— Всякое приходилось.

— И давно в бегах?

— Полтора года.

— В каком лагере срок тянули?

— Не в лучшем. Оротуханский леспромхоз.

— Шутите? До Ягодинского больше пятисот верст.

— Да хоть пять тысяч. Ушли бы и дальше, да море дорогу преградило.

— Одному столько не пройти. Где остальные?

— Просьбочка у меня к вам, гражданин подполковник. Вы труды мои не губите, без витаминов здесь не прожить. А меня можете к стенке ставить, я давно готов. Вы что-то задержались.

— Я ищу моряков со сторожевого корабля «Восход». Вы не могли его не видеть, он стоит в бухте Тихая.

— Корабль видел, моряков не приходилось. Они же бродяги, на месте сидеть не будут. Не там ищете.

— Ладно, казак, собирайся, поедешь с нами, только придется сани найти, лишних мест у меня нет.

Лебеда сложил в ведро инструменты и снял фартук.

Подниматься по винтовой лестнице на самую верхотуру было тяжело, солдаты упарились, полушубки пришлось снять. Ефрейтор Сазонов глянул вниз в круглый проем, стало не по себе. Лестница крепилась вдоль стены, а середина оставалась пустой, как ствол ружья. Сверху вниз тянулись канаты, перила имели сомнительную надежность, так что приходилось жаться к кирпичной кладке.

— И как они туда поднимаются, черти, — ворчал Ткачук.

— Высоты боишься, хлюпик?

— Да там и нет никого.

— Велено проверить. Когда выйдешь на террасу и помашешь подполковнику ручкой с высоты, тогда он тебе поверит.

— Нам бы еще добраться до терраски.

— Помалкивай, береги силы.

— Вечно мне не везет. Докукин дровишки в сарае перебирает, а мы в небеса устремились. Посылки тоже только ему присылают.

— Не бубни, Ткачук. Достал.

— Со стороны эта башня не кажется такой высокой…

Что-то просвистело в воздухе, солдаты ничего не успели понять. Черная тень скользнула по стволу колодца, на секунду затормозила, повиснув над пропастью, качнулась, и две ноги ударили Ткачука в грудь. Солдат отлетел к стене, ударился об нее, выронил оружие и покатился кубарем вниз. Сбив перила, его ноги соскользнули, и он повис, схватившись за стальной штырь, торчащий из ступени. Черная тень камнем улетела в черный ствол, сотрясая канаты.

Сазонов сбежал вниз, лег на ступени и ухватил Ткачука за руку.

— Держись, Сеня, я тебя вытащу.

Перила снесло, упора не осталось, Ткачук мог сорваться и утащить ефрейтора за собой. Сверху начали падать камни. Не обвал и не обрушение башни — прицельная артиллерия. Камни крупные, округлые, береговые, а не строительные, их натаскали для обороны.

Сазонов стиснул зубы, напрягся и, собрав все силы, вытянул парня на лестницу. Оба прижались к стене. Бомбардировка прекратилась.

— Жив?

— Твоими молитвами, Толик.

— Моих молитв мало. Один от нас ушел, второй наверху остался.

— Я дальше не пойду, баста, он нам черепушки раскроит. Надо вызывать подмогу.

— Пали не пали, никто не услышит. Я сам пойду наверх, только надо ему отход отрезать. Видал, как они по канатам скользят, лучше Тарзана. Все правильно, тут с ума сойдешь, пока по лестнице спустишься.

Сазонов взял автомат, перевел рычаг на короткоочередную стрельбу и, прицелившись, начал стрелять по канатам. Один перебил, второй, третий. Весь диск опустошил.

— Останешься здесь, Ткачук. Ниже он по веревкам не спустится, их больше нет. Будь готов к встрече. В крайнем случае, бей по ногам. Мертвяки нам не нужны.

Он пошел наверх. Бомбардировка возобновилась, но камни разбивали перила, не доставая до стены. Ефрейтор, прижимаясь к кирпичной кладке, упорно продвигался к цели. На что он рассчитывал? Патроны в диске кончились, запасного не было. Все его оружие против булыжников — приклад. Но он об этом не думал.

С упорством упрямого осла ефрейтор добрался до вышки. Его взору предстал гигантский прожектор с зеркалами, лампами и огромный колокол, висящий над колодцем. Дверь выводила на открытую галерею, шедшую вокруг граненого стеклянного колпака. Прятаться негде. Да и не собирался враг прятаться. Он стоял с камнем в руках и скалился.

Сазонов вскинул автомат:

— Сдавайся, мужик, если жить хочешь.

Мужик не сдался. Он бросился на солдата с ревом, усиливающимся воем ветра. Дикие бараны стукнулись лбами. Один лишился камня, другой автомата. Рукопашный бой длился несколько минут. Морды были разбиты, кулаки в кровище, глаза заплыли. Никто не отступал. И вот один дрогнул. Ефрейтор размахнулся, но. бить не стал. Мужик в ватнике схватился за сердце и присел на корточки. Все. Он уже не боец. Сазонов отступил в сторону и поднял свой автомат. Волосы трепало ветром, он же и шапку его унес, пропитавшаяся потом гимнастерка начала дубеть. Мужик приподнялся, уцепился за высокие стальные перила, вздохнул полной грудью, словно сорвавшаяся с ветки птица взлетел в воздух и оказался по другую сторону жизни. Снизу видели падающую черную фигуру, беспорядочно машущую руками. Когда она упала на землю, снег стал красным.

Тот, что успел соскользнуть по канатам с колокольни, получил кличку Летучая Мышь, за ним по всему плацу гонялись. Ловкий, стервец, как убегающий заяц. Всей командой ловили, пока кто-то не бросился ему под ноги. Пришлось связать, как и того бунтаря из сарая. Их положили в сани, а везти саночки доверили умеренно спокойному кубанскому казачку-огороднику. Ему вручили и добытые лыжи.

Морячков в этом тихом омуте Сорокин так и не выловил. Зачем ему беглые зеки? Он бы оставил их здесь, да продадут же с потрохами при удобном случае.

Недолгий день подходил к концу. Восход от захода мало чем отличался, расплывшееся солнце порозовело и начало клониться к западу.

Добраться бы до баньки. Какая-никакая, а цель. Сорокин всегда ставил перед собой задачи и успешно их решал. А иначе и жить было незачем.

Подметая коридорный паркет длинными полами кавалерийской шинели, полковник Челданов шел порывистой походкой в кабинет своего заместителя Сорокина. Снующие по коридору офицеры с папочками вытягивались по стойке смирно, освобождая дорогу высокому начальнику. Распахнув дверь ударом ноги, полковник ввалился в приемную, и тут же раздался вопль секретаря: «Встать! Смирно!» Все повскакивали с мест, но полковник уже скрылся за дверью кабинета Сорокина.

— Где они?

— В подвальных камерах.

Челданов сбросил шинель и рухнул на диван.

— Запрос послал?

— И ответ получил.

— Докладывай, Никита. Личности установлены?

— Разговорить удалось кубанского казака, бывшего председателя колхоза «Знамя Коммунизма» Герасима Лебеду. Опыта не имеет, в лагере до побега просидел три месяца. Арестовали в феврале 48-го. Сто шестнадцатая статья. Десять лет за то, что приберег в амбарах муку, сорок центнеров. Во время денежной реформы 47-го обмен денег шел один к десяти, так он решил продать муку после обмена и придержал.

— Правильно сделал, настоящий хозяйственник.

— Таких умников тысячами нам сплавляли. Эпидемия всю страну захлестнула, многие на реформе руки нагрели. Их-то мы не увидели, а лохи, вроде Лебеды, попались. Не для себя старался, как торгаши из Россельпрома. На маяке свою оранжерею вырастил, от цинги всех спас, эвенки слезами обливались, прощаясь с беглыми.

— Ладно. Кто второй?

— Латыш Улдис Блонскис. С ним помучились. По канатам с маяка соскользнул. Тридцать пять метров. Ловкий черт. Шестерых моих ребят, как котят, раскидал. Здоров шельма, еле скрутили. Пятьдесят восьмая, часть вторая.

— Почему не расстреляли?

— Отец его — герой гражданской войны, латышский стрелок. Памятник под Ригой стоит.

— А сын в лесные братья подался?

— Загадка. Двадцать пять лет парню вкатили. Взяли в 46-м, ему тогда двадцати еще не исполнилось. Сопротивление при аресте не оказывал, на моих допросах молчит.

— Сам, что ли, сдался? Твоих ребят, как котят, раскидал, а в 46-м лапки поднял кверху?

— Темная лошадка.

— Кто третий?