– Ты помнишь своего отца, Мари?
– Конечно, помню! Как можно забыть такую доброту, нежность, притягательность! Я была еще мала, но все равно хорошо его запомнила: такой красивый, горделивый человек...
– Тогда почему ты не чтишь его память? Разве тебе не известно, кто его убил?
– Известно. Я знаю, что шпага находилась в руке господина де Бофора, но в то время была война, и они принадлежали к разным лагерям. С тех пор успел установиться мир, произошло примирение. Госпожа де Немур, чей муж пал от его же руки, простила его...
– Она его сестра, этим все объясняется. К тому же Немур почти что принудил его принять вызов. А вообще-то откуда тебе все это известно? Из монастыря?
– Конечно! Воспитанницы не дают обета молчания, монахини тоже... А твои доводы слабы: госпожа де Немур его сестра, но и ты можешь сказать о себе почти то же самое. Разве вы не вместе воспитывались?
– Да, вместе. Я очень его любила – так, как любят родных братьев. Но...
– Как же тебя угораздило в него не влюбиться? Ведь мужчину интереснее его трудно себе представить! Ты могла бы выйти за него замуж?
– Не болтай глупостей! Он принадлежит к роду Бурбонов, а я – к гораздо более скромной дворянской ветви.
Мари небрежно отмахнулась и от этого объяснения.
– Разве это важно, когда любишь? Возможно, раньше это и имело значение, но я – дочь герцога, я-то смогла бы за него выйти. Черт возьми, вот чего мне хочется: стать его женой!
– Ты не только бранишься, но и доказываешь, что глупа. Ему уже за пятьдесят, к тому же...
– Велика важность! С виду он лет на двадцать моложе. А главное, я его люблю! Уверена, что никогда не полюблю никого, кроме него. И отец меня одобрил бы. Он был человеком возвышенных помыслов и не затаил бы ненависти к тому, кто победил его в честном поединке. Все, решено: я выйду за него замуж!
В этот момент в комнату внесло сквозняком Жаннету, которая возвратилась из Фонсома с красным от холода носом и замерзшими руками, которые не спасли рукавицы. Окинув взглядом Мари, еще не снявшую бальный туалет и сиявшую торжеством, и Сильви, понуро сжавшуюся в кресле, она сказала:
– Кажется, я поспела как раз вовремя. За кого это мы выходим?
– Мы желаем стать женой Бофора, – ответила ей Сильви. – Всегда будем любить его одного.
Понимая, насколько в ней нуждается госпожа, Жаннета весело расхохоталась.
– Помилуйте, это же старикан, годный ей в отцы!
Мари сорвалась на крик:
– Старикан? Да он моложе любого из этих придворных щеголей! И я его люблю!
– Естественно, он отвечает вам взаимностью?
– Н... нет. Пока нет. Не думаю... Но обязательно полюбит! Я сумею так вскружить ему голову, что он будет меня обожать!
Жаннета взяла девушку за руку и повела к лестнице, приговаривая:
– Что-что, а смерть от скромности вам не грозит. Лучше ступайте спать, котеночек! С такими мыслями в головке вы наверняка увидите чудесные сны. А мне надо поговорить с госпожой герцогиней.
Мари удалилась, напевая про себя песенку из комедии Мольера. Жаннета вернулась к Сильви, устремившей на нее встревоженный взгляд.
– С чем ты явилась? Что-то случилось? Чтобы примчаться в столь поздний час, надо иметь веские причины...
– Ничего не случилось, просто соскучилась по городскому воздуху. Корентэн утомил меня подсчетами, заботами по хозяйству, ездой взад-вперед по имению. Я предоставила ему заниматься всем этим дальше и отправилась сюда.
– Вы поссорились?
– Вот еще! Просто надо время от времени напоминать ему, что значит жить без меня. Лучше скажите, госпожа: то, что я сейчас слышала, – это серьезно?
– Что Мари увлеклась Бофором? Боюсь, да.
– Вас это так печалит? Советую вспомнить, что в пятнадцать лет сердце не ведает постоянства.
– Мое познакомилось с постоянством еще раньше, в четырнадцать. Именно тогда я повстречала прелестника в лесу Ане...
– Да, но после этого вы с ним не расставались, вот время и сделало свое дело и скрепило то, что было еще хрупко. Мари предстоит жить при дворе, входить в свиту шестнадцатилетней принцессы. Балы, внимание красивых молодых людей... Она быстро излечится.
– Да услышит тебя господь, Жаннета...
6 февраля в Лувре случился сильный пожар, затронувший так называемую Малую галерею, смежную с покоями Мазарини. Тот пришел в ужас и, невзирая на свое критическое состояние, распорядился отвезти его в Венсенн, где расположился на первом этаже Королевского павильона, большая часть которого была возведена им самим. Сам король переехал в Сен-Жермен, но по численности людей, последовавших за Мазарини и за королем, легко можно было судить, кто управляет делами королевства. Сильви уехала с королевой, оставив детей на попечение Персеваля, аббата и его верных слуг.
Мазарини отходил в Венсенне от пережитого страха и, заботясь о престиже, представал перед своими людьми только чисто выбритым, в огненной сутане и скуфье на голове. В свободное время он, опираясь на плечо верного слуги Бернуэна, медленными шажками бродил по галереям, осматривая свои коллекции, которые приказал перевезти в замок. Казалось, все эти картины, скульптуры, украшения и мебель обладают способностью удерживать его на этом свете.
Тем временем произошло событие, которого с таким нетерпением ждал Месье: в Гавре высадилась принцесса Генриетта с матерью и большой английской свитой. Они едва не стали жертвами плохой погоды в Ла-Манше. Сама принцесса перед посадкой на корабль была уже больна и чуть не умерла в шторм.
Однако при прибытии будущей Мадам в Сен-Дени, где ее встречали король, королевы и весь двор, оказалось, что за считанные месяцы из прежней гусеницы успела проклюнуться очаровательная бабочка. Когда-то грустная, худенькая девочка-подросток, предмет жалости и снисхождения, с которой юный Людовик отказывался танцевать по причине ее невзрачности, стала очаровательной девушкой, возможно, излишне худой, но все равно изящной, грациозной, с милым личиком, прекрасным оттенком кожи, огромными карими глазами и великолепными каштановыми волосами с рыжеватым оттенком.
Людовик сразу же разглядел ее красоту. Что касается Месье, то он излучал восторг, твердил, что влюблен сильнее, чем когда-либо прежде, и не обращал внимания на насупленный вид своего сердечного друга, опасного красавца шевалье де Лорена.
– Что скажете теперь, братец? – обратился он к королю чуть свысока. – Как вам показались мощи святых мучеников?
– Я еще больше утвердился во мнении, что с женщинами надо быть готовым ко всему. А вам, любезный брат, несказанно повезло. Постарайтесь не забыть это чересчур быстро...
– Этому никогда не бывать! – вскричал принц пылко. – Мои друзья, которых я посылал в Гавр встречать жену, взирают на нее глазами умирающих. Я уж не говорю о Бекингеме, прибывшем вместе с ней...
И действительно, к великому смятению Анны Австрийской, на нее нахлынули волной волнующие воспоминания. Генриетту и ее мать сопровождал фаворит короля Карла II, великолепный Джордж Вильерс, сын человека, ставшего некогда самой большой ее любовью, которому она едва не уступила в амьенском саду. Позволив этому молодому человеку, слишком похожему на того, чей образ навсегда запечатлелся в ее сердце, поднести к губам ее руку, Анна Австрийская улыбнулась так, что искушенные придворные тотчас смекнули: молодой герцог получил право на покровительство королевы-матери. Все затаили дыхание, почувствовав, что скоро разразится драма.
Король пожелал, чтобы бракосочетание его брата было обставлено с небывалой пышностью. Невеста и ее мать снова пользовались гостеприимством Лувра, но принимали их совсем не так, как во времена изгнания: вместо пустых покоев на первом этаже, лишенных каких-либо признаков комфорта, а порой и без обогрева, им были предоставлены просторные залы, затянутые парчой, застеленные толстыми коврами, завешанные новыми картинами в золоченых рамах, обставленные ценной мебелью, с высокими зеркалами, множащими до бесконечности роскошь убранства, с канделябрами, утыканными розовыми свечами, с толпой вышколенных слуг и вымуштрованных стражей.
