– Отбросьте свое лицемерие! – отрезала Жаннета с присущей ей грубой прямотой. – Вы говорите о несчастье, но подразумеваете-то счастье! Кстати, о лицемерии: недавно о вас справлялась госпожа маркиза де Бринвилье. Ее интересовало, будете ли вы сопровождать ее в благотворительной миссии в центральную больницу, где она собирается утешать недужных. Я ответила, что вы в Лувре.

– Ты не слишком ее жалуешь?

– Терпеть ее не могу! И не корите меня: вы относитесь к ней точно так же, как и я.

– Что верно, то верно, но ей не откажешь в очаровании. Сама красота, изящество, любезность... Неизменная готовность услужить...

– Всего этого с избытком, то-то и пугает! Уж поверьте мне, чем меньше будете с ней встречаться, тем лучше для вас.

Сильви ничего не ответила. С тех пор, как она отплатила маркизе за помощь, оказанную Бофору, представлением ее королеве, она старалась не углублять отношения, испытывая к женщине глухую неприязнь. Возможно, это объяснялось сделанным Сильви неприятным открытием: маркиза оказалась болезненно алчной. К тому же ее репутация, остававшаяся в момент их знакомства безупречной, с тех пор стремительно ухудшалась. Госпожа де Бринвилье не скрывала свою связь с неким шевалье де Сен-Круа, хваставшимся своим увлечением алхимией. Муж маркизы, со своей стороны, не менее открыто якшался с одной особой, вследствие чего о гневе королевского судьи Дре д'Обре, отца маркизы, знали далеко за пределами улицы Нев-Сен-Поль.

Персеваль, всегда поддерживавший добрые отношения с людьми из «Газетт» – сыном и внуком Теофраста Ренодо, аббата, всегда интересовавшегося последними сплетнями, – утверждал, что муж посещает сомнительные таверны и привержен возлияниям, а посему не советовал Сильви поддерживать отношения, не сулящие ничего хорошего.

Сперва Сильви сопротивлялась, полагая, что остается в долгу перед маркизой, помогавшей Франсуа освобождать Филиппа. Но Персеваль настаивал:

«Вы полностью с ней расплатились! К тому же эта женщина преследовала собственные цели: вспомните, как ей хотелось отогнать от своего папаши красавицу де Базиньер! Когда ей подвернулся герцог де Бофор, она поспешила этим воспользоваться: оказать услугу принцу крови, пусть и по побочной линии, – это редкое везение!»

Со временем Сильви согласилась с правотой крестного и стала держать на расстоянии не в меру резвую маркизу, дважды посетив в ее обществе больницу. Тем не менее она не могла не признавать изящество и щедрость, с которыми молодая женщина помогала страждущим. Делалось это так картинно, что наверняка было лишь способом понравиться герцогине.

– Надеюсь, – сказала Жаннета в заключение, – она в конце концов поймет, что вы ею брезгуете. Я, со своей стороны, буду этому всячески способствовать.

Сильви улыбнулась и молча поднялась к себе. Она решила написать письмо крестной матери Мари, милой Отфор (к ее немецкой фамилии Шомберг она так и не привыкла), изложив происшедшее. Время оказалось не властно над дружбой двух женщин: Сильви по-прежнему доверяла ей, другой Марии, свои тревоги и старалась следовать ее советам.

Через час конный курьер выехал в Нантей, а госпожа де Фонсом вернулась в Лувр, к Марии-Терезии, чье поведение в эти критические часы вызывало у нее умиление: королева посвящала королеве-матери все свое время, свободное от молитв. Чувствовалось, что она старается окружить несчастную больную истинной нежностью и провести с ней каждую отпущенную господом минуту.

Первое письмо Персеваля, которого Сильви ждала с огромным нетерпением, пришло не скоро. Сильви уже беспокоилась, не стряслось ли с крестным какое-то несчастье. Однако содержание письма успокоило ее и объяснило причину задержки: Персеваль не хотел писать до тех пор, пока не выведает, где находится беглянка.

Сначала он надеялся, что, желая получше замести следы, Мари все же переоделась в простую одежду и села в лионский дилижанс, чтобы сменить его после на дилижанс до Марселя, Экса и так далее, но эта надежда испарилась, когда Персеваль догнал дилижанс на второй по счету станции. На всем пути он справлялся о молодой даме, путешествующей в карете, даже по реке, так как полагал, что Мари, зная о неминуемой встрече с Бофором в Тулоне, не будет слишком торопиться. Где ему было догадаться, что впереди него скачет с десятичасовой форой молодая смелая всадница...

– До чего же глупы эти мужчины! – всплеснула руками госпожа де Шомбер, которая приехала к подруге на улицу Кенкампуа, когда та получила первое письмо. – Им ни за что не придет в голову, что девушка, мечтающая о славе и подвигах, как моя крестница, начитавшаяся рыцарских романов, станет вести себя по примеру любимых героинь! К тому же крестница отличается недюжинным умом. О чем еще он пишет? Наверняка в этом длинном письме можно найти много занимательного!

Она не ошиблась. Взять хотя бы изложение невзгод путешественника: у его почтовой кареты – нового и еще несовершенного средства передвижения – сломалась ось в глубокой рытвине в окрестностях Макона, вследствие чего бедняге пришлось пересесть в более тихоходный, зато надежный транспорт. О том, чтобы продолжить путь верхом, не могло быть речи из-за почечной колики, начавшейся из-за поломки экипажа. Мари уже два-три дня находилась в Тулоне, а мучающийся болями Персеваль только приближался к городу. Девушка не теряла времени, о чем Персеваль, поспешивший в арсенал, откуда Бофор не выходил, узнал незамедлительно. Бофора уже сутки трясло от негодования, и он оказал Персевалю де Рагнелю соответствующий прием.

– Теперь еще и вы? Вы что, назначили здесь семейную сходку? – загрохотал он. – Полагаю, за вами следует сама госпожа де Фонсом?

Однако Персеваль был не из робкого десятка: его нельзя смутить криком, тем более что крикуна он знал еще малым дитятею.

– Госпожа де Фонсом осталась в Париже, хотя, конечно, пребывает в сильном волнении. Она передала мне письмо, которое...

– Давайте!

Посланник без лишних слов исполнил приказание и стал с любопытством следить, как меняется выражение лица герцога под влиянием чувств, вызываемых чтением. Гнев сменился улыбкой, улыбка – грустью, грусть снова была потеснена гневом.

– Благословение... Она передала с вами свое благословение! – Он взволнованно скомкал письмо. – Она тоже хочет, чтобы я женился на этой сумасшедшей! А ведь она знает, как я люблю ее, Сильви!

– У вас нет никакого права сомневаться в ее любви. Однако она – мать, готовая ради счастья дочери на любые жертвы...

– Я еще не готов, хотя придется...

– Так вы собираетесь... жениться на Мари? – пробормотал Рагнель, пораженный быстротой, с которой девушка добилась своего.

– Экий вы быстрый! Просто мне пришлось дать ей слово дворянина. Вы не представляете, какую сцену мне пришлось пережить вчера прямо здесь...

Накануне вечером, вернувшись с верфей, где он наблюдал за постройкой нового судна и ремонтом шести старых, Бофор был вынужден принять посетителя, доложившего о себе как о «шевалье де Фонсоме». Для того чтобы пробиться к адмиралу, посетителю пришлось назвать свое имя многочисленным караулам, сторожившим старый арсенал, возведенный Генрихом IV, благодаря которым Фонсом чувствовал себя здесь, как у себя дома. Обнаружив, что «шевалье» – это Мари, переодевшаяся мужчиной, герцог был немало удивлен. Но еще больше его удивил излучаемый ею радостный свет.

«Я приехала, чтобы еще раз признаться вам в любви! – заявила она прямо с порога. Еще не оправившись от изумления, он запротестовал, сперва слабо, но она перебила его: – Здесь не место для споров и уверток. Предупреждаю сразу: я полна решимости стать вашей женой».

– Я хотел было, – продолжил свой рассказ Франсуа, – обратить это неслыханное заявление в шутку, но ей было не до шуток. Ее личико было настолько серьезно, что это не могло не произвести на меня впечатления. Выхватив из-за пояса кинжал, она приставила острие себе к горлу и молвила, что, если я не дам обещание взять ее в жены, она покончит с собой у меня на глазах. Мы были с ней одни, так как она потребовала «встречи без свидетелей ввиду важности дела»... Помощи ждать неоткуда. Меня покинула охота смеяться, так как в ее глазах я читал решимость выполнить обещание. «В вашем распоряжении всего десять секунд, – поторопила она меня. – Поклянитесь, не то...» Для пущей убедительности она кольнула себя кинжалом, и я увидел капельку крови. Поняв, что она готова идти до конца, я лишился рассудка. Она уже начала отсчет: «Раз, два, три, четыре, пять, шесть...» На счет «семь» я сдался и поклялся на ней жениться... Чертовка улыбнулась, убрала кинжал в ножны и сказала, что с самого начала во мне не сомневалась и что мне не придется сожалеть о своем обещании, потому что она сделает все возможное и невозможное, чтобы дать мне счастье. «Перво-наперво я рожу вам детей, чего не сумела сделать моя матушка»...