Совсем скоро Франсуа, испытывая счастье, какое давно его не посещало, передал Сильви сына по-прежнему спящего, но живого и здорового. В доме де Фонсомов никто не спал, ожидая развязки. Возвратившись из Фонтенбло, хозяйка нашла письмо с требованием выкупа: ей приказывали в следующую полночь оставить пятьдесят тысяч ливров у основания статуи Генриха IV на Новом мосту, вернуться домой и ждать час, по истечении которого ей вернут сына. Занимаясь вместе с Персевалем сбором требуемой суммы, Сильви тем не менее почти не питала надежды на возвращение Филиппа. Какое может быть доверие к людям такого сорта? И все же в предложенную ими игру следовало сыграть до конца.
Когда перед ней предстал Франсуа с неподвижным Филиппом на руках, у Сильви потемнело в глазах. Герцог на всю жизнь запомнил ее взгляд и слова, перемешанные со слезами радости:
– Однажды я уже назвала тебя Ангелом, когда ты нашел меня в лесу, и долго пребывала в этом убеждении. Теперь ты снова подтвердил его правоту.
Как Франсуа ни расчувствовался, задерживаться в доме Жана де Фонсома он счел для себя невозможным. Он торопился побыстрее напасть на след похитителя, припереть его к стене и заодно с ним избавить мир от бывшей мадемуазель де Шемеро. Мечтая о мести, он строил планы поджога ее дома, вспоминая, как когда-то предал огню замок Ла Ферьер. Однако ворвавшись вместе с Гансевилем и собранной тем подмогой в проклятый дом на улице Нев-Сен-Поль, он не застал там ни души. Исчез даже привратник... Никто, даже его недавняя голубоглазая союзница, не мог ему подсказать, куда подевались хозяйка дома и ее челядь.
Кипя от ярости при мысли, что близится конец отсрочки, предоставленной ему королем, он уже собирался скакать в Фонтенбло и умолять о дополнительном времени и ордере на арест негодяев, когда к нему подбежал взволнованный Гансевиль с сообщением:
– Она здесь!
– Кто?!
– Госпожа де Фонсом. Она желает с вами поговорить.
Франсуа просиял. Сильви в его доме, куда он приглашал стольких женщин в напрасном ожидании, что они заставят умолкнуть его память! Это появление показалось ему чудесным, но одновременно немного скандальным. Прежде чем броситься ей навстречу, он посмотрел в окно и убедился, что солнце сияет вовсю, а значит, гостью можно принять в саду. Он встретил ее уже на лестнице, схватил за руку и потащил за собой.
– Идем в сад! Этот дом недостоин тебя.
Садик был невелик, но в теплых утренних лучах осеннего солнца казался залитым золотом. Деревья осыпали сухими листьями фонтан со статуей нимфы, выливающей воду из кувшина. Тут же стояла каменная скамья. Он усадил на нее Сильви, сам же остался стоять перед ней.
– Ты в моем доме... – начал он недоверчиво. – У меня нет слов, чтобы выразить свою радость!
Вместо ответа она протянула ему вскрытое письмо, извлеченное из кармана просторного плаща из серого бархата. Письмо состояло всего из нескольких слов, но до чего угрожающих, несмотря на неконкретность! «То, что не удалось в полдень, может получиться вечером». Видимо, Сен-Реми был знаком с наставлениями Макиавелли... Герцог взволнованно скомкал бумагу.
– Когда ты это получила?
– Час назад письмо принес мальчишка. Отдал привратнику и сбежал.
– Значит, этот ничтожный субъект не только не провалился ко всем чертям, но еще смеет нас задирать? И как меня угораздило позволить ему уйти! Надо любой ценой защитить на... твоего сына. Я собираюсь обратиться к королю. Возможно, он...
Она остановила его нетерпеливым жестом.
– Нет! Получив это, мы с шевалье де Рагнелем хорошенько поразмыслили. Где бы ни находился Филипп, в этом королевстве ему будет грозить опасность, пока бандита не схватят. Даже за монастырскими стенами он не будет в безопасности. Разве что...
– Говори!
– Разве что его станешь оберегать ты сам. Франсуа, я приехала просить тебя забрать его с собой: сначала в Брест, потом в море...
– Ты хочешь мне его доверить?
Не веря счастью, которое она ему предлагала и из-за которого долго будет проливать горькие слезы, он опустился перед ней на колени и протянул к ней раскрытые ладони, словно опасаясь, что иначе выронит ее щедрый дар, но одновременно не осмеливаясь к нему притронуться. Сильви наклонилась вперед и дотронулась до его больших ладоней.
– Кто позаботится о нем лучше, чем родной отец? – прошептала она. – Я верю, что ты воспитаешь его достойным имени, которое он носит.
– Клянусь самой своей жизнью! Но что будет думать он сам? Ты говорила с ним?
На ее прекрасном лице появилась ласковая улыбка, которую не могла омрачить даже острая тревога.
– Он без ума от радости! Вместо того чтобы учиться в коллеже, он станет пажом принца, а главное, увидит море, корабли...
– Он все это любит?
– Не меньше, чем ты. Мечтает об океанских просторах. Когда ты уезжаешь?
– Раз так, то уже завтра. Собирай его вещи. Я сам заеду за ним в карете. Прибыв в Брест, я отправлю королю письмо о том, что его повеление исполнено.
Держа Франсуа за руки, Сильви поднялась со скамьи.
– Я увижу короля раньше, чем он получит твое письмо. Отправив Филиппа с тобой, я вернусь в Фонтенбло.
Они медленно брели бок о бок по саду. Естественным жестом, повергнувшим Франсуа в дрожь, Сильви взяла его под руку, и он накрыл ее пальцы ладонью другой руки. Несколько минут оба наслаждались пленительной близостью, связанные огромной любовью, которую им не дано было прежде познать.
– Ты будешь хорошо о нем заботиться? – спросила она тихо и так печально, что Франсуа еле удержался, чтобы не заключить ее в объятия. Чувствуя, что, поступив так, он бы все испортил, он всего лишь сжал ее тонкие пальцы.
– Ему будет хорошо со мной.
– Да, чуть не забыла про аббата Резини, его наставника! Он ужасно боится качки, но отказывается расставаться с воспитанником. Он собирался быть рядом с ним и в коллеже, чтобы предохранять от опасных связей. Что уж говорить о моряках...
Бофор не удержался от смеха, и обоим стало легче.
– У меня уже есть капеллан, но, если твой аббат умеет играть в шахматы, я встречу его с распростертыми объятиями. Не умеет, так научится.
На пороге дома они остановились. Франсуа с бесконечной нежностью расправил вокруг лица Сильви края бархатного капюшона.
– Ступай с миром, владычица моего сердца! Ты знаешь, что, даже не будучи знаком с нашим Филиппом, я всегда его любил. Даю тебе слово, что он будет счастлив. Завтра я за ним приеду...
Она привстала на цыпочки и легко чмокнула его в чисто выбритую щеку, обдав запахом розовых лепестков.
– Да поможет тебе господь!
Спустя час после отъезда сына Сильви выехала в Фонтенбло, где была в тот же вечер принята королем, вернувшимся с прогулки. Людовику XIV не терпелось узнать, чем завершилась история, начавшаяся в его кабинете. Действия Бофора вызвали у него одобрение, и даже решение относительно безопасности юного Фонсома, принятое без его ведома, не было подвергнуто порицанию. Король лишь заметил:
– Вы не боитесь, что, доверив сына герцогу де Бофору, породите слухи?
Сильви ответила, не отводя глаз:
– Слухи могут быть порождены любыми поступками. Кстати, в связи с этим позвольте просить ваше величество сохранить его отъезд в тайне. Причина – здесь.
И она подала королю угрожающую записку, полученную уже после спасения Филиппа. Людовик взял ее, прочел, прищурился и, расправив бумагу, положил себе на стол и придавил ладонью, давая понять, что намерен оставить ее себе.
– Даю слово молчать, герцогиня. Ваше требование вполне оправданно. Преступника будут разыскивать. Что касается моего кузена Бофора, то, надеюсь, он оправдает ваше доверие. А теперь ступайте к королеве. Беременность мешает ей двигаться, и она требует вас к себе.
Сильви присела в глубоком реверансе, волнами распустив серый бархатный подол по королевскому ковру. От короля она унесла странное ощущение: несмотря на свое желание казаться добрым, Людовик неприязненно поморщился, произнося имя Бофора. Значило ли это, что он по-прежнему помнит Фронду, ничего, вопреки видимости, не простил и, посылая счастливого Франсуа бороздить моря, всего лишь отсылает его подальше от двора и от своей венценосной особы?
