В углу Шалаша на столбике-чурбачке из черной ольхи, высоком, почти в полный рост самой ведьмы, стоял белый, чуть покрытый желтизной человеческий череп. Его когда-то ей подарил синий Фарг. Где он его нашел, было неизвестно.

Она повернулась к столбику с черепом, выставила обе ладони пальцами вверх так, словно защищалась от черепа… Медленно, раздельно и негромко произнесла заклинание, пристально глядя на него. Что-то у нее не получалось, она нервничала, начинала сначала, опускала руки, снова поднимала, выставляя вперед ладони.

Наконец, произнеся заклинание в очередной раз, она почувствовала удачу, замерла, словно оцепенела… И вдруг череп, как живой, раскрыл зубастый рот. Ведьма быстро метнулась к полкам, схватила из какой-то миски минерал, раскрыв ладонь, долго вглядывалась в него. Это был красивый кристалл мариона — черного кварца, величиной с грецкий орех. Кристалл лет двадцать назад был принесен ведьмой из глубокого колодца подземного дьявола Велизара.

Она шагнула к столбику из черной ольхи и вложила кристалл в раскрытый рот черепа. Снова отступила назад, выставила перед собой ладони и забормотала заклинания.

И опять у нее что-то не ладилось. Она начинала снова и — то ли сбивалась, то ли говорила не совсем то, что надо было… Так или иначе — ничего с черепом и с кристаллом не происходило. Ведьма нервничала, пальцы ее нервно вздрагивали, нижняя губа подергивалась…

Но вот она уловила момент. Замерла. И четко, не спеша произнесла заклинание, не шевелясь, держа перед собой ладони, направленные на кристалл… И вдруг черный кристалл во рту черепа вспыхнул ярко-оранжевым пламенем. Пламя выходило изо рта, из глазниц, обтекало череп, но он не темнел. Пламя было холодным.

Бреха торопливо кинулась к мешкам и чашкам на полках, извлекла оттуда длинные узкие костяные щипцы, осторожно взяла этими щипцами черный камень, охваченный холодным оранжевым мечущимся пламенем, и вынула кристалл изо рта черепа. Затем так же осторожно опустила его в шипящее в котле варево. Тотчас пламя заплясало над котлом, выходя из него многочисленными ярко-оранжевыми языками.

Ведьма встала на четвереньки, полезла под скамью и извлекла оттуда большую закупоренную глиняную бутылку, распечатала ее. Из бутылки тотчас заклубился легкий желтый парок. Бреха понюхала горлышко. Она всегда нюхала громко, резко и быстро, три-четыре раза вдыхая и выдыхая воздух. Да, это было именно то, что она берегла для крайнего случая — это была столетней выдержки кровь королевской кобры. Ведьма подошла к котлу и осторожно прямо из бутылки вылила совсем немного змеиной крови в варево.

И сразу же многочисленные языки холодного пламени, пляшущие прямо над варевом котла, превратились в змей, таких же призрачных, как это пламя, бесплотных, но имеющих вполне четкие очертания. Эти изящные королевские кобры с узкими головами и широкими капорами, вздутыми на шее от свирепости, выходили из зева котла, поднимаясь до самого потолка Шалаша, и от их легких, мечущихся огненных фигур вся внутренность Черного Шалаша озарилась мертвенным ярко-оранжевым и слегка голубоватым светом.

Ведьма чувствовала, кожей ощущала приближение долгожданного успеха. Ей хотелось пуститься в пляс вокруг котла, кинуться в безудержный адский танец — пляску вокруг огня, знакомую ей с древних времен… Но она понимала, что еще рано, еще не настал миг победы, ее упорства, терпения в поисках и опытах, и может не хватить совсем немногого, всего какой-нибудь одной капли… И она не теряла ни мгновения, быстро сновала по Шалашу, добавляя, перемешивая, растирая, нюхая, заклиная.

Жидкость в котле была черная, она кипела, выбрасывая вверх холодное пламя в виде тринадцати королевских мечущихся кобр.

Бреха внимательно смотрела на котел, на змей, напряженно думала. И вдруг ее осенило! Она схватила бутылочку из слоновой кости, висевшую на цепочке у нее на шее, открыла бутылочку и капнула в котел сок Корня Смерти — ровно тринадцать капель…

И тотчас варево в котле закружилось, в центре котла образовалась неглубокая воронка, протяжный свист раздался в Шалаше — он исходил из котла. Силуэты змей исчезли, и вдруг цвет кипящего варева стал меняться: из черного оно становилось синим, затем зеленым, желтым и, наконец, ярко-алым… Пламя под чугуном внезапно погасло.

И вот ярко-алая жидкость в котле перестала кипеть и стала неподвижной. На ее поверхности неожиданно возникли многочисленные круглые черные пятна и через несколько мгновений исчезли.

Ведьма смотрела в котел, как завороженная. Наконец, она прошептала:

— Вот он — цвет Зелья Власти!

Она зачерпнула прямо ладонью из котла и выплеснула себе на голову пригоршню алого зелья. Словно многочисленные огоньки заплясали по всему телу Брехи. Она почувствовала тысячи слабых приятных покалываний и в затылке, и в ногах, и в плечах, во всем теле.

Дикий победный хохот раскатился по Лесу от Черного Шалаша. Ведьма хохотала от восторга, от переполнявших ее чувств радости, победы, сбывшейся мечты.

Мгновенно она выскочила из Шалаша, взлетела и понеслась над Лесом, над озаренными луной полянами, опушками, озерами. Она летела, как прежде, раскинув руки, как крылья, сжав вытянутые ноги, мчалась все выше, чтобы насладиться уже почти забытым ощущением полета, и ее дикий басовитый хохот далеко раскатывался над спящим Лесом, пугая тишину, заставляя в страхе вздрагивать дремлющие в ночи деревья.

Часть вторая. СОЛНЕЧНЫЙ КРИСТАЛЛ

1. СЕМЬЯ МОХНАТОГО ВУЛА

Вул был совсем еще не стар. Его длинная густая шерсть гемно-коричневого цвета, крупные размеры самого Вула, его низкий густой бас, всегда с оттенком недовольства, раздражительности создавали внушительное впечатление почтенного зверя, но лет ему было не более восьми. Его жена — Вала была совсем молода, на три-четыре года моложе Вула и во всем беспрекословно слушалась его, считая его самым мудрым и сильным во всем мире.

Они и вправду жили независимо, потому что Вул никого в Лесу не боялся. Их сородичи — другие медведи — ни с ними, ни между собой не ссорились, а остальные звери держались от медведей в стороне.

Медведи в Лесу не жили единым племенем, а каждая семья существовала сама по себе. Вул и Вала вели спокойную и радостную жизнь, у них было двое годовалых медвежат, которые с утра носились, играли, нападали на мать, на отца, друг на друга, спали урывками, но росли и крепли.

В этот день, который был солнечным, семья медведей гуляла по Лесу, малыши играли, а отец и мать, наблюдая за ними, медленно шли следом.

Внезапно Вул насторожился. Ему показалось, что кто-то прячется здесь, наблюдает за его детьми. Он подал знак медведице, и оба быстро залегли. Осторожно, мягко и беззвучно переступая, Вул и Вала подбирались к врагу, посмевшему таиться там, где играют их медвежата. Наконец, Вул замер и стал тщательно внюхиваться. Враг был рядом. Медведь еще не видел его, но уже уловил чуждый, враждебный запах. Чутье указывало, что в семи-восьми шагах в ямке под кустом таится тот, кто наблюдает за игрой медвежат.

Не раздумывая, огромный Вул кинулся к врагу. Спокойный и медлительный в обычной жизни, он в моменты возбуждения становился стремительным, как порыв ветра, Через миг противник уже бился в его могучих лапах.

— Что ты здесь делаешь? — грозно спросил медведь. Слова сурово клокотали в сильном горле зверя, и от этого еще больше трепетала трусливая душа пойманного врага.

— Да… Я… Здесь вот… Мне велели… Быть тут… — заикаясь от страха, забормотал подлешик — это был он, — я вот слежу… То есть смотрю за барсучьей норой…

Но раздраженного Вула не интересовала барсучья нора, он думал только о своих медвежатах и слово «слежу» он понял по-своему.

— Ах, следишь! — взревел он, сжимая свои громадные когти на боках подлешика.

— За барсу-у-у-чьей но-о-о-рой! — завизжал Фир, превозмогая боль! — Не за вашими медвежа-а-а-та-а-ми!

До мохнатого Вула дошел смысл этого вопля, и он ослабил хватку.