Бофор ничего не ответил, и Сильви велела Грегуару ехать. Бофор молчал в своем углу, но, прислушавшись, Сильви поняла, что он плачет.

– Неужели вы уже скучаете по тюрьме? – спросила она.

– Пока еще не знаю... Вы предлагаете мне жить на Бель-Иле, о чем я не смел и мечтать, но Гансевиль убедил меня, что вы отправитесь туда со мной и мы наконец-то обретем счастье! Если же меня ждет там одиночество, то даже этот рай станет вскоре постылым...

– Должна ли я понимать вас так, что вы меня по-прежнему любите?

– Я никогда не давал вам оснований в этом сомневаться! – заявил он с неистребимой мужской бравадой.

Сильви не удержалась от смеха.

– Почему же вы, сев в карету, не перестаете хмуриться? Я даже испугалась, что вы на меня злы...

– Да, зол! Разве вы не понимаете, какую боль, какой стыд я испытываю оттого, что обрек человека, которого люблю братской любовью, на столь жестокую судьбу? Вы увидели меня ошеломленным, оглушенным только что случившимся. Я думал только о двери, захлопнувшейся за ним, о зловещем лязге засовов, о проклятой маске, закрывшей его лицо вместо моего... Радость от встречи с вами отошла на задний план. Если мне вдобавок придется отказаться и от вас, то не лучше ли...

Сильви схватила его за руку.

– Да, я сказала, что не буду вас сопровождать, но разве я говорила, что не присоединюсь к вам? Разве не клялась стать вашей женой, если вы вернетесь живым?

Еще мгновение – и он заключил ее в железные объятия. Она ощутила щекой его щетину и слезы, его губы искали ее.

– Поклянись еще раз! – потребовал он в промежутке между двумя пылкими поцелуями. Сильви потребовалось огромное напряжение воли, чтобы отстраниться.

– Мы почти приехали. Не забывай, что Филипп до сих пор не знает всей правды о наших отношениях. Мне бы не хотелось, чтобы она обрушилась на него без всякой подготовки...

Карета запрыгала по каменистому проселку, и она не смогла договорить от тряски.

– Где же клятва?

– Так ли она необходима?

Теперь уже она сама прильнула к нему для последнего поцелуя. Пройдут долгие месяцы, прежде чем они снова вкусят счастье. Видимо, он подумал о том же, потому что проговорил со вздохом:

– Настанет ли день, когда мы встретимся, чтобы уже не разлучаться?

– Не сомневайся, этот день уже близок, бесценный мой! – заверила она его со страстной убежденностью. – Скоро мы окажемся вместе там, где о нас никто не вспомнит...

Прошло совсем немного времени, и двое всадников, покинув разрушенную ферму, поскакали в сторону Мантона, где их ждал морской простор. Сильви и Персеваль продолжили свой путь к Турину. Они щедро одаривали бедняков, встречающихся на пути. Сильви было за что благодарить милостивого Создателя.

Свадьба Мари де Фонсом и Энтони Селтона состоялась в часовне дворца Сен-Жермен в начале апреля 1672 года в присутствии короля, королевы, всего двора и герцога Бекингема, представлявшего английского короля Карла II. Герцогу предстояло сражаться у французских берегов с голландцами в близящейся войне. Эта блестящая свадьба была в некотором роде символом Дуврского договора, последнего дара Франции от прекрасной Мадам, герцогини Орлеанской, так безвременно почившей. В часовне, полной цветов, залитой светом бесчисленных свечей, прелестная Мари в белом атласном платье с серебряной нитью, расшитом жемчужинами, прошествовала к алтарю об руку со своим братом, молодым герцогом де Фонсомом, чудесным образом избегнувшим оттоманского плена, чьи приключения стали после его возвращения любимой темой парижских салонов. История этих приключений получила окончательную отделку в библиотеке шевалье де Рагнеля, чьи глубокие познания и воображение помогли молодому герцогу с честью пройти через допросы в министерских кабинетах. Все завершилось благополучно, и король без колебания (а может, и с облегчением) вернул ему титулы и владения, отобранные было из-за козней Сен-Реми.

Однако счастье молодоженов и блеск двора представляли собой ширму, неспособную скрыть отсутствие герцогини де Фонсом, которой король по-прежнему не позволял предстать перед ним. Мать молилась о счастье дочери в монастыре Мадлен, где к ней присоединилась вдова маршала Шомбера. Двор не мог не обратить внимания и на ужасный вид молодой королевы, оплакивающей свою дочь, пятилетнюю Марию-Терезию-младшую, умершую в прошлом месяце; новая беременность королевы, уже заметная, не доставляла ей радости. Не до радости было и Мадемуазель: она никак не могла смириться с судьбой своего возлюбленного. Слезы проливал и Бекингем, только это были слезы ярости: с ними он взирал на немецкую принцессу, вульгарную толстуху, на которой женился осенью герцог Орлеанский. Теперь ее величали вместо бедной Генриетты Мадам, и молодой английский герцог относился к этому, как к пощечине, помня, с каким изяществом носила гордый титул умершая...

Радости не прибавляла и грядущая война. Королю предстояло присоединиться к Тюренну и Конде, уже завязавшим бои. Его свита предвкушала подвиги, которые покроют всех их славой, зато женщины с ужасом гадали, кто из мужчин ляжет на поле брани и в каком виде вернутся выжившие... Единственным солнечным лучом, помимо самой новобрачной, была излучающая гордость маркиза де Монтеспан, окончательно покорившая короля. Спустя два месяца ей предстояло тайно родить в замке Женитуа близ Лани. Уже сейчас роскошные одежды не могли скрыть ее состояния. Брак Мари, во всяком случае весь блеск церемонии, был делом ее рук. Ее попытки добиться присутствия госпожи де Фонсом не увенчались успехом, зато сама она вела себя по отношению к новобрачной, как старшая сестра. На ночном пиру, последовавшем за венчальной службой, проведенной, согласно традиции, в полночь, она тщательно опекала молодых, благодаря чему их почтил беседой сам Людовик XIV.

– Вы уедете в Англию, леди Селтон, – молвил он, – чем изрядно нас опечалите. Мой брат Карл находит то, что теряем мы, и это вызывает зависть. Не повидаетесь ли вы перед отъездом с герцогиней, вашей матушкой?

– Непременно, государь, уже завтра.

– Ходят слухи, будто она собирается стать отшельницей и избрала для этого затерянный монастырь в Бретани.

– Монастырь бенедектинок в Локмарии, государь, пользовавшийся прежде щедрым покровительством герцогини Вандомской, ныне покойной.

– Да, герцогиня не оставляла вниманием монастыри. Но почему именно этот, такой дальний?

– Вашему величеству угодно сказать: так далеко от двора? Это – одна из причин, государь. Есть и другие. Там она будет ближе к моему брату, назначенному вашим величеством первым помощником на «Грозный» капитана Дюкена. Да и ко мне тоже: ведь я пересеку море неподалеку от нее. Наконец она жаждет, чтобы ее забыли свет и король, – закончила Мари неожиданно дерзко.

Однако Людовик не рассердился, наоборот, печально улыбнулся.

– С ней трудно не согласиться, – вздохнул он. – Жизнь обходится с ней немилосердно, да и мы не отстаем. Что делать, корона обязывает и удаляет от людей... И все же передайте ей, что, какие бы мысли ее ни печалили, мы встречаемся порой в наших дворцах с тенью мальчика, для которого слишком велика его гитара, мальчика, сильно ее любившего...

Он позволил Мари поднести его унизанную бриллиантами руку к губам, изящно поприветствовал ее супруга и вернулся к госпоже де Монтеспан, следившей за ним из-под веера.

– Вот и конец одной из историй, – молвил король, глядя на молодую пару, выслушивавшую комплименты Месье.

Маркиза улыбнулась и указала своим перламутровым веером в золотом окладе на Филиппа, беседовавшего с Бекингемом и Д'Артаньяном:

– И начало следующей... Молодой Фонсом должен продолжить свой род, если на то будет господня воля.

– Хотелось бы мне, чтобы так и было! Не знаю, почему этот молодой моряк вызывает во мне нежное чувство, словно он мне младший брат... Вам не кажется, что он на меня похож?

Атенаис в ответ расхохоталась присущим только ей очаровательным смехом и тихо ответила: