— Знаешь, что я скажу тебе, Шифра, — обратился Эфроны к жене, не спуская глаз с бледного ломтя луны, терпеливо дожидавшегося, чтобы солнце убралось из парка, — я начинаю, кажется, им верить…

— Кому им?

— Бюро погоды. Вот уже третий понедельник, как оно нас не подводит. Что за день выдался сегодня, а? Когда проводишь такой день на вольном воздухе, не замечаешь потом, как неделя проходит. Умница, слышишь, был тот, кто ввел, чтобы ремонтные мастерские и ателье отдыхали в понедельник. Ты представляешь себе, что здесь творится по воскресеньям? Столпотворение! А в будний день, как нынешний, например, можешь выбрать себе, какую сосну захочешь. Счастливые люди те, что живут вблизи парка. Когда я, Бог даст, перейду на пенсию, нам с тобой надо будет подумать об обмене квартиры поближе к парку. Что скажешь, Шифра?

— Тебе таки необходим немедленный ответ или дело немного потерпит?.. У меня уже в горле пересохло, так хочется пить…

— Ты же раньше могла сказать, здесь недалеко есть киоск, торгующий водой. — Он стал обуваться.

— Нечего торопиться, — сказала Шифра, — отряхни плащ-палатку, и пойдем домой.

Когда они выбрались на стежку, ведущую к центральной аллее, луна уже налилась светом.

— Доброй вам недели, — пожелал Эфроим жене, деревьям и, довольный, забрал в руку свою седую праздничную бородку.

Подойдя к киоску, Хигер вдруг услышал знакомый голос.

— Ой, готов поклясться, что это он!

— Кто?

— Ну, тот самый, с билетами…

Но человек, стоявший у столика неподалеку от летнего театра, казался ниже ростом и более сутулым. К тому же на нем были очки, то и дело соскальзывавшие с острого длинного носа. Однако голос и манера одним дыханием перечислять почти все, что можно выиграть за тридцать копеек, все же напоминали Эфроиму о человеке в метро.

— Ну, Фроим, это таки он? Что ты уставился на него? Никогда, что ли, не видел, как продают билеты? — Шифра потянула мужа за рукав: — Ладно, пошли.

Но не успела Шифра сделать шаг, как распространитель билетов схватил со столика пачку и сунул ей в руку.

— Здесь у вас тридцать штук! Двадцать из них непременно выиграют — у меня счастливая рука!

— Тьфу! Черт бы вас побрал! — вскричал Эфроим. — Ведь вот уже полгода, как я вас разыскиваю.

— Меня? — продавец наклонился к Эфроиму. — Ах, добрый вечер!

— Разве так поступает купец? Всучить клиенту партию товара в кредит и исчезнуть! Где вы пропадали?

— В больнице. Поскользнулся и несколько месяцев, не про вас будь сказано, никому не доведись, пролежал в гипсе. Значит, вы мой должник?

— Нет! Теперь вы уже мой должник. Знаете, сколько я из-за вас потратил на метро? Первое время я же каждый день ездил разыскивать вас.

— А два раза в день он не бегал? — поддержала мужа Шифра, положив пачку с билетами назад на столик. — Что с этим человеком творилось!..

— Мне рассказывали. Не стоило, право, так утруждаться. Я, например, был совершенно спокоен. Вот же мы нашли друг друга.

— Ну да, вы бы хоть «спасибо» сказали бюро погоды… Как же нам быть, Шифра? — обратился Эфроим к жене, сверкнув веселым золотым зубом. — Вычесть расходы на метро или пусть мое пропадает?

Распространителя будто совершенно не интересовали деньги, — не пересчитав, положил он их в карман, схватил со стола ту же пачку и снова сунул в руку Шифре.

— У меня, надо вам знать, счастливая рука. У вас тут верных двадцать выигрышей.

— Ну да, — пожал плечами Эфроим, — из тех тридцати билетов выиграли два, и на них пали, конечно, самые крупные выигрыши — по рублю на билет.

— Но на сей раз ручаюсь выиграют все двадцать. Если у вас нет при себе денег, я вам поверю так…

— Э-э-э! — Эфроима аж подбросило. — Дважды не казнят! Это не по-купечески и не по-человечески…

И он обратился к жене:

— А может, у тебя счастливая рука, а? Испытаем?

Уплатив за пачку билетов, что тот всучил Шифре, Эфроим сказал:

— Когда будете в наших краях, на Сретенке, заскочите, пожалуйста, к нам в фотоателье. Я должен сфотографировать вас и вывесить портрет в витрине, чтобы ваши должники знали, где им искать человека, который торгует, как при полном коммунизме. Сказать вам секрет?

— Ну?

— Я же думал, что вы из тех, ну, из тех, что до перехода на пенсию стояли в ларьке…

— А откуда вы взяли, что я не из тех? — Очки соскользнули еще ниже, и Эфроим увидел те самые живые глаза, что так запомнились ему тогда на станции «Арбат». — Я таки стоял в ларьке…

— Вы бы хоть прибавили — «не довелись тому повториться», — вставила Шифра.

— А почему? — накинулся на нее Эфроим. — А если в ларьке, то что? Ну, в самом деле, что?

Шифра с удивлением уставилась на мужа — почему он вдруг вскипел? Боится, чтобы она, упаси бог, не проболталась, что и он, Эфроим, стоял в ларьке?

Но тут Шифра услышала такое, что не поверила собственным ушам. Ее Эфроим, который, кажется, от самого себя скрывал, что когда-то работал в ларьке, стал рассказывать совершенно чужому человеку, кем был, чем был и что он думал о людях прилавка. Говорил так, что Шифре начало казаться — ее Эфроим вот-вот попросит прощения у нового знакомого за все, что до сих пор говорил и думал о людях торговли. И вдруг перешел он к тому, как здесь, в Измайловском парке, учили его ползать по-пластунски, бросать деревянные гранаты, идти в атаку.

Вспоминая об этом, Эфроим вцепился в края своей солдатской плащ-палатки.

Изложенная здесь история, подобно историям, рассказываемым в цикле путевых картин о местечках, отнюдь не выдумана. Единственная вольность, которую автор разрешает себе, состоит в том, что он переносит все действие в другое местечко.

Но не ради своего оправдания перед теми, кто мог бы упрекнуть автора, так сказать, в «сочинительстве», в выдумывании фактов, поскольку таковые факты в Меджибоже не имели места, я пишу это предисловие. В конце концов, никто не может указать автору, где ему поселить своих героев — на Крайнем Севере или на жарком юге. Автор должен только помнить, что, скажем, на Крайнем Севере кипарисы не растут, а на юге Первое мая не встречают в шубе и в валенках. Начать свое повествование с предисловия меня побудило вот что. В повести «Переулок Балшема» читатель встретится с некоторыми персонажами и натолкнется на отдельные эпизоды из моих «Путевых картин», и кое-кто может воспринять это как некое повторение.

Меджибож, любезный читатель, в повести «Переулок Балшема» — не название определенного местечка, каким оно дано в «Путевых картинах». Здесь автор стремится дать обобщенный образ современного местечка, и, создавая такой образ, он не может не обогатить его и тем, что присуще также другим местечкам. Вот почему в действие вмешались некоторые персонажи и в сюжет вплелись некоторые эпизоды из «Путевых картин». Тем самым еще сильнее подчеркивается, что в настоящей повести тоже ничего не выдумано. А этого как раз и хотел автор, создавая обобщенный образ современного местечка.

Теперь, любезный читатель, поднимем занавес и дадим слово героям истории, имевшей место в недавнем прошлом.

На ступеньках крыльца выкрашенного в голубой цвет дома со стеклянной верандой, около которой выставлена старая мебель для продажи, сидит Ита, несколько полная пожилая женщина, и варит на треноге варенье. Между Итой и ее внуком Давидкой, укрывшимся с аккордеоном под тенью густо разросшейся вишни, все время идет как бы скрытая игра. Давидка то и дело пытается украдкой сыграть между этюдами, заданными ему учителем музыки, мелодию какой-нибудь песенки. Но бабушка его начеку и не спускает с внука глаз, дирижируя время от времени поварешкой и отбивая музыкальные такты: «И раз, и два, и три, и четыре… и раз, и два, и три…»

Долго считать ей не удается. Не проходит и минуты, как по всему переулку раздается укоризненный хрипловатый голос Иты: