— Москвича здесь не было? — спросила влетевшая в садик женщина в шелковой косынке.

— Что за москвич? — остановил ее Хона из книжного магазина.

— Вы разве не знаете? Ну, тот, что будет описывать Казатин. Он договорился здесь встретиться с моим Зишей.

— Клара, дорогая, кого он здесь собирается описывать? — спросил, оторвавшись от домино, Моисей-заготовитель.

— Тебя! Я попрошу его, чтоб он описал тебя с твоим «Заготскотом» и с твоим «зятьком» Ициком… Так никто его здесь не видел? В гостинице его тоже нет. Что же мне делать? Они договорились встретиться именно здесь. А Зиша сегодня занят. Как же ему передать, что муж мой будет ждать его завтра на перроне с билетом?

Значит, Зишу мне дожидаться нечего. Йонтл и Хаскл, наверно, тоже уже не придут. Раз уж так случилось, никто не догадался, что я тот самый, которого искала здесь жена Зиши-Адмиралтейства, то пусть это так и останется. Разве так важно, от кого и когда Абрам Пекер узнает, кто я, — от меня или завтра от Зиши?

Ничего не сказав Пекеру, я пожелал ему спокойной ночи и оставил садик в самый разгар игры.

В девять утра, за полчаса до прихода жмеринского поезда, я был уже на вокзале, где Зиша ожидал меня с закомпостированным билетом.

— Моя старуха, наверное, сказала вам, почему я не мог прийти. У нас вчера в ресторане снова был банкет. Техникум отмечал юбилей. Служба у меня такая. Без команды с поста не уйдешь. Но я ж вам хочу рассказать тивровскую историю. Не знаю только, как это сделать? Сейчас я занят. Мне надо помочь убрать ресторан. А куда вы поедете из Жмеринки?

— Пока еще не знаю.

— Вы все равно разъезжаете по местечкам. Так почему бы вам не побывать в Красном? Красное и Тивров совсем недалеко от Жмеринки. В Тивров вам ехать нечего. Это теперь деревня. Красное теперь тоже считается деревней, но все-таки это местечко. О пьесе «Ѓадибук», которую когда-то играли, вы, наверно, слыхали? Эта история, говорят, не выдуманная, она случилась когда-то в Красном. И история с парнем из Тиврова тоже случилась там. Когда вы там побываете, в Красном, вам ее расскажут. Но истории историями, вы завтракали? Я попрошу повариху, и она приготовит вам рубленую печеночку и пельмени, но не те пельмени, которые продаются в коробках, а такие, что когда-то наши мамы мастерили в местечках. Помните? Они назывались «креплах». А если вы уже завтракали, то подождите меня немного. Я сейчас вернусь.

Какую ему здесь оказывают честь, жмеринскому поезду: он стоит у главного перрона.

— Где же Аркадий Вайс? А, вот и он. Пойдемте.

Зиша подводит меня к вагону, возле которого стоит черноволосый, среднего роста человек лет тридцати с рожком на груди.

— Аркадий, вот человек, о котором я тебе говорил. Возьми его к себе в купе и в целости и сохранности привези в свою благословенную Жмеринку.

Я сразу почувствовал, что с Аркадием Вайсом не так легко завести разговор, что он из тех людей, которые отвечают на вопросы, но сами мало говорят. С такими людьми надо все время поддерживать беседу, иначе она остановится, как перегруженный вагон, и уже с места не стронешь. И разговор с Аркадием Вайсом я не останавливаю, подталкиваю его вопросами — то одним, то другим. Не скажу, что время, проведенное с Аркадием, прошло незаметно, как прошло бы оно у меня, например, с Йонтлом или Абрамом Пекером, но зато, когда я вышел на оживленный жмеринский перрон, мне ни у кого уже не надо было спрашивать, с чего следует начать знакомство с городом и где здесь находилось гетто: я с первой минуты почувствовал, что нахожусь в Жмеринке и что такое Жмеринка.

Но стоило мне немного задержаться на перроне, как я возле себя услыхал:

— Сюда, сюда! — И как подхватывают под руку растерявшегося человека, который начал переходить улицу при желтом свете светофора, точно так кто-то подвел меня к пешеходному туннелю. — Сюда, сюда!

Этим человеком оказался светловолосый мужчина лет сорока, а может быть, и старше — блондины, как уже сказано, выглядят моложе своих лет; к тому же человек этот был в светлом клетчатом нарядном костюме, нейлоновой рубашке, с ярким галстуком. Кожаная сумка, которую он держал в руке, распространяла запах парфюмерии.

— Я случайно подслушал ваш разговор с начальником поезда, я сидел в соседнем купе… Осторожно, здесь не хватает ступеньки… У вас тут есть кто-нибудь или вы приехали сюда в командировку?

— В командировку.

— Вы у нас впервые или уже бывали здесь? Это уже не та Жмеринка, но что-то от старой осталось. Мы, жмеринцы, трижды в день должны благодарить судьбу, как говорит портной Шая Бернзон. Истинное чудо случилось со Жмеринкой и с несколькими соседними местечками, захваченными румынами. Нас не гнали ко рвам, но и сладко нам тоже не было. Поговорите с Шаей. Это не Аркадий. Из него слова выжимать не надо. Знаете что? Сейчас половина двенадцатого. У меня есть немного свободного времени. Я работаю во вторую смену. Сейчас я еду из Винницы. Наша парикмахерская послала меня туда за одеколоном и кремами, у нас их не всегда хватает. Такие пошли времена: «Тройной» и «Шипр» вышли уже из моды. Я провожу вас к Шае. Он живет недалеко. А сколько, думаете вы, Шае лет? Ему не хватает четырнадцати, чтобы дожить до ста двадцати.

На выходе из темного туннеля нас встретила своим шумом и рокотом главная торговая улица Жмеринки, залитая ярким летним солнцем.

Нет, не думал я сегодня оказаться в Крыжополе, ведь я совсем уже было собрался в Томашполь, даже взял туда письмо от вапнярского колхозника Янкеля, гостем которого был несколько дней, к его томашпольскому родственнику, чтобы в случае надобности я мог там остановиться.

Из-за этого письма, которое колхозник Янкель сел писать перед самым моим отъездом, я и опоздал на автобус. Опоздал я, правда, всего на три минуты, но мне это будет наукой: не слишком полагаться на моих местечковых советчиков, которые на свой манер переделывают расписание — пятнадцать минут больше, пятнадцать минут меньше. Какое это имеет значение? Стоит ли возиться с минутами, без них проще. Янкель, возможно, прибавил четверть часа потому, что томашпольский автобус обычно опаздывает. И разве вина Янкеля, что сегодня, как нарочно, томашпольский автобус вдруг решил строго придерживаться расписания?

Так или иначе, но пока мне предстоит довольно долго томиться на автобусной станции; кажется, пойди я в Томашполь пешком, дошел бы туда быстрее. Конечно, можно было вернуться к Янкелю, на квартиру, где я останавливался. Но хозяин давно в пути. Когда он прощался со мной, его уже ждала во дворе запряженная в телегу лошадка. А его проворная жена тоже не сидит сложа руки, и ее, наверно, также нет дома: когда муж уезжает в колхозный карьер за мелом или куда-нибудь еще, она заменяет его в колхозной лавчонке на рынке. А просто так слоняться по местечку тем более не стоит. Вапнярка, которая так славится своим вокзалом и железнодорожным узлом, состоит всего из одной улицы, а за несколько дней, здесь прожитых, я столько по ней ходил, что взялся бы, кажется, сказать, сколько моих шагов она в себя вмещает. Да и вообще мне сейчас нечего там делать. Простой расчет: если Янкеля, человека за семьдесят, не застать в эти дневные часы дома, то что тогда говорить о молодых людях. Жаловаться не приходится, в Вапнярке есть молодежь. Ее удержали здесь железнодорожные мастерские. А то, что Вапнярка, как и Жмеринка, находится возле самой станции, тоже имеет значение: сойдешь с поезда, и ты уже в местечке. Правда, сегодня выходной день, суббота, но железная дорога не придерживается ни суббот, ни воскресений.

Даже кантора, который вчера, в пятницу вечером, бегал по местечку в поисках двух человек, девятого и десятого, недостающих ему для предсубботней коллективной молитвы, — даже его я не встретил бы сейчас на улице.

Как он, бедняга, вчера набегался! Возможно, кто-нибудь из собравшихся на улице в кружок людей и сжалился бы над кантором, который был, как говорят, в армии ротным запевалой. Тем более что все знают — молитва для него предлог, чтоб похвастаться своим голосом, который в его пятьдесят с лишним лет еще довольно хорошо сохранился. Но кто оставит кружок, где один рассказ как раз сменился другим — о необыкновенной силе Зелика-шофера и Пейсаха-истопника. Стоит им надеть красные повязки дружинников, и пьяниц и хулиганов на улице не будет. Услышав, о чем здесь толкуют, кантор, наверно, забыл, зачем он сюда явился. Он стоял на цыпочках и не пропускал ни слова.