Гигантская цитадель Пинероль, высящаяся на окраине королевства, на склонах итальянских Альп, грозила раздавить притулившийся чуть ниже, у устья долины Кизоне, грустный городок. Здесь Франция хмурила брови на герцогство Савойя и Пьемонт, столицей которого был в то время Турин. Это укрепление отошло Франции согласно заключенному Ришелье в 1631 году договору Чераско. Расширенное и обновленное, оно позволяло контролировать дорогу на Турин и служило французским наблюдательным пунктом на краю королевства.

Приближаясь к нему, путешественники вбирали головы в плечи при виде устрашающих бастионов из рыжеватого камня. На бастионах высился замок, смахивающий на Бастилию: такой же зубчатый четырехугольник с толстыми круглыми башнями, внутри которого стояла главная башня – узкая в сравнении с остальными, зато такая высокая, что ее хотелось сравнить с угрожающе воздетым пальцем, готовым пронзить небеса. Первое впечатление от крепости было мрачным: рядом с этой тюрьмой на краю света Венсенн и даже Бастилия показались бы игрушечными. Снег на склонах, низкое желтовато-серое небо, грозящее новыми снегопадами, пронизывающий холод – все это усугубляло тягостное ощущение.

Сильви пробирала дрожь, несмотря на горы меха, наваленные на нее Персевалем. Не проходило ни минуты, чтобы она не вспоминала любимого, томящегося здесь без всякой надежды выйти на свободу, и милейшего Фуке, страстного жизнелюба, какого только знал этот мир. Зрелище грозной крепости не могло не поколебать уверенность в успехе, которая не покидала Сильви с самого отъезда из Парижа: неужто и вправду возможно извлечь человека из этой каменной ловушки?

– Не время терять отвагу! – сказал Персеваль, легко угадывавший ее мысли. – Она нам скоро понадобится. Чутье мне подсказывает, что скоро перед нами вырастет первое препятствие...

Две лошади, влекущие их экипаж, только что процокали копытами по мосту, перекинутому к воротам маленького горного городка, оказавшегося запертым внутри новых крепостных стен. Узкие, неосвещенные улочки напоминали ущелья, так их стискивали высокие дома с красными крышами. Дальше перед путниками раскинулась площадь, большая часть которой была занята красивым готическим собором с колокольней. Напротив собора находилась подробно описанная Филиппом таверна, где Сильви и Персевалю предстояла встреча с ним и Гансевилем.

Препятствие, которое предрекал Рагнель, было тут как тут: перед таверной гарцевали на черных скакунах, молодцевато держась в красных седлах, всадники в голубых мундирах с золотисто-белыми лилиями.

– Мушкетеры! – пробормотала ошеломленная Сильви.

– Я как будто заметил одного на боковой улице, но надеялся, что обознался... – ответил ей Персеваль шепотом.

– Что это значит? Уж не гостит ли здесь сам король?

– Ну уж нет! Скорее они доставили сюда очередного высокопоставленного узника.

– Или приехали за другим, давно томящимся здесь, чтобы перевести его в другую крепость... – предположила Сильви испуганно. – Боже, что же нам тогда делать?

Она уже собралась приказать кучеру Грегуару ехать с площади, но ей помешал Персеваль:

– Так мы привлечем к себе внимание. Зачем торопиться? Разве вы забыли, что мы – благородные путешественники, паломники! Приближается ночь, становится холодно, и мы решили устроить привал...

Солдаты уже успели спешиться и покорно расступились, вняв властным окрикам Грегуара:

– Пропустите, господа мушкетеры! Пропустите!

– Боже милостивый! – прошептала Сильви. – Он воображает, будто мы по-прежнему в Сен-Жермен или в Фонтенбло!

Видимо, кучер знал, что делает: у мушкетеров не возникло сомнений, более того, один из них, высмотрев за стеклом женщину, проявил галантность, распахнул дверцу и подал Сильви руку в перчатке. Пришлось воспользоваться его учтивостью, поблагодарить улыбкой и дойти с ним до двери таверны, в которой уже появился хозяин, готовый приветствовать гостей, вылезших из прекрасной дорожной кареты, пусть и забрызганной грязью.

В следующее мгновение Сильви показалось, что небо рушится ей на голову: позади хозяина в белом фартуке стоял Д'Артаньян собственной персоной. Он загораживал дверь, и миновать его не было никакой возможности. К тому же он успел узнать Сильви и радостно улыбался. Отодвинув хозяина таверны в сторону, он поспешил к ней.

– Несравненная герцогиня! – вскричал он, использовав словечко, которое всегда применял к ней мысленно, хотя ему случалось думать о ней и просто как о Сильви. – Вот чудо! Каким ветром вас занесло в эти забытые богом края? Входите! Вам надо немедленно согреться, вы совершенно закоченели!

Он схватил ее за руку, стянул с нее перчатку и стал греть ей пальцы. Разве при таком приеме повернется язык сказать, что его появление заставляет ее дрожать еще сильнее, чем холод за дверью? Повинуясь Д'Артаньяну, она очутилась перед огромным очагом, на котором поджаривались, издавая восхитительный аромат, целый барашек и четыре курицы.

– Пощадите! – пробормотала она, когда он открыл рот, чтобы поторопить хозяина. – Забудьте мой титул, вспомните лучше, что я изгнанница и путешествую под чужим именем.

– Ну и болван же я! Но это от счастья... Простите гасконскую горячность. Куда же вы направляетесь в такое время года?

– В Турин, – ответил за нее Персеваль.

– Уж не бежите ли вы из Франции?

– Нет, это всего лишь паломничество к Христовой плащанице. Моя крестница еще хочет дождаться возвращения сына, в гибель которого отказывается верить. А вы? Какому чуду мы обязаны счастливой встрече с вами?

Прежде чем ответить, Д'Артаньян усадил Сильви к огню и потребовал горячего вина, потом пожал плечами и сказал:

– Очередная ненавистная для меня повинность: я только что передал господину де Сен-Мару нового подопечного. Кстати, он тоже из ваших друзей.

– Кого же?

– Молодого Лозена! Нет! – поспешил он с разъяснением, когда Сильви едва не опрокинула свой бокал с вином. – Ему вменяется в вину не то, что он убил негодяя, за которого едва не выдали вашу дочь. Это связано с браком, только совсем другим... В последнее время при дворе только и было разговоров, что о его предстоящей женитьбе на Мадемуазель.

– Действительно, это всех занимало. Я слыхала об этом от госпожи де Мотвиль, которая находила предстоящий брак забавным и даже немного скандальным.

– Другие возмущались гораздо сильнее. Среди них – сама королева и госпожа де Монтеспан, в кои-то веки нашедшие согласие. В итоге перед самой женитьбой, когда все уже было готово к триумфальному въезду «герцога де Монпансье» в Люксембургский дворец, король, уже давший свое согласие, взял его назад. Мадемуазель в отчаянии, Лозен не желает примириться с крушением своей прекрасной мечты! Он ссорится с королем, ломает шпагу и швыряет ее чуть ли не в лицо его величеству! Естественно, следует арест на месте преступления. Теперь он там... – Д'Артаньян указал глазами на крепость. – Раскаивается, конечно, но, сдается мне, это не сделает его заточение короче. Я, при всем моем сожалении о случившемся, снова туда вернусь, чтобы поужинать с Сен-Маром, а мои люди останутся пировать здесь, с подчиненными господина де Риссана.[21]

– Бедный Лозен! – горько вздохнула Сильви, не пытаясь скрыть свое отношение к происшедшему. – Неужели он забыл, до чего опасно ссориться с королем, особенно когда тот не прав? Кажется, слово короля на то и слово короля, что его невозможно взять назад?

– О да! Вы тоже испытали это на себе. Знайте, я не успокоюсь, пока указ о вашем изгнании, совершенно для меня непонятный, не будет отменен. Мне так хочется снова видеть вас при дворе!

– А мне совершенно не хочется туда возвращаться. Прошу вас, не мешайте мне наслаждаться покоем! Не исключено, что я пойду дальше и пожелаю еще более полного, монастырского уединения.

– Нет, только не вы! Вы зачахнете там от скуки! К тому же вы еще слишком молоды...

– Никто не молодеет с приближением пятидесяти лет. Просто вы, как всегда, галантны, мой друг.