Перестрелка началась ни с того ни с сего. Чернокожие, белозубые охранники, поговорившие с кем-то по селектору и уж было согласившиеся пропустить нас в ворота, вдруг вскинули карабины, и пошел треск и грохот. Палили они наобум святых, не целясь, словно обозначали стрельбу, вовсе не желая в нас попасть. Но отец… Он бил наверняка, заряды дроби ударяли в лицо, отшвыривая нгомбо.

Я кричал ему:

– Зачем?! Не надо!

Он не слышал меня. Он не видел меня. Он был в этой стрельбе весь, целиком. И главное – он не сомневался, что прав. А потому я не посмел выбить у него из рук ружье. Лицо Федора Пришвина было ожесточено, будто он истреблял бешеных собак или банду каннибалов. Редко, очень редко я видел его таким.

Уцелевшие негры неожиданно побросали карабины и гурьбой кинулись на нас. Словно забыли, как управляться с оружием, в считанные секунды утратили и разум, и человеческий облик, превратившись в диких зверей. Оскалив зубы и устрашающе шипя, они намеревались порвать нас на куски. Но очередь моего «кудреватого» может свалить с ног разъяренного быка…

Подойдя обыскать трупы, я обнаружил, что в изрешеченных телах нгомбо копошились длинные белые черви. Бр-р-р!!! Я с трудом пересилил себя и проверил карманы охранников. Ни документов, ни денег, ни фотографий. Не было сигарет, зажигалок, спичек, брелоков с ключами, перочинных ножей, не было даже носовых платков.

Странно. У людей всегда при себе что-нибудь да найдется. Только сейчас я окончательно поверил, что это не люди. А кто? Отец ничего заранее не объяснил, в рань собачью скороговоркой произнес по телефону две фразы:

– Ты мне нужен для дела. В полдень, у Мокрой развилки.

В Гильдии многим местам даны свои названия, неизвестные простым смертным. В последнее время отец их не использовал – наверное, боялся «прослушки». Но у нас в семье тоже давались собственные, пришвинские названия – получился, так сказать, второй уровень секретности. Вот теперь и пошел в ход «пришвинский шифр».

Стоит ли мне брать оружие? Само собой. «Для дела…» Какое же дело, если не надо стрелять или рубить? Кроме фамильного меча, безотказного нагана и дюжины гранат я взял с собой «дыродел» – снятый с производства, но по-прежнему лучший в мире пулемет ближнего боя. Косточки его создателя Олега Кудреватова давным-давно сгнили на Оловянном погосте вместе с телами пяти других конструкторов-оружейликов, а многие тысячи стальных «дыроделов» продолжают исправно служить бойцам по всему свету, сколько бы ни хулили их создателей на неблагодарной родине.

Отец вооружен был сегодня лишь дробовиком. Другое оружие – более профессиональное, более мощное – хранить дома ему запретили. Кое-что он успел спрятать, прежде чем приехал фургон и молчаливые, мрачные и-чу начали загружать в него один неподъемный ящик за другим. Я и представить себе не мог, сколько смертоубийственного добра хранилось в нашем семействе.

Но отец не стал выкапывать зарытые в саду бомбомет или «огнедышку», он отправился в замок нгомбо с древним приспособлением для охоты на обычного лесного зверя. Это был своего рода вызов: я и так сумею победить, я все равно не погибну – вам назло. Как отец добирался до Мокрой развилки (без малого сто десять верст от Кедрина), не знаю. Я приехал в Дутов на скором поезде, а от станции пятнадцать верст катил на таксомоторе. Шоферу, само собой, я заплатил вдвое.

Полдороги от развилки к «замку» мы прошли пешком – по накатанному проселку. От долгой ходьбы отец сильно устал, а затем нас подвез на телеге здешний лесник. Ему было что рассказать о нгомбо, и он не казался любителем сплетен – серьезный был мужик, основательный.

– Однажды увидали селяне: из чащобы неостановно лезут черти настоящие, прям-таки валом валят. Поначалу всех жуть охватила. Ведь в наших местах отродясь этой нечисти не водилось. Но черти нападать на людей вроде не собирались, своим делом были заняты. И народ притерпелся… Хреновину эту построили всего за месяц, – размеренно повествовал лесник – бородатый, в ватнике, армейских галифе, кирзачах и заношенной фуражке с зеленым околышем, но без кокарды. – У нас она Горой зовется. Если б своими глазами не видел, не поверил бы. Я дважды по нескольку часов кряду сиживал с биноклем на «скворечне». Есть у меня местечко на вековой сосне. Черти копошились на лесах круглые сутки. А когда Гора была готова, на многих опять страх напал. – Голос лесника начал похрипывать, подрагивать. – Шесть семейств к родным подались, скотину с собой угнав. Стало ясно как божий день: не уйдут теперь «трубочисты» отсюда, поселились на веки вечные. А по соседству с чертями жить – кому охота?

У лесника было лицо человека, много на своем веку повидавшего, но сейчас оно выражало удивление и испуг. Перед нами, непобедимыми кедринскими и-чу, ему незачем было сдерживаться: мы обязательно поймем его и простим невольную слабость.

Лесник почесал затылок, потом лоб, спустился к переносице и закончил верхней губой, скрытой под густыми усами. Своего рода ритуал. Всяк управляется с собой как умеет. Успокоился малость, продолжил:

– Новые черти, вылезя из леса, скрывались в ентой хреновине и потом редко выходили наружу. Ездили на подводах в Дутов за провизией, у местных покупать не пытались – видно, ума хватило: ни картошинки Не продадим, хоть горы золотые нам сули. А как-то раз поутру влез я на «скворечню» глянуть, что у чертей творится, и волосы у меня дыбком поднялись. Верхушка хреновины скелетами была покрыта – узор кто-то ночью выложил. И плясали скелеты эти, с места не сходя.

Настоящие скелеты – голые, белые, – то ли обглоданные, то ли в супце вываренные. Тут уж народ наш от страха ополоумел, мужики бросились скарб на телеги грузить, бабы – детишек одевать. А староста Антип Федулов вскочил на жеребца своего Поедая и помчал в город – солдат вызывать. И больше его с той поры не видали. Доехал он до Дутова и на обратном пути сгинул или сразу черти подстерегли – один бог знает… Солдаты так и так назавтра прибыли – рота цельная, хотя к действиям боевым ничуть не годная.

Лесник мало-помалу взбодрился, повеселел. Кнутом стал домахивать, и лошаденка его снулая припустила.

– Командир – поперек себя шире, пузо бочонком, только на девок буркал да самогонку вынюхивал. Фельдъебель ихний – усы до колен, на вид грозен, а солдат так и не смог к Горе погнать. Жуть на них напала великая: коленки тряслись, как у пацанят сопливых, кто плакал навзрыд, кто обделался – срамота, да и только. Покричали, затворами поляз-гали да и утекли в Дутов, на рысях унеслись – будто и не было вовсе. А больше из города никто не приезжал. Вот до сих пор и нет управы на чертей ентих…

При виде верхушки Горы, которая показалась над лесом, возница замолк, а еще через минуту пробубнил, что дальше не поедет – хоть режь и не нужны ему наши деньги и вообще ничего не нужно. «Тпррру!» – натянул поводья. Лошадка стала.

Мы слезли с подводы и пошли пешком. Гора была похожа на огромный муравейник – как если бы муравьи обшили его досками и покрасили в коричневый цвет. Над ней вился бурый дымок, и все явственней мы чувствовали запах – сладковатый, отдающий паром. Когда отец принюхался, на лице его появилось странное выражение, как будто все это он уже знает, видел и тщетно надеялся позабыть навсегда.

Я обернулся, в последний раз глянув на дюжину убитых охранников-нгомбо, пошагал вслед за отцом и вдруг понял: что-то не так. Остановился, посмотрел снова и глазам своим не поверил: червяков не было и в помине – мертвецы как мертвецы, пулями посеченные. Не хуже и не лучше прочих. Морок – не иначе…