоящим и-чу. И-чу, который бежал с поля боя, но не утратил совести. Его божество – Юй, избавитель Земли от всякой нечисти. Поэтому Ли Хань обязан был нам помочь.

Местные мужчины по его команде воткнули в утоптанную землю двенадцать кухонных ножей. Они очень гордились, что помогают кудеснику. Ножи образовали почти прямую линию. Ли Хань не преминул ее поправить, хотя это и не имело особого значения. Он любил порядок во всем.

Я вместе с Настей сидел на гребне соседнего забора, ощущая на себе любопытные взгляды десятков людей. Старый фанец поманил меня рукой. Я подлетел к нему, лишь единожды взмахнув огромными крыльями. Он отшатнулся и едва не потерял равновесие.

– Ты слишком велик для птицы, – проворчал Ли Хань. Он был сконфужен: нельзя ронять себя в глазах местных жителей.

– Кхр-ух, – ответствовал я, что означало: «Я так неловок, мудрейший».

Он посмотрел на меня долгим, странным взглядом, потом кивнул и начал распевно читать заклинание…

Вести о происходящих в Сибири событиях доходили до здешних мест с большим опозданием и искаженные до невероятия. Но в любом случае мне было ясно: дома творится страшное. И невыносимо было сидеть тут в полной безопасности и взирать со стороны на крушение моей родины.

Сколь возможно, я старался оградить Настю от жутких известий, но рано или поздно она их узнавала – земля слухами полнится. И с каждой новой весточкой она все сильнее боялась возвращаться.

По-моему, девочка моя уже смирилась с тем, что век придется коротать в пустыне, – хоть и чужды ей были здешние обычаи, хоть и удручала ее здешняя скудная природа и угнетал чудовищно жаркий климат.

За считанные недели она выучила местный диалект фаньского, на котором говорили все жители оазиса вне зависимости от происхождения, а потом и южный уйгурский говор. Настя перезнакомилась и подружилась с женщинами и охотно помогала им чем могла. А могла она многое. Училась же моя милая всему на удивление быстро.

По здешним меркам мы были вполне устроены и ни в чем не нуждались: обуты, одеты, имеем крышу над головой. Я легко мог заработать несколько лепешек, кувшин кумыса, круг овечьего сыра, свиной окорок, кочан чжуэйской капусты, мешочек сушеных фиников и прочие здешние кушанья – крестьяне рассчитывались с нами только натурой. Я помогал Ли Ханю очищать малюсенькие поля от пыльных бесов, разоряющих посевы, подстерегать у входа в пещеры и истреблять каменных вампиров, отгонять от соломенных крыш огненных голубей и делать много другой жизненно необходимой работы.