Больше других волновалась Мари. В часовне было недостаточно места, поэтому наблюдать церемонию венчания им не довелось, но это ее не беспокоило. Ей достаточно было находиться рядом и ждать, когда раздвинется занавес и начнется жизнь, о которой она грезила.

При этом она с любопытством наблюдала за людьми, которым предстояло вместе с ней служить день за днем принцессе, и задавалась вопросом, с кем из них лучше было бы сдружиться, по примеру ее матери и госпожи де Отфор. Пока что ответить на этот вопрос было затруднительно, поскольку им еще не разрешили открыть рот. Суровая госпожа де Лафайет, близкая подруга королевы Генриетты-Марии, собрав их, довольствовалась перечислением имен. Из всего десятка Мари запомнила только четыре; остальные пока что не вызывали у нее интереса, ибо принадлежали к той категории общества, которую она непочтительно звала «баранами»: перемещались исключительно отарой и были на одно лицо. Все в отаре были, разумеется, хорошенькими, зато выделенная Мари четверка как будто отличалась умом.

Особенный интерес вызывала носительница наиболее звонкого имени – Атенаис де Рошшуар-Мортемар, или мадемуазель де Тоней-Шарант: высокая, ослепительная блондинка, со сверкающими, как голубые бриллианты, глазами, она поражала величественностью жестов, прекрасными манерами и живым умом, доказательством которого становилось каждое ее словечко.

Луиза де Ла Бом Леблан де Лавальер тоже была блондинкой, но в остальном выглядела противоположностью Атенаис. Она была нежна и бела, как луна, тонка и гибка, с глазами небесной голубизны и совсем светлыми, с серебряным оттенком, волосами. Бросалась в глаза ее робость.

Две другие девушки были брюнетками. У Авроры де Монтале была кожа оттенка слоновой кости и живые черные глазки; самая веселая из всех, Элизабет де Фьен, была скорее темной шатенкой с розовыми щечками и томными карими глазами. Поразмыслив, Мари решила, что ее больше устраивают Тоней-Шарант и Монтале: первая потому, что напоминала ее крестную, горделивую Отфор, вторая потому, что с ней вряд ли можно было заскучать. Лавальер слишком походила на агнца, готового к закланию, а Фьен, судя по всему, ничего вокруг не интересовало. Правильность выбора быстро подтвердилась: одна из двух улыбнулась Мари, другая подмигнула.

Представленные друг другу девушки собрались втроем.

– Не знаю, каким вам представляется наше будущее, – взяла слово Атенаис де Тоней-Шарант, оказавшаяся самой старшей, – но мне сдается, что состоять при Мадам, а не при королеве – большое везение...

– С ней нас ждет гораздо больше праздников! – подхватила Аврора де Монтале, радостно поглядывая на молодых людей, сгоравших от нетерпения с ними познакомиться. – Вы, Фонсом, наверняка разбираетесь в этом лучше остальных: не находит ли ваша матушка, все чаще подменяющая госпожу де Бетюн, свои обязанности чересчур тягостными? Все эти карлики, дуэньи, вымоченные в кропильницах, и бесконечные молитвы – и это когда весь двор рвется петь и плясать!

– Поделюсь с вами секретом, – ответила Мари со смехом. – Моя матушка способна смириться с любыми причудами, но что ей портит жизнь – так это шоколад! Она терпеть его не может, ее от него тошнит. А королева, как назло, пьет его по несколько чашек в день...

– По мне, это не беда. К этому куда проще привыкнуть, чем к молитвам.

– Мадемуазель! – прикрикнула Атенаис. – Не будем отвлекаться на глупости, лучше выберем тех, с кем хотим знаться, и договоримся друг другу помогать. Главное – не делать друг другу гадостей. Например, мне по вкусу маркиз де Нуармутье.

– Вот чудеса! – прыснула Монтале. – Говорят, он в вас влюблен и собирается просить вашей руки. Что до меня, то я мечу выше. Если не герцог Бекингем, который обязательно уедет, чтобы не вызывать ревность у Месье, так граф де Гиш – по-моему, он...

– Плохой выбор, дорогая! – перебила ее Атенаис. – Наследник маршала Грамона – близкий друг Месье.

– Вы так считаете?

– Уверена. Тем не менее не исключено, что он им не останется надолго, если будет продолжать смотреть на Мадам так, как он это делает уже десять дней. Провалиться мне на этом месте, если он в нее вот-вот не влюбится!

– В таком случае, – философски рассудила Аврора де Монтале, – мне придется поискать кого-то еще. А вы? – обратилась она к Мари. – Кому отдано ваше сердечко?

Малышка – она была самой молодой в троице – густо покраснела.

– Ну, я... Меня не привлекают молодые люди. Мне нравятся настоящие мужчины, а не сосунки.

– Вас покорил какой-то старичок? – насмешливо спросила Атенаис. – Как жаль! Немедленно выкладывайте нам все! Ведь мы будем близки, как настоящие сестры.

Обе были милы, настроены по-товарищески и не собирались над ней подтрунивать, однако Мари не торопилась называть имя человека, не выходившего у нее из головы и из сердца. Оглянувшись, она нашлась с ответом:

– Это... Д'Артаньян!

– Капитан мушкетеров?

Обе собеседницы не скрывали изумления. Мари задрала носик и отчаянно замахала веером.

– Почему бы и нет? Самый искусный клинок королевства! А какие зубы!..

Поняв, что их водят за нос, Атенаис и Аврора от души расхохотались. Атенаис погладила пальчиком щеку Мари.

– Ваша правда: мы слишком любопытны. Храните свой секрет, маска! Одно ясно уже сейчас: вместе нам не будет скучно.

С того дня Сильви видела дочь только на религиозных церемониях, где собирался весь двор, вернее, все дворы, хотя было заметно, что двор Мадам превосходит остальные. Вся молодая, богатая, живая и жадная до веселья французская знать собиралась во дворце Тюильри или во дворце Сен-Клу, превращенном Месье в игрушку. Сам Месье обладал тонким вкусом, и если страсть к молодой жене утихла у него уже через две недели, то это только подстегнуло его желание находиться в центре элегантной парижской жизни и не выходить из моды.

Что до Мадам, то она очаровала буквально всех. Все быстро оценили ее живость, непосредственность, ум, стремление покорять и веселиться. Отъезд Бекингема, ускоренный Месье, твердившим матери о наглости герцога, – он принадлежал к худшей породе ревнивцев, которые ревнуют, даже не любя, – не был замечен Мадам. Красавчик герцог отслужил свое и должен был быть заменен новой мишенью, гораздо сильнее вдохновлявшей красавицу принцессу, – самим королем, навещавшим ее не реже одного раза в день.

Сам Людовик скрепил своей подписью брачный контракт Марии Манчини, своей юношеской любви, и богатейшего принца Колонна и, не моргнув глазом, проводил ее в Италию, после чего избавился и от Олимпии де Суассон, сделав ее суперинтенданткой в доме королевы взамен принцессы Палатин. Его жене это не доставило ни малейшей радости: пусть муж и ложился каждый вечер к ней в постель, его увлечение Мадам можно было разглядеть невооруженным глазом.

Зато Фуке часто наведывался в Конфлан, где Сильви решила остаться с приближением хороших дней, а также из-за слухов, что в скором времени король перенесет свой двор в Фонтенбло. Этот милый особняк, расположенный поблизости от Сен-Манде и от имения госпожи дю Плесси-Бельер, представлял для Фуке тихую гавань, где он всегда мог рассчитывать на понимание и одобрение обеих женщин, которые виделись так часто, что, навещая одну, он нередко заставал и другую.

После знаменитого заседания Совета, на котором Людовик XIV объявил о своем намерении править единолично, суперинтендант не мог отделаться от смутного беспокойства, хотя королева-мать успокаивала его, как могла. Отрадно было, впрочем, наблюдать грусть Сегье, который уже видел себя в шкуре Мазарини. Разочарование человека, вызывающего у нас неприязнь, всегда отрадно... Положение самого Фуке как будто оставалось прежним, то есть великолепным, хотя помеха в лице Жана-Батиста Кольбера становилась все ощутимее. Кольбер, его злой гений, был превращен по воле короля в его правую руку и получил право присутствовать на Совете. Посторонним могло казаться, что они примирились, однако великолепный Фуке был полон решимости и дальше игнорировать этого сына суконщика, обреченного, по его мнению, на подчиненное положение.