Наблюдатели разглядывали в бинокли и камеры наблюдения длинный эшелон напротив, пытаясь обнаружить хоть какое-то движение и предугадать дальнейшие действия Версоцкого. Но ни малейшего движения на поезде противника заметно не было.

В лаборатории, куда полковник пришел после отдачи всех распоряжений, царило тихое уныние. Сотрудники неподвижно сидели в ожидании указаний начальства, а Ломакин мрачно водил карандашом по листу бумаги, изображая угловатую некрасивую гусеницу.

– Профессор, – решительно сказал Кудыкин, усаживаясь напротив, – нельзя сдаваться. Во-первых, ваша установка сработала, и не исключено, что скоро все нормализуется.

– Вот не надо, полковник, – резко сказал Ломакин. – Все вероятности у меня на листке расписаны были еще вчера. Вот, полюбуйтесь. Нарушение ориентации излучающего элемента установки снизило вероятность благоприятного исхода в шесть раз! Это значит, что еще день-два, и процессы станут необратимыми!

– Тем не менее шансы есть, – мягко сказал Кудыкин. – С другой стороны, если мы сделали это один раз, почему бы не попробовать сделать и второй? Разверните свою установку, накопите энергию, и произведем выстрел прямо отсюда.

– Вы так легко ко всему относитесь, – с горечью ответил Ломакин. – Развернуть установку – это вам не довернуть излучающий элемент. На это время нужно. Много времени!

– Ну, со временем у вас порядок, – с кривой улыбкой вставил Кудыкин.

– Но главное, это энергия! – сказал Ломакин. – Дизеля должны теперь работать непрерывно до завтра, чтобы накопить нужный заряд в конденсаторных батареях.

– И что? – спросил Кудыкин.

– Версоцкий все это время сидеть просто так не будет!

– И что?

– Как «и что?»?! Что «и что?»?! – завопил Ломакин, поднимаясь с места и пытаясь нависнуть над Кудыкиным. – Как вам объяснить все мое отчаяние, когда после тяжелой и серьезной работы все разрушается из-за нелепой случайности? Как рассказать, чтобы вы услышали, каково это – быть марионеткой, чья жизнь зависит от чьего-то каприза? Вы понимаете, что такое научный эксперимент и сколько сил он требует? Вы понимаете, что любой разрыв снаряда в момент освобождения от демпфер-захватов и разворота излучающего элемента установки может разрушить его совсем? Вы понимаете…

– Заткнитесь, профессор, – очень вежливо, но жестко сказал Кудыкин и этим разом оборвал словесный поток Ломакина. – Зачем вы мне рассказываете, что все это очень трудно и рискованно? Выбора нет, делать все равно придется. Если вы устали и более не способны осуществлять научное руководство экспедицией – идите в штабной вагон и пишите рапорт об увольнении по собственному желанию.

– И что? – агрессивно спросил Ломакин. – Назначите другого начальником, и жизнь наладится оттого, что кто-то будет выполнять ваши идиотские приказы?

– Нет, я просто уничтожу ваш рапорт и отправлю вас обратно работать. Но зато вы ощутите себя действующей силой, а не марионеткой в руках судьбы.

Ломакин, растерянно посмотрев на него, сел, явно обескураженный и даже пристыженный.

– Соляры не хватит, – сказал он наконец гораздо более спокойным голосом. – На расчетное время работы генераторов нам просто не хватит топлива. Часть соляры была в складском вагоне. Основной резерв – в баках тепловоза. Ни того, ни другого у нас больше нет.

– Вот это уже другой разговор, профессор, – сказал Кудыкин. – Давайте думать, чем мы можем заменить соляру. Сейчас озадачу людей – думаю, что мы найдем немало горючих жидкостей, которыми можно заправить наши всеядные дизели.

– А вы сможете продержаться еще почти сутки, полковник? – спросил Ломакин.

– Мы, профессор, сможем еще и не такое, если никто из нас не станет предателем только потому, что у него не останется надежды. Когда человек теряет надежду, он должен пойти и застрелиться. Потому что если он начнет стенать на разные лады, то этим самым он будет убивать способность совершать невозможное в тех, кто его окружает.

Ломакин помолчал несколько секунд, потом совершенно по-детски шмыгнул носом и сказал:

– Замечательные слова, полковник. Идите и делайте свою работу. А я сделаю свою.

Но не успел Кудыкин, вернувшись в штабной вагон, даже сесть за свой стол, как его вызвала одна из поисковых групп и доложила, что в лесу, недалеко от бронепоезда, задержаны два диверсанта.

– Ведите их сюда, – распорядился Кудыкин, немного подумал и, сделав несколько шагов, устало опустился на диван.

Последние сутки, насыщенные событиями, истощили все душевные и физические силы. Но даже те несколько минут спокойствия, что подарили ему обстоятельства до прихода плененных диверсантов, Кудыкин не мог провести в праздном отдыхе. Мысли вновь вернулись к прошлогодней экспедиции и тому объемному багажу всевозможного опыта, который он максимально использовал для подготовки новой экспедиции, но оказался в итоге еще в более худшем положении, чем год назад. Он перебирал в голове событие за событием и все более отчетливо понимал, что не допустил в своих действиях не одной серьезной ошибки, предусмотрел все, что вообще мог предусмотреть, но обстоятельства всякий раз разворачивались столь непредсказуемым образом и приводили к таким масштабным последствиям, что все заготовленные полковником запасные козыри в лучшем случае лишь смягчали очередной удар судьбы.

– Товарищ полковник, задержанных привели, – доложил один из солдат от двери.

– Ведите, – приказал Кудыкин и поднялся с дивана.

Какого же было его удивление, когда в штабной вагон вошли мужчина и женщина, чьи лица ему сперва показались лишь смутно знакомыми, а потом…

– Роман Андреевич, вы ли это? – ахнул Кудыкин, присматриваясь к грязному, изможденному, но удивительно бодрому человеку. – Марина! Я не верю своим глазам!

Он шагнул навстречу задержанному и обнял его.

– Очень рад тебя снова видеть, полковник, – весело оскалился Топор. – Хотя мы с Маринкой тоже сперва своим глазам не поверили, когда наш поезд здесь увидели. Да еще в таком состоянии.

– А я и вовсе словно домой вернулась, – устало и радостно сказала Марина, опускаясь в ближайшее кресло. – Пусть даже наш домик немножко разрушен. Совсем хорошо теперь стало, жалко лишь, что Кости с нами нет.

– Это просто невероятно, – сказал Кудыкин. – Солдат! Быстро сюда еды, воды, чистую одежду. Это не диверсанты, а самые что ни на есть союзники.

Потом подумал, как-то по-новому посмотрел на Топора и Марину и добавил:

– Наверное.

44

Через час, приведя себя в порядок и пообедав, Топор и Марина слушали рассказ Кудыкина о событиях последних суток. Свою историю они уже успели рассказать в общих чертах, причем послушать ее приходил даже Ломакин, с которым Марина на радостях даже обнялась. Потом Ломакин, делавший по ходу рассказа Топора какие-то пометки в блокноте, вдруг извинился и быстро вышел за дверь, а полковник, выслушав доклады и отдав новые распоряжения, взялся объяснить, как снова оказался на почти том же поезде в почти том же месте.

– Вот это мы нашли безопасное место, – весело сказал Топор, когда Кудыкин, завершив рассказ, предложил полюбоваться военным эшелоном Версоцкого через окно.

Кудыкин собственноручно приоткрыл бронированный ставень, прикрывающий стекло от прямых попаданий, и в штабной вагон хлынул дневной свет. Марина и Топор подошли поближе и долго смотрели на длинный состав с хорошо различимыми профилями немецких танков на открытых платформах.

– Даже не представляю, что за медленная катастрофа происходит, раз такое стало возможно, – сказал потрясенный Топор. – Я своими глазами вижу настоящие немецкие танки! Сомнений нет – увлекался в отрочестве сильно этим делом.

– А до того, значит, все было в пределах нормы? – с иронией произнесла Марина.

– Интересно, если вещи с этого поезда начнут расходиться по рукам, не вызовет ли это каких-либо разрушительных последствий? – риторически спросил Топор.

– Ого, уж не мелко ли жульнические наклонности просыпаются в большом начальнике? – Марина повернулась в сторону Кудыкина. – Осторожно, товарищ полковник. У вас на поезде появился настоящий мародер.