Ответа предстояло ждать недолго – всего лишь до рассвета.

Мария-Анна осталась на руках у милой улыбчивой особы, встретившей их на пороге маленькой усадьбы, зажатой между лесом и прудом. А в пять часов утра карета доставила Сильви к дому Персеваля. Сильви так устала, что мечтала только об одном: оказаться в своей постели, в которую, как она надеялась, Николь Ардуэн, экономка Персеваля, додумалась подложить «монаха» – клеть с углями, так как жаровня, стоявшая в карете, успела потухнуть и она продрогла до костей.

Но оказалось, что неожиданности еще не кончились. В доме, как ни странно, все еще горел свет, бодрствующая Николь подала ей кружку горячего молока.

– Я же просила меня не ждать...

– Вас и не ждали, госпожа герцогиня... Просто тут произошло еще кое-что.

– Что?

– Скоро увидите. Сейчас вы встретитесь с господином шевалье.

И действительно, Персеваль, поджидавший карету, пересек темный двор, помог Сильви выйти из кареты и повел, ни слова не говоря, к незанятым комнатам для слуг, расположенным над помещением для седел и кладовкой садовника. При свете ночника она увидела забинтованную голову на подушке. Голова принадлежала чернокожему Набо.

– Пьеро выходил выбрасывать помои и, вернувшись, нашел его у наших дверей – полумертвого от голода и холода, раненного.

– Как он здесь оказался?

– Дочь Молины спрятала его в старых залах Лувра, кормила его там и собиралась помочь уйти, но ее, должно быть, выследили. Двое вооруженных мужчин в масках нашли его и попытались убить, но попытка не удалась. Несмотря на потерю крови, он сумел от них уйти, потому что хорошо изучил коридоры и закоулки дворца. Покинув Лувр, он спрятался в мастерской лодочника, но, чувствуя, что слабеет, притащился сюда, так как этот дом – единственный известный ему, к тому же он был уверен, что мы его не выдадим.

– Он не ошибся. Но кто же послал людей, попытавшихся его убить?

– Выбор невелик... Кто в этом королевстве мог предположить, что он принял участие в появлении не совсем такого потомства, как ожидалось?

– Король?!

– Может быть, и не напрямую, а, скажем, через Кольбера, всячески доказывающего свою беззаветную преданность. Этот еще более безжалостен, чем его господин. Сказать так – все равно что назвать человека лютым зверем!

Для Сильви не была удивительной резкость его оценок: она знала, что Персеваль не может простить Людовику XIV арест его друга Фуке.

– Но королева ни за что не смогла бы... Послушайте, крестный, я готова поклясться, что она совершенно чиста!

– Не стану вам мешать. Она тоже не знала о происшедшем, и ее изумление при рождении чернокожей малышки было не меньшим, чем у всех остальных.

– Отказываюсь понимать!

– А между тем все просто: этот несчастный малый влюбился в нее сразу, еще в тот момент, когда Бофор преподнес его ей в дар. Вам известно еще лучше, чем мне, как она любила с ним играть и слушать его пение. Для нее он был не более чем неодушевленным предметом. По вечерам он часто прятался у нее под кроватью, чтобы любоваться ею во сне...

– Но ведь король ложился с женой каждую ночь... Во всяком случае, почти каждую.

– Вот именно – почти! И главное, очень поздно: ведь Лавальер его подолгу не отпускает. Как-то ночью, когда Набо покинул свой тайник, чтобы предаться излюбленному удовольствию, королева внезапно очнулась и увидела его склонившимся над ее постелью. Это ее так напугало, что она, даже не пикнув, лишилась чувств. А он, конечно, воспользовался случаем... Можете оценить всю глупость ситуации!

– Боже! Такой молодой! Ведь он еще почти ребенок...

– Не преуменьшайте его возможности. В его возрасте мужской инстинкт уже пробуждается, особенно у чернокожих. К тому же он влюбился. А теперь дадим ему поспать.

– Я бы тоже не отказалась прикорнуть, – призналась Сильви со вздохом. – Только у меня это вряд ли получится.

– Постарайтесь хотя бы на несколько часов отвлечься от мыслей о Набо. Теперь он у меня дома, так что это скорее моя проблема, чем ваша. Все необходимые решения мы примем завтра.

– Проще всего было бы вернуть его Франсуа де Бофору, который, по словам короля, скоро возвратится во Францию. Но этим мы только усложним его положение. Король зол на него за то, что он подарил Набо королеве...

Усталое лицо Персеваля оживилось.

– Что за чудесную весть вы принесли! Нас ждет встреча с Филиппом? Хвала Создателю!

– Я знала, что вас это порадует не меньше, чем меня. Я не могу думать ни о чем, кроме его возвращения. Что до этого бедного юноши, то я предлагаю отправить его в Фонсом, спрятанного в карете. Пускай о нем позаботится Корантен: уж он-то догадается, как лучше поступить. Но сначала Набо потребуется несколько дней, чтобы прийти в себя... Все это время придется держать его взаперти.

– Не бойтесь, никто, кроме Николь и меня, не будет к нему заходить.

На следующий день после отъезда Сильви двор погрузился в траур по принцессе Марии-Анне, объявленной «жертвой заражения крови». Малютку с большой помпой предали земле в гробу. Правда, никто не видел, что или кого положили в гроб.

20 декабря завершился наконец бесконечный процесс Никола Фуке – завершился новой вспышкой королевской злобы. Суд приговорил подсудимого к ссылке, но Людовик XIV, взбешенный тем, что его лишили удовольствия присутствовать на отсечении головы Фуке, без колебания ужесточил приговор и обрек бывшего министра финансов на пожизненное заключение. Цель короля состояла в том, чтобы ублажить Кольбера и двоих его приспешников, Летелье и его сына Лувуа, тоже мечтавших о смерти Фуке.

Из двадцати двух судей Высшего суда для рассмотрения дел о преступлениях высших должностных лиц за смертную казнь проголосовали только девять, остальные избрали временное или пожизненное изгнание. Совесть судей и общественное мнение, полностью перешедшее на сторону Фуке, оказались важнее, чем ненависть короля. Людовик не простил судьям их непокорности: все они так или иначе поплатились за нее, но больше других досталось непреклонному Оливье д'Ормессону, судье и докладчику на процессе, который, вскрыв вопиющие натяжки в обвинительном акте, спас подсудимому жизнь. Д'Ормессон был преждевременно отправлен в отставку и потерял право на любые должности и титулы, в том числе на наследование отцу в качестве государственного советника, обещанное ему ранее. Вместо него судейскую должность занял послушный Понсе, голосовавший за смертный приговор Фуке.

Так вершил правосудие властитель, желавший именоваться величайшим на свете королем: высокомерие не позволяло ему обрести высшую добродетель – милосердие. Напрасно старая госпожа Фуке, спасшая жизнь королеве, валялась у него в ногах, выпрашивая согласие с решением Палаты. Все, чего она добилась – хотя и не просила об этом, – было разрешение жить там, где она захочет; остальные члены этой семьи уже были распылены по провинциям, а жена Никола Фуке получила дозволение увидеть своего мужа в тюрьме только тогда, когда дала согласие жить и умереть с ним рядом. Иллюзии, еще сохранявшиеся у герцогини де Фонсом насчет великодушия бывшего ее воспитанника, были развеяны в прах.

27 декабря, в 11 утра, Фуке, сопровождаемый все тем же Д'Артаньяном, покинул Бастилию в закрытой карете, охраняемой сотней мушкетеров. Местом его заточения была назначена альпийская крепость Пинероль.

После встречи Нового года Сильви решила отпереть свой особняк на улице Кенкампуа. Это было естественное решение, ибо она ждала возвращения сына – законного владельца этого дома. Она знала, что сын предпочел бы Фонсом или Конфлан, но герцогский замок на равнине Пикардии был трудно досягаем из-за зимних снегов, пребывание в Конфлане тоже было малоприятным из-за того, что Сену, разлившуюся в конце года, теперь сковал лед. Единственной возможностью оставалось проживание в Париже, чему радовались управляющий Беркен и его жена Жавотт, плохо понимавшие простые вкусы своей госпожи и удивлявшиеся, почему такой роскошный дом находится в запустении.