На помощь ему пришла почта.

После возвращения мэтра Рагнарда в Люксембургский дворец, означавшего, что угроза для жизни госпожи де Фонсом устранена, сливки парижского общества, не ставившие свою жизнь в зависимость от королевских капризов, поспешили ей написать. Первой это сделала Мадемуазель, за ней последовали госпожа де Монтеспан, госпожа де Навай, Д'Артаньян, пусть и не слишком владевший изящным слогом, и, конечно, госпожа де Мотвиль.

После смерти Анны Австрийской ее безутешная придворная дама покинула двор, где ей больше не было места, и прибилась к монастырю Визитации в Шайо, где была настоятельницей ее сестра Мадлен Берто, сменившая мать Луизу-Анжелику, известную под именем Луизы де Лафайет. Благодаря этому и стало известно о прибытии в монастырь Мари, мало кого там знавшей.

«Она дала мне понять, что не намерена принимать сана, а просто желает поразмыслить и испросить совета у собственной совести и у господа...»

Последняя фраза испугала Персеваля. «Испросить совета у господа»? Крайне своевременное занятие для дурочки, проехавшейся по Франции в обществе закоренелого негодяя и едва не угробившей собственную мать! Однако он не стал делиться своими соображениями с Сильви, которой сообщение де Мотвиль принесло утешение.

– Слава богу, она в безопасности! – вздохнула она и сложила письмо, которое читала вслух. – Остается только молиться, чтобы она когда-нибудь вернулась к нам. Теперь я мечтаю об одном: получить весточку от Филиппа. До чего это жестоко – так долго безмолвствовать!

Небо, как видно, сменило гнев на милость: уже на следующий день подоспело письмецо от аббата Резини. Отправленное из Ла-Рошели, оно было полно энтузиазма и не содержало ни малейшего намека на драму в семейном замке. Корабли Бофора простояли в Тулоне совсем недолго и, загрузившись припасами, перешли в Атлантический океан, где им предстояло выполнить две задачи. Первая заключалась в сопровождении в Лиссабон невесты португальского короля, непокорной Мари-Жанны-Элизабет, племянницы Бофора; вторая (практически совпадавшая по времени с первой) – в противодействии английским посягательствам на Голландию, связанную с Францией договором о союзе. Карл II Английский, ненаглядный братец Мадам, разрушил голландские фактории в Гвинее, а на американском континенте завладел Новым Амстердамом.[13] После долгих переговоров Людовик XIV решил поддержать союзника силой оружия. Под верховным руководством Бофора двое крупнейших французских мореходов, Абраам Дюкен и шевалье Поль, возглавили два флота – соответственно Западный и Восточный.

«Нам предстоит война, – писал аббат тоном, в котором так и слышались тяжкие вздохи. – Она будет тяжелой, ибо Англия имеет гораздо больше кораблей, чем мы, однако все безумцы вокруг меня радуются, начиная с нашего молодого героя, поручившего мне отослать тысячу нежных поцелуев госпоже герцогине и мадемуазель Мари. Он держится отлично, лучше, чем ваш покорный слуга, из которого зеленые волны Атлантики способны исторгнуть только посмертное благословение умершим, лежащим перед водным погребением на палубе, забрызганной кровью и продырявленной картечью... Возможно, меня оставят в Лиссабоне, возможно, отошлют ждать флот в Бресте, где ему предстоит простоять зиму...»

– Аббат стареет, – заметил Персеваль. – Он заслуживает отдыха. К тому же Филиппу он больше не нужен...

– Да, не нужен, и уже давно, но их связывает такая дружба, что я никак не решусь его отозвать. И потом, кто, если не он, станет писать нам письма?

Как ни странно, начавшаяся война с Англией повлияла на судьбу Мари.

Счастливое на первых порах супружество Мадам осталось в прошлом, и отношения с супругом неуклонно ухудшались, несмотря на рождение двоих детей. Повинны в этом были друзья Месье: одни, как шевалье де Лорен или Вардес, которого она отправила в изгнание, презирали ее, другие вроде Гиша слишком хорошо к ней относились. Кроме того, если с королем ее по-прежнему связывали доверительные и даже нежные отношения, ибо Людовик XIV рассматривал ее как вернейшую связующую нить с Англией, а также разумную советчицу, то с Марией-Терезией она почти окончательно порвала, поскольку та не скрывала свою ревность, равную ревности к Лавальер. Наконец принцессу беспокоили, более того, удручали события в Лондоне. Королева Генриетта, ее мать, вернулась во Францию, сбежав от страшной эпидемии чумы, разразившейся в английской столице и обрекшей на смерть немало ее друзей, но не смогла оказать помощи дочери, так как проводила время по большей части в своем замке в Коломбе и на водах в Бурбоне. Спустя год Лондон стал жертвой страшного, вошедшего в историю пожара, в который слились костры, разводимые для сжигания трупов. В огне погибли все старые кварталы города. В довершение зол серьезно захворал малолетний герцог Валуа, которому едва исполнилось два года, что совпало по времени с ухудшением отношений между двумя людьми, которых Мадам любила больше всех на свете: ее братом Карлом II и деверем Людовиком XIV...

Узнав, что юная Мари де Фонсом, которую она всегда нежно любила, удалилась в монастырь Шайо, она отправила к ней госпожу де Лафайет, передать ее просьбу вернуться ко двору. Так Мари снова оказалась в Пале-Рояль и заняла привилегированное место при принцессе. Выполняя распоряжение последней, госпожа де Лафайет написала письмо изгнаннице – матери Мари, сама же Мари продолжала хранить молчание. Сильви пришлось смиренно дожидаться развития событий.

Фонсом и его обитатели проводили дни, недели и месяцы в монотонной скуке. Сильви, возобновившая поездки верхом, уделяла много времени своим крестьянам. Те благодарили ее за внимание к их нуждам уважением и дружбой, хотя ей по-прежнему не удавалось проникнуть в тайну, окружавшую исчезновение Набо. В конце концов у Сильви опустились руки: люди упорно хранили тайну, и она не хотела принуждать их поступать вопреки совести.

В отличие от десятилетия, проведенного ею в Фонсоме после гибели мужа, теперь она не поддерживала отношений с владельцами окрестных замков. Соседи, в былые времена наперебой добивавшиеся ее дружбы, нынче не желали якшаться с особой, навлекшей на себя королевскую немилость. Но ни она, ни Персеваль не страдали от этого. Персеваль с удвоенной энергией взялся за ботанику, чтение, садоводство, проводил яростные шахматные баталии с аббатом Фортье или давним другом Мериссом, который иногда приезжал погостить на несколько дней. К тому же шевалье неустанно переписывался с парижскими друзьями: Сильви не очень-то любила писать письма, так что эту задачу взвалил на себя он. Благодаря этому даже в изгнании Сильви была в курсе событий в королевстве. Наиболее прилежной корреспонденткой оказалась Мадемуазель, и ее стараниями Сильви оставалась в курсе придворной жизни.

В частности, от нее не укрылось, что Лавальер, продолжая рожать от короля детей, постепенно выходит из фавора, все больше оттесняемая в тень новой ослепительной звездой – Атенаис де Монтеспан, поймавшей короля в свои сети. Когда Лавальер, в очередной раз беременная, была удостоена герцогского титула, никто не усомнился, что это – дар, знаменующий окончательный разрыв, так как мучения этой скромнейшей из фавориток начались гораздо раньше. Совсем скоро в объятиях короля оказалась госпожа де Монтеспан. Эту новость в Фонсоме узнали уже не из писем, а от провинциальных сплетников: ведь добродетель, мнившая себя неприступной, пала совсем неподалеку, в Ла-Фер, куда Людовик XIV любил возить своих дам.

Лавальер, намеренно оставленная в Париже, не смогла этого вынести. Она села в карету и, пренебрегая своим состоянием и плохими дорогами, приказала везти себя к обожаемому возлюбленному, чем только приблизила разрыв: бывшая фрейлина Мадам окончательно заменила ее в сердце и в постели короля. Прошло еще несколько месяцев – и она поменяла королевский двор на монастырь Шайо. Что до госпожи де Монтеспан, то ее переписка с Сильви оборвалась.

Сильви задавалась вопросом, сохранит ли новая фаворитка былое дружеское расположение к ее дочери или предпочтет отвернуться от свидетелей и свидетельниц прежних, нелегких времен. Первым отвергнутым стал ее муж, женившийся в свое время по любви, а теперь не скрывавший от двора и от всего Парижа своего гнева. Он поколотил братьев Монтазье, обвинив их в том, что это они отдали его жену королю, украсил свою шляпу рогами и порывался вызвать Людовика на дуэль. Добился он таким поведением одного – места в Бастилии. Под пером Мадемуазель его выходки приобретали смехотворный вид, хотя принцесса не могла отказать ему в искренности чувства. К несчастью, о Мари она упоминала разве что косвенно: так, она сообщала, что после смерти своего сына, маленького герцога Валуа, Мадам ужасно горюет и избегает двора. Сильви делала вывод, что последнее относится и к Мари...