— Я собираюсь в бухту Провидения. Что скажешь?

— Чукотка давно пользуется морскими путями. Очень высокая облачность, туманы, отсутствие аэродромов и дороговизна перелетов сделали авиацию нерентабельной. Война кончилась, нужда отпала.

— Я тебя понял. Сядешь в Анадыре?

— Нужен разведывательный полет, Василий Кузьмич. Ли-2 туда не летал. Путь неблизкий. Чуть ближе Хабаровска. Ненамного.

— Готовь самолет и проведи разведку. С местным начальством я свяжусь, полосу подготовят. Ну а дальше как?

— До самого Анадыря, то есть до океана, около двухсот километров. Дорогу там так и не проложили, сплошные сопки на пути. Боюсь, что придется ехать на оленях или собачьих упряжках. А от Анадыря до Провидения морем через Анадырский залив. Это около четырехсот километров. По суше крюк в пять раз длиннее, и опять же нет дорожных соединений. Такое путешествие займет не меньше недели в один конец.

— Спасибо, Елизар, утешил. Но команду и самолет все же готовь к разведке.

— С военными договориться надо, а то еще подобьют сдуру, они там совсем одичали.

— Договоримся. Отбейте на крыльях и фюзеляже надпись: «Дальстрой». У нас должен быть свой опознавательный знак.

— Будет исполнено, товарищ генерал.

— Свободен. Позови бортинженера.

Подполковник вышел, его место занял капитан.

— Товарищ…

— Не кричи, тезка. Присаживайся.

Молодой краснощекий блондин улыбнулся и сел.

— Ты у нас самый грамотный, Вася. В самолетах разбираешься, вручную собрать и разобрать можешь.

— Сплетни, Василий Кузьмич.

— Сколько ты проработал в шарашке у Туполева?

— С 39-го по 42-й.

— Арестовали тебя за компанию со всеми?

— Все КБ рассовали по автобусам — и в Лефортово. Это уж потом Туполев отбирал тех, кто ему нужен.

— И ты попал в число избранных. Повезло.

— Я тоже так считаю. В 42-м освободили — и на фронт. Выжил. Опять повезло.

— И то, что после войны на Колыму закинули, тоже повезло? Ладно, Вася. Хочу загадать тебе одну загадку как специалисту. Предположим, на нашем аэродроме появился вражеский самолет и мы не можем ему воспрепятствовать вылететь в Москву. Наша задача сделать так, чтобы он не долетел. У тебя есть возможность проникнуть на борт минут на десять. Что ты будешь делать?

Капитан ничуть не растерялся.

— Сообщу войскам ПВО, и самолет собьют.

— Нет у тебя связи. Мы отрезаны от мира.

— А какой самолет? Нужны его характеристики.

— Возьмем, к примеру, В-29. Ты же знаком с этой машиной, Туполев по ее образцу делал свой Ту-2, а теперь и новый сварганил, Ту-4.

— Я понял. Речь идет о тяжелом бомбардировщике. Хорошо. Кто будет заливать топливо в баки?

— Мы, разумеется.

— Тогда задача облегчается. Нужно произвести точные расчеты. Маршрут до Москвы проложен один, и он не меняется. Учитывая дальность полета, такой самолет может пролететь от трех до пяти тысяч километров без дозаправки. Нам нужно знать, сколько он жрет керосина при средней крейсерской скорости и на какой высоте летит. Если он загружен бомбами, то взбираться до потолка не станет. Три тысячи метров — самая разумная высота для дальнего перелета при потолке в пять с половиной или даже выше. Скорость, умноженная на расстояние, дает нам точный расход топлива. Выбираем на карте место далекое от аэродромов, железнодорожных путей, населенных пунктов. А таких мест — вся Сибирь. Делаем расчеты. Скажем так: точка «х» нами определена, остается рассчитать, сколько понадобится топлива, чтобы долететь до намеченной точки. Четыре тонны двести литров. Столько и заливаем. На бреющем он еще протянет километров тридцать и воткнется носом в землю. Взрыв бомб никого не заденет. Самолет бесследно исчезнет. Можно о нем забыть.

— Хитро, Василий. Одна деталь мне непонятна. Ты вражеских летчиков лохами считаешь? Они не глупее тебя. Еще до взлета по приборам определят, сколько топлива им залили.

— Все я учел, Василий Кузьмич. Вы сказали, что мне дадут зайти на борт. Нужен маленький магнитик, и я положу топливную стрелку на отметку «полный». Десяти минут мне хватит.

— Но она не будет падать по мере расхода топлива.

— Во время полета под приборную панель никто не полезет. Поиски запасного аэродрома в тайге — дело непростое, у пилотов, имеющих конкретный маршрут, нет о них данных, эти точки засекречены. Если летчики летают определенным маршрутом редко, то шансов на спасение у них нет. Навигационные приборы бесполезны, они нужны, когда есть конкретная цель. У них она есть, только лететь до нее пару тысяч километров, а керосин кончился.

— Можно передать SOS?

— Можно. В густонаселенных районах в пределах досягаемости аэродромов. Современные передатчики бьют на двести километров, и то с трудом. К тому же они не знают нужных частот. У нас нет общей частоты, как на флоте.

— Что же, капитан Муратов, я доволен.

— Ничего нового я не придумал. Примитив. Чем проще план, тем он надежнее. Если пилоты ничего не заподозрят, им крышка..

— Ладно, ступай. На днях вылетаете в разведку. Командир тебе все объяснит.

Капитан встал, козырнул и вышел.

Минут десять Белограй провел в одиночестве, отойдя к окну и разглядывая самолеты на летном поле.

Март подходил к концу, развязка не за горами. Каменную Колыму взяли в огромный мощный кулак и сдавили, что было сил. Песок посыпался, только не золотой. Измотанные зеки намыли половину из сверхпланового задания. Через два месяца нужно сдать государству три тонны сверх обязательных пятидесяти. Где их взять? Кончился Дальстрой. Так им и надо. Государством руководить — не хороводы водить. Банда плешивых душегубов решила стереть с земли все население страны, чтобы жрать не просили. После нас хоть потоп. А потоп уже начался. Народ в крови захлебнулся под громкие лозунги и фанфары безумного пира во время чумы.

Белограй убрал трубку в карман и ушел, хлопнув дверью.

Он возвращался в свою берлогу, глядя в окно машины, и ничего перед собой не видел. Бездарная, никому ненужная жизнь прожита. Оставалось только одно — достать отцовский маузер и пустить себе пулю в лоб. Последний шанс уйти из жизни достойно. Нет, есть и другой выход. Отомстить. Что он, колымская козявка, мог сделать? Ничего. Душа атрофировалась. Он даже перед судом небесным страха Не испытывал. Живя в земном аду, страшнее которого трудно себе представить, можно ли бояться потустороннего ада? Белограй скрипнул зубами.

В конце 45-го Белограя вызвали в Москву. Ничего хорошего от таких приглашений ждать не приходилось. Донос мог написать кто-то из своих. Белограй ходил в любимчиках у самого Никишо-ва и в отсутствие великого и несокрушимого хозяина Колымы исполнял обязанности начальника Дальстроя. Завистников в осином гнезде хватало. Агентура Никишова проверяла каждую записку, уходящую на «материк», без одобрения большого начальника ни одна писулька не могла просочиться сквозь сито никишовских прихвостней, тем более на Лубянку. Со своими хозяин мог разобраться и без вмешательства Москвы. Белограй был лучшим и нес на своем горбу всю тяжесть черной работы. Нет, Никишов его не сдаст, а без его ведома ни одна гнида не позволит себе накатать телегу на человека из ближайшего окружения всесильного императора. Что-то здесь не так. Имелось еще одно соображение. Белограй-старший. Отца объявили врагом народа, предателем, пособником фашистов и осудили на двадцать пять лет. То, что он покоится теперь в земле, никто знать не мог.

Да и какое отношение имеет осуждение отца к сыну-палачу? Жены Молотова и Калинина отбывали сроки, и на карьеру мужей это никак не повлияло. Вылетая в Москву, Белограй терялся в догадках.

Полковнику с Колымы была оказана высокая честь. Его принял сам Берия. Их знакомство состоялось давно, еще до войны, когда Лаврентий Павлович созывал совещания руководителей ГУЛАГа и ставил перед ними высокие задачи. После доклада Белограя Берия сказал Никишову: