– Вот именно! – молвила Сильви. – На что вы надеялись, явившись в этот дом? Думали, я скажу: мы крайне удручены тем, что занимаем его вместо вас, и все сделаем так, как пожелает истинный господин герцог? Что я соглашусь предать забвению свою свадьбу в Пале-Рояль, в присутствии короля, королевы и кардинала Мазарини?

Фульжен де Сен-Реми позволил себе дерзкую улыбочку.

– Успокойтесь, герцогиня! У меня и в мыслях не было ничего подобного! Просто я беден, не имею семьи и надеялся ее обрести.

– Здесь, у нас? – воскликнула Сильви, пораженная его самоуверенностью.

– А почему бы и нет? Мы с вашим покойным супругом были сводными братьями. Можете не сомневаться, из меня выйдет прелестный дядюшка для ваших детей.

– Ваши шутки не смешны, молодой человек! – прорычал Персеваль. – Советую вам удалиться как можно быстрее.

– Куда же мне идти? Глядите, у меня не осталось ни гроша. – В подтверждение своих слов он встал и вывернул карманы. – Нищета – плохая советчица. Я истратил на путешествие последнее, что у меня было.

– И решили, что шантаж – подходящий способ пополнить финансы? Что ж, вы просчитались. Можете трясти своей бумажкой перед носом у всего парламента – на нее все равно никто не обратит внимания. Если же вы затеете судебный процесс, то он может растянуться на годы...

– В теперешнем положении у меня, разумеется, нет средств судиться. А вот если случится несчастье и юного герцога, не дай бог, не станет... К этому должен добавить, что заручился протекцией господина Кольбера.

Сильви вскрикнула от ужаса, к ее крику добавилось гневное восклицание шевалье де Рагнеля. Звонок зазвенел так пронзительно, что в библиотеку влетели сразу четверо лакеев.

– Вышвырните этого негодяя! Чтобы духу его больше здесь не было! – завопил Персеваль. Сильви тем временем вынула из секретера кошелек и сунула его выставляемому вон.

– Не бывало еще такого, чтобы я не откликнулась на просьбу о милостыне. Здесь пятьдесят экю: найдите им хорошее применение, только больше не возвращайтесь!

Глаза Сен-Реми вспыхнули, он осклабился и одним рывком стряхнул с себя лакеев.

– Я уйду сам! Премного благодарен, госпожа герцогиня, вы очень добры. Я буду об этом помнить.

Сопровождаемый ливрейным эскортом, он величественно покинул зал. Персеваль обратил свой гнев на Сильви:

– Вы с ума сошли? Зачем было давать ему деньги? Слышали, что он сказал? Что не забудет вашу щедрость! Иными словами, вам теперь никогда от него не избавиться. Понимаете, никогда!

Ужас, который Сильви испытала при намеке Сен-Реми на возможность гибели ее сына, нашел выход в гневной тираде:

– Что ж, он всего лишь присоединится к тем, кто пользуется моей щедростью. Я достаточно богата, чтобы снести это! Разве вы не поняли его речей? Если ему не помочь, он примется за Филиппа. Я все сделаю, чтобы уберечь моего мальчика!

– Ах, Сильви, Сильви! Вы попали в переделку, которой не будет конца. Он понял, что вы его боитесь, и обратит это себе на пользу. На сегодня он удовлетворился тем, что вы ему дали, – кстати, милостыня вышла чрезмерно щедрой, но уже завтра явится снова и потребует вдвое больше. Учтите, от таких бессовестных людей позволительно ожидать любой низости. С него станется просить руки вашей дочери – ведь он мечтает влезть в семью! Как вы поступите тогда?

– У вас есть что предложить?

– Взять Филиппа из школы и держать дома до тех пор, пока мы не избавимся от этого наглеца.

– Я подумаю об этом, тем более что вы и аббат Резини обучите его ничуть не хуже. Что еще?

– Предпринять все необходимое, чтобы устранить опасность. Будьте уверены, он настроен серьезно. Перво-наперво, все о нем разузнать. Его рассказ показался мне слишком кратким. Полагаю, здесь нам сможет помочь аббат Фуке.

Сильви уже перешла от гнева к задумчивости.

– Одно меня удивляет: как, лишь недавно приплыв с Островов, он умудрился проведать, что мой сын родился через девять месяцев после смерти своего отца? Не хватает только, чтобы он оказался осведомлен о том, что произошло той роковой ночью в Конфлане!

– Раз он все знает, значит, успел разведать, сойдя на берег. Но как?! Не представляю, каким образом Кольбер, чьим именем он прикрывается, мог проникнуть в наши секреты. К тому же, как заклятый враг нашего друга Фуке, Кольбер слишком слаб, чтобы пускаться в подобные интриги. Насколько я знаю, у него не должно быть на вас зуба?

– Мы с Кольбером едва знакомы. Когда встречаемся, он раскланивается с безупречной вежливостью, я тоже стараюсь выглядеть любезной, хотя мне и не нравится его внешность и поведение в отношении суперинтенданта.

– Говорю вам, надо все узнать, причем любой ценой! И уж не сердитесь за мою недавнюю вспышку: правота на вашей стороне, поскольку своим золотом вы купили хотя бы короткую отсрочку. Деньги временно усыпят его бдительность, заставят мечтать о блестящем будущем, у нас же нет ни малейших оснований медлить. Какая жалость, что дорогой Теофраст Ренодо ушел от нас в лучший мир! Вот кто был непревзойденным мастером докапываться до истины и отпирать ящик Пандоры!

Аббат Фуке сумел заменить почившего умельца. Спустя неделю Персеваль уже знал, благодаря его стараниям, что 10 числа предыдущего месяца торговый корабль «Архангел Гавриил», принадлежащий нантскому судовладельцу Ле Бутелье, действительно вошел в гавань с грузом леса с острова Сен-Кристоф и несколькими пассажирами на борту, но ни один из них не носил имени Сен-Реми и не соответствовал описанию его внешности.

Мазарини давал свой последний бал. В тот вечер в ярко освещенных залах Лувра комедианты Месье, возглавляемые Мольером – автором, режиссером и первым актером, давали две пьесы: «Шалый» и «Смешные жеманницы». Спектакли игрались прямо на дому у знатного больного не только ради его удобства, но еще и потому, что театр Малого Бурбонского дворца, примыкавшего к Лувру, уже перестраивался, а Пале-Рояль, который Месье задумал возвести с размахом в ожидании роскошных балов, каковые должны были сопровождать его грядущую супружескую жизнь, еще не был достроен. Собственно, никто не высказывал по этому поводу огорчения, ибо галерея, где была представлена часть коллекций кардинала, не могла не восхищать ценителей. Мари де Фонсом, впервые попавшая на бал и ждавшая представления королю, обеим королевам и Месье, таращила от восторга глаза и не скрывала радости. Наконец-то она перенеслась в тот сверкающий мир, о котором мечтала, томясь в монастыре!

Эта молоденькая девушка в синем атласном платье с пышными кружевами, похожими на облака на утреннем небе, с ленточками, вплетенными в ее белокурые, изящно причесанные волосы, с ниткой жемчуга, подчеркивающей стройность ее шейки, составляла со своей матушкой, чей черный бархат и черные же кружева выглядели не трауром, а наилучшим фоном для бриллиантового ожерелья, некогда приобретенного герцогом-маршалом у одного купца из Брюгге, совершенно неотразимую пару, на которую все оглядывались с самыми разными выражениями на лицах. Мадемуазель, первой удостоившая их вниманием, не скрывала восхищения:

– Трудно сказать, которая из вас красивее. Боюсь, дорогая герцогиня, вы не сумеете долго продержать при себе это очаровательное дитя.

– Я совсем не тороплюсь замуж! – возмутилась Мари. – Я хочу быть фрейлиной новой Мадам. Говорят, когда она появится здесь, Месье будет что ни день давать балы.

– Что ж, верно, – согласилась принцесса со вздохом. – В вашем возрасте балы – это действительно самое главное в жизни.

– Разве вы, ваше высочество, больше их не любите? – с улыбкой осведомилась Мари. – Зачем тогда вы тоже их устраиваете?

– Может, и люблю, но не стремлюсь туда так, как прежде. К тому же я не хозяйка у себя дома. Возвратившись из Сен-Жан-де-Люз, я с удивлением обнаружила у себя в Люксембургском дворце мачеху.[8] Она все время плачет, шмыгает носом, всюду роется и мешает моим слугам... Иногда я даже спрашиваю себя, не лучше ли мне было бы уйти в монастырь.